Ариадна Делианич - Вольфсберг-373 Страница 42

Ни мне ни майору Г. Г. некуда было писать. В Австрии нам никого не хотелось подводить связью с нами, вольфсберговцами. Где находилась моя семья, были ли они живы, я не знала. Жена майора, миниатюрная, веселая Олечка, в дни капитуляции находилась в окрестностях города Хемница в Германии, куда Варяг отправил свои семьи. Эту область, против всей вероятности и ожиданий, заняли советские войска… Посылок нам тоже не от кого было ожидать, но мы радовались радостью окружающих. С четверга 15 февраля и затем до конца нашего сидения, каждый четверг в наш лагерь въезжал грузовик частного предприятия, получившего лицензию на доставку посылок. Каждый четверг кто-то был обрадован и мог ждать новой посылки через четыре недели.

Шофер грузовика привозил списки, которые затем перепечатывались в офисе Эф-Эс-Эс и развешивались по блокам. На следующий день перед особым бараком счастливцы становились в очередь. Сначала женщины и потом мужчины. Посылки подвергались строгому осмотру «киперов», а также и сержантов Эф-Эс-Эс и даже самого Кеннеди. Все содержимое выбрасывалось из коробок и мешков и весь упаковочный материал сжигался. Продукты подвергались осмотру и перетряске. Искали письма, пилки, клещи, ножи и все то, что могло бы способствовать побегу. До тех пор, правда, никто еще из лагеря не бежал. Все надеялись, что выйдут из него легально, спокойно, с чистой совестью и возможностью начать новую жизнь.

Посылки и письма уменьшили психические заболевания и поддерживали физически.

Редко кто пользовался полученными благами один. Мужчины делились с соседями по койкам. Мы, женщины — со всей комнатой. Самые лучшие посылки получали крестьянки. В городах все еще царила нужда. Цены на черном рынке были непосильно высоки. По карточкам получали буквально крохи.

В моей комнате было только пять из 22 женщин, которые получали посылки. Они сообщили своим домашним об этом грустном факте, и те старались прислать то, что могло бы поддержать всю ораву. Лук был самым желанным — лук и чеснок, уксус, постное масло, сало. Макароны и рис мы как-то умудрялись, несмотря на недостаток дров, варить ночью на печках.

Это было тем хорошим, что дал нам этот год, но было и много плохого. Как я уже написала, Кеннеди, получив подкрепление, вел допросы ежедневно и еженощно. Из мужских блоков все время вызывали арестованных через «киперов». На лютом морозе и на ветру их выстраивали шеренгой, начиная от края забора женского блока до дверей ФСС. Они были обязаны стоять смирно. Солдаты должны были следить за тем, чтобы они не переминались с ноги на ногу, не разговаривали. Некоторых приводили без шапок, в виде особой строгости, без рукавиц, которые мужчины сами делали из тряпья, и без носков или чувяков, тоже сшитых из тряпок: просто босые ноги в деревянных колотушках.

Мы видели, как они, ожидая своей очереди, синели, затем белели. Часами, даже днями, потому что вызывали по двадцать-тридцать человек, а в день допрашивали по трое-четверо, эти люди, пусть даже «кригсфербрехеры», замерзали на наших глазах. Страшно белели их носы, уши, руки и ноги. Те, кого держали так по неделе и больше, покрывались обмороженными ранами.

Из нашего двора мы видели, как Кеннеди выбегал из своей канцелярии, бросался на построенных людей, орал, плевался, бил кулаком. Перед ним стояли не люди, а истуканы с мертвыми, невидящими глазами, без всякого выражения на лицах.

До нас долетали слова, которые мы вскоре выучили наизусть: — Свиньи! Собаки! И я когда-то любил немецкий народ! Я когда-то сам был немцем, будьте вы все прокляты! Я с вас семь шкур спущу! Вы у меня плясать будете! Слышите? Кричите «Хайль Гитлер», я вам приказываю!

Люди стояли смирно, молча, и от этого становилось страшно.

Никогда не забуду дня, когда Кеннеди построил семь молодых парней африканского корпуса, одетых в легкие, песочного цвета, полотняные формы. Они стояли, как статуи. Затем их вызвали всех вместе на допрос. Через какой-нибудь час, они опять были построены перед забором, без фуражек, без поясов, без ботинок, босыми ногами на снегу. Кеннеди приказал им поднять руки в нацистском приветствии и запретил их опускать.

Прошел почти час. Снег засыпал «африканцев». Мы не видели их лиц, а только белеющие затылки и поднятые вверх правые руки. Кеннеди несколько раз выбегал из канцелярии, смотрел на свои жертвы, что-то им кричал и опять исчезал.

У проволочных фронтовых оград всех блоков стояли мрачные массы молчаливых заключенных. Все ждали развязки. Мужчины, принесшие нам в полдень капустную бурду, сказали, что от «африканцев» требуют имена их офицеров, участвовавших в какой-то экспедиции…

Медленно и страшно тянулось время. Женщины, ходившие по двору, или стоявшие за оградой сзади оштрафованных, ушли в комнаты. У нас многие плакали.

