Николай Асанов - Катастрофа отменяется Страница 42

Они пошли ровной солдатской походкой, спускаясь с холма, на котором, будто врезанная в синее небо, стояла крепость. У подножия холма Верхотуров обернулся и еще раз увидел майора. Тимохов стоял в воротах крепости, заслонив глаза от восходящего солнца, и смотрел из-под руки им вслед. Дорога сделала поворот, крепость и городок скрылись за холмом.

Как только кончилось вымощенное булыжником шоссе, началась пешеходная маята. Незамощенный большак был так разъезжен, что ноги уходили по щиколотку в липкое черное тесто. Девушка шла за Верхотуровым: он выбирал кочки и остатки обледенелого снега, на которых еще могла удержаться нога. Галина побледнела, но не отставала от Никиты. Сержант пытался было разговорить ее, потом замолчал и сам. Да и не располагала дорога к душевной беседе, — того и гляди, утонешь на полуслове или выругаешься крепко-накрепко, а ругаться при Галине было неудобно.

Выходя на веретью, Никита оглядывал волнистый горизонт, всматривался в еще кое-где покрытую бурым снегом, но большей частью уже черную степь, заваленную успевшим заржаветь железом. Сколько видел глаз, кругом были следы сражений. Солдат читал о них, словно по книге: вот в этом логу немцы устроили засаду самоходок, а наши танки вышли с запада и ударили по засаде из таволожника[5]. Так и остались искореженные самоходки стоять надгробными памятниками разбитой вражеской части. Чуть дальше были вырыты неглубокие окопы. Их не успели закончить. Фашистские солдаты засели было в них, да позади затрещали русские автоматы. Окопы стали не нужны, немцы вышли из них и подняли руки. Это можно понять по тому, что мало вокруг было трупов. А вот здесь было селение, остались от него только печные трубы да около труб и разбитых печей остовы железных кроватей: богато, видно, жили колхозники до войны — в каждом доме по пять-шесть кроватей. Вокруг пожарища торчали стволы срубленных плодовых деревьев, по пепелищу бродили жирные вороны, оставляя за собой следы. Люди из сожженного селения ушли строить дорогу, чтобы наши войска скорее догнали гитлеровцев, отомстили за все.

Кругом были следы войны. Но чем дальше шли Никита и Галина, тем больше видели нетронутых сел, оставленных в целости мостов, аккуратно подмазанных белых хаток — тут фашисты бежали без боя.

Путники шли по рокадной дороге вдоль линии фронта, изредка слыша в стороне неясные звуки боя. Вскоре вид степи изменился, она ожила от движения и шума проходящих войск. Путников нагнали артиллеристы. Тягачи выдерживали и в этом бездорожье, но все-таки в балках артиллеристам приходилось помогать вытаскивать орудия из липкой грязи. Появился большой автомобильный обоз: Никита и Галина подняли руки и до тех пор «голосовали», пока какой-то шофер не остановил машину. Они взгромоздились на снарядные ящики, присели, вытянув ноги, вздыхая от блаженства. Ветерок обдувал разгоряченные лица. Крепко увязанный груз не мешал наслаждаться покоем, только руками держись, гляди, чтоб не сбросило в канаву. Никита задремал, привалившись к большому ящику.

Очнулся он от толчка. Машина застряла. Шофер вылез из кабины, походил вокруг нее, шумно сопя. Потом, сбросив шинель в грязь, лег под кузов. Встал, вздохнул и приказал пассажирам слезать.

С полчаса они втроем таскали таволожник от речки, укладывая его под колеса, но машина все буксовала. Никита рассердился, сказал шоферу:

— С тобой до ночи протопчемся. Вылезай сам, нам стоять несподручно…

Шофер с завистью поглядел на него и его спутницу — пешим меньше заботы, но согласился, что у всякого есть свое дело.

Никита отсыпал ему махорки, добавил:

— Вытаскивать тебя не отказываюсь, если обгонишь да снова застрянешь, а ехать с тобой не с руки… Пока ты до фронта доползешь, наши, может, через границу перейдут…

Шофер навострил уши:

— А что, наступление?

Никита уклончиво пожал плечами, Галина пошла вперед. Шофер вдруг швырнул шапку наземь, крикнул:

— Берегись, сержант, догоню, не посажу! Теперь и мне к спеху, если такое дело!

Никита помахал рукой и вышел на бугор, догоняя Галину. С бугра он увидел, как шофер швырнул под буксовавшее колесо свою шинель, машина вдруг рванулась, проскочила на обсохшую верхотуру. Проезжая мимо Никиты, шофер открыл дверцу, что-то крикнул и сгинул в синем