Анатолий Баюканский - Заложницы вождя Страница 42

В камере сделалось совсем темно. В правом углу, там, где валялось какое-то тряпье, запищали мыши. Пугаясь подступающей ночи, страшась, что не сумеет осуществить задуманное, Эльза принялась лихорадочно искать крюк, о который ударилась. Вспомнила о решетке на окне. Как дальше поступить, Эльза знала хорошо. Недавно в бараке повесилась старуха, связав веревку из лоскутков одежды. Эльза, страшась, что решимость покинет ее, стянула с себя фуфайку, попыталась оторвать рукав, не смогла. Ее начал бить озноб. Господи! Да за что мне такие муки! Даже умереть в этом ужасном застенке невозможно. Холод проникал сквозь легкую ткань, она знобко потирала руки и вдруг… Эльзе показалось, что посредине камеры вспыхнул яркий свет, повеяло теплом. Однажды отец взял ее с собой в гости, к приятелю, что жил в большом городе Энгельсе. И у того приятеля горел камин. И сейчас Эльзе послышался треск догорающих поленьев, она даже различала тускло-оранжевое свечение. Протянула к странному огню озябшие руки.

Затем девушке почудилось, что в коридоре разговаривают люди. Побежав к двери, прислушалась и задохнулась от волнения. С той стороны кто-то звякал ключами. Затем послышался скрежет ключа в замке. Растворилась тяжелая дверь камеры. Свет ослепил девушку. Когда ее глаза чуточку привыкли к нему, Эльза разглядела на пороге большого начальника Каримова. «Третий человек в Сибири после Бога» хмурил клочковатые брови. Подбоченясь, встал перед девушкой.

— Фамилия? — грозно спросил Каримов.

— Эренрайх.

— За что арестована?

— Честное слова, я сама ничего не пони… — Эльза заторопилась, боялась, что Каримов не дослушает, захлопнет дверь. — Я шла в столовую, у меня есть талон на обед, — она принялась лихорадочно выворачивать карманы, — а эти товарищи…

— Ничего не скажешь, хороши у тебя товарищи! — буркнул Каримов. — А ну, выходи! — начальник сунул фонарь в руку старшего вохровца, лицо Каримова перекосила гримаса. — Какое вы имели право арестовать человека? Где постановление прокурора? Не сметь оправдываться! Не возражать! — Каримов кричал на молчаливого вохровца, который и рта не раскрывал. Повернулся к Эльзе, взял девушку за подбородок. — Скажи честно, в чем твоя вина?

Эльза на мгновенье потеряла дар речи. Каримов очень странно смотрел на нее, она чувствовала это. В восточном его лице стыло нечто иное, чем гнев или раздражение.

— Почему молчишь, Эренрайх? — Каримов не отпускал потной руки от ее подбородка, будто разглаживал лицо. — Ссыльные — тоже люди. Отвечай, когда старшие спрашивают.

— Я не виновата. — Язык плохо повиновался. Эльзе стало страшно.

Впервые засомневалась: выходить ли ей на волю, как предлагал Каримов, или остаться здесь, в камере, и довести задуманное до конца. Обернулась, и ей почудилось, будто в том же углу, где только что сидела она, на корточках сидит Борис Банатурский. Все в ней оборвалось: «И его арестовали! Из-за меня! Зачем его сюда привели. Борис хотел заступиться».

— Какой еще Борис? — нахмурился Каримов.

— Вон, в углу! — Эльза показала пальцем в глубь камеры.

— До чего довели девчонку! — совсем не зло буркнул начальник. — Галлюцинации появились. Ну, хватит, ведите ее в мою машину!

О, мой Бог! Пусть отсохнет язык у того, кто сказал, что в нашей треклятой жизни не бывает чудес! Эльза увидела чудо собственными глазами. В автомашине Каримов, как заботливый отец, набросил на ее плечи теплую шубу из овчинного меха, заставил выпить глоток крепкого вина из фляжки, отчего по всему телу девушки разлилась приятная истома и вовсе улетучился страх.

Они долго ехали по темным улицам заводского поселка, пересекали железнодорожные пути. Машина Каримова не останавливалась даже перед закрытыми шлагбаумами. Завидев черную «эмку», стрелочники на несколько секунд приподнимали полосатый шлагбаум, и авто проскакивало под ним. Наконец, машина затормозила возле высокого темного дома, на самом краю незнакомой улицы. Каримов выбрался из машины первым, отворил вторую дверцу, пригласил девушку выйти. Отпер калитку, провел ее мимо черных оголенных деревьев к парадному подъезду дома. Вскоре они очутились в просторном коридоре, напоминающем старинный музей. Вдоль стен чучела диких коз, сайгаков, оленьи головы с ветвистыми рогами. Эльза в жизни не видела медведей, а тут испуганно замерла: оскалив белые клыки, чуть приподняв башку от пола, на нее взирал огромный медведище. Ей показалось, что, увидев незваную гостью, зверь ожил.