Быстро догорал февральский день. Семь «африканцев» на наших глазах превращались в завеянные снегом белые привидения. Их руки не опускались. Наконец, один, самый молодой, не выдержал и, потеряв сознание, упал, не сгибаясь, не стараясь облегчить это падение, прямо лицом в снег, как деревянная кукла. Его товарищи не шелохнулись.

Английский солдат, стерегший оштрафованных, вскрикнул звонким, бабьим голосом, швырнул винтовку в сугроб и забился в истерическом плаче. Выбежали все «борзые» Кеннеди. Они подхватили бесчувственного, повели за собой шесть его товарищей и плотно прикрыли двери.

В синеве сумерек дневальный побежал в лазарет и вскоре вернулся с двумя заключенными врачами, д-ром Штейнхардтом и д-ром Бургхардтом, и сестрой Гретой.

Подошло время запирать блоки. Киперы, насупленные и сумрачные, приказали расходиться от заборов и идти в бараки.

Только через несколько дней мы узнали, что этой же ночью скончался молоденький «роммелевец», а остальные, с обмороженными конечностями и лицами и в двух случаях с воспалением легких, были доставлены в лазарет.

Через несколько дней мы стали свидетелями еще одного зверства. К «всесильному» был вызван штандартенфюрер (полковник) Карл фон-М. эс-эсовского полка принца Евгения Савойского. Он днями ожидал перед нашим забором своей очереди. Наконец, она пришла. Очевидно, опять безрезультатно. Сведений, которых добивался «всесильный», он не получил. Он собственноручно вытянул за шиворот полковника, сорвал с него фуражку, расстегнул шинель и поставил смирно с поднятой рукой. Опять шли часы. Снег в этот день не падал, но дул с гор ледяной ветер. Кеннеди появлялся, подходил и что-то спрашивал, багровел, не получая ответа, и исчезал в своей конторе.

Наконец, решив прибегнуть к последнему средству, он вышел в сопровождении молоденького солдата, который нес ведро. По приказанию «всесильного», сам бледный, как смерть, трясущийся солдат обдал целым потоком воды стоявшего офицера — голову, лицо, плечи; вниз по раскрытой груди, по спине лились ледяные струйки.

— Замерзни, мерзавец, как замерз твой язык! — завопил мучитель. Офицер не шелохнулся, но зато лагерь не выдержал. Сначала буквально взвыли женщины, стоявшие во дворе и следившие за истязанием, затем блок напротив нас и, через какую-нибудь минуту, выл весь лагерь.

Выли, как волки, визжали, тявкали. Били ставнями барачных окон, потрясали столбы проволочных оград.

Из первого, так называемого «английского» двора, бегом, с ружьями наперевес, выбежала вся стража. Солдаты рассыпались по лагерю и стали стеной перед блоками. Капралы и сержанты-киперы призывали к порядку, приказывали замолчать. Солдаты щелкали замками карабинов. На сторожевых вышках звонили телефоны, и часовые давали сигнал тревоги. Как нам потом рассказывали, этот вой был слышен в городке Вольфсберге, и жители в страхе терялись в догадках, что у нас происходит.

Мы не заметили момента, когда Кеннеди увел полковника Карла фон-М. Позже мы видели бегущих к ФСС сестру Грету, докторов и двух санитаров с носилками.

…Полковник выжил. Он даже не был никуда выдан. Он не отвечал ни перед военным, ни политическим судом. По общему пути «денацификации», пройдя через все фазы, он был выпущен осенью 1947 года на свободу.

Подобных случаев было много, но это были цветочки. Ягодки ждали нас впереди.

ВВЕРХ — ВНИЗ

Я не пишу эти воспоминания по предварительному плану. Просто бросаю на бумагу то, что в более или менее хронологическом порядке приходит на память. Может быть, записи мои немного сумбурны, но даже после всех этих лет трудно быть абсолютно спокойной и равнодушной.

Перед глазами встают лица, факты, моменты, личные и общие переживания. Где-то в Канаде живут два «вольфсберговца; возможно, они прочтут эту книгу; прочтет и майор Г. Г. К сожалению, моя подружка, Манечка И., девушка из Кобеляк, никогда больше не напишет мне письмо: она умерла.

Нас было шестеро русских, чисто русских, в лагере «373». Случайно вкрапленные православные люди в этой массе иноверцев. За что мы, в общем, попали в это человеческое месиво — до сих пор сказать трудно. Может быть, просто для этнографии, чтобы было «всякой твари по паре». Такими себя чувствовали венгерские «хонведы» (национальная регулярная армия) и упомянутые мной словенцы и хорваты, не служившие в частях «усташей», резавших сербов, или в босанских эс-эс формациях «Ханджар» и «Кама», за которыми действительно числились зверства и массовые убийства.