Каримов включил дополнительный свет в дальнем конце коридора, и Эльза поразилась обилию охотничьих трофеев, которые тянулись до следующих дверей.

— Кто застрелил этих зверей? — вежливо спросила Эльза, постепенно оттаивая душой. Понимала: для приличия надобно поддержать разговор, осознавала, что нельзя быть бесчувственной куклой, хоть как-то преисполниться благодарности к Каримову — оказывается, большой сибирский начальник не такой уж грубиян.

— Тебе нравятся мои скромные трофеи? — Явно польщенный хозяин растянул в улыбке тонкие губы, гордость буквально распирала его. — Снежного барса, вон того, пятнистого, я подстрелил еще в далекой молодости, охотясь на высокогорном Памире. Представляешь, трое суток в одиночку за хищником раненым гонялся, пока не добил, два раза в пропасть срывался. Красивый зверюшка, правда?

— Красивый и очень страшный. — Эльза осмелилась и дотронулась пальцем до пасти барса.

— А это — башка козла, в учебниках его почему-то называют туром, козел живет в труднодоступных для человека местах, в ущельях, между камнями, он совсем не чувствует высоты.

Эльза распахнула фуфайку, ей стало жарко. В коридоре было тепло, но лицо горело от присутствия непонятного, то очень страшного, то вдруг заботливого человека.

— Признаюсь, мне по душе твоя заинтересованность. Клянусь матерью! Ты не похожа на иных, на других.

— Каких других?

— Единицы людей в мире видели на воле красного волка, — сменил тему разговора Каримов, — а я… стрелять красных волков запретили еще до войны. — Хищное выражение появилось на лице Каримова, у самого по-волчьи засветились яркой желтизной глаза. — А все, что запрещено, меня влечет, это — моя слабость. — Каримов мельком взглянув на часы, заторопился. — О, плохому игроку всегда недостает козырного туза, — загадочно проговорил Каримов. — Ну, мне пора на службу. А ты, милая Эльза, располагайся в моих скромных апартаментах, отдыхай, будто ты — дочь иранского шаха. Я скоро вернусь, и мы устроим маленький сабантуй. — Бережно коснулся ее плечика. — Пожалуйста, не стесняйся. Запомни: Каримов — великий труженик, но он щедро вознагражден, сын бедняка- декханина живет не хуже хана. Все вокруг отныне принадлежит тебе.

— Что вы такое говорите, гражданин начальник? — Эльза незаметно для Каримова осторожно ущипнула себя: не спит ли? Или уже начались ночные видения? Нет, она твердо стоит на земле в окружении охотничьих трофеев хозяина.

— Ты видишь белый шкаф? — Каримов привычно выпятил нижнюю губу. — Этот шкаф не простой, а холодильный, прислан нам из Америки. В нем продукты не портятся.

— У нас, в Поволжье, все продукты хранились в погребах. — Эльза из последних сил старалась держаться бодро, боялась показать хозяину, что просто не в состоянии понять происходящего. Почему столь большой начальник, под рукой которого десятки тысяч людей, вся ВОХРа, самолично приехал в дежурную часть, освободил ее из камеры, из темницы привез не в барак, а в этот богатый таинственный дом? Как на ее появление посмотрит жена хозяина? Наверное, сейчас ссыльные женщины гадают, куда она могла деться. Капитан Кушак, человек в наушниках, это уж точно, сообщил начальству: «Сбежала Эльза Эренрайх!»

— Ты меня совсем не слушаешь? — Капризный голос Каримова вернул девушку к действительности. — Во всей Сибири холодильные шкафчики есть только у трех человек. — Каримов невольно напыжился, привстал на носках.

— Вы в Сибири — третий после Аллаха! — невольно вырвалось у Эльзы. И она замерла, ожидая гнева хозяина. Эту поговорку он употребил во время своего знакомства с колонной ссыльных. Однажды про нее сказал и Борис.

— Ты помнишь любимую поговорку? — вскинулся Каримов. — Очень приятная неожиданность. А почему ты ее запомнила? — Он переступил с ноги на ногу, шинель так и осталась висеть на одном плече. — Если рассуждать логично, «твой глаз упал на Каримова». И правильно. Мудрые учат: «Добро порождает добро». — Каримов провел обеими ладонями по щекам, сверху вниз, будто воздавая хвалу высшим силам. Потом надел шинель, застегнул крючки. — Бери любую еду в шкафу, кушай, пей, потом… бай-бай. В большой комнате увидишь две кровати, ты ложись на малой кровати, там перина пуховая, тоже американская. А меня заждались, служба. Каримов махнул Эльзе перчаткой из черной блестящей кожи, вышел, захлопнув за собой дверь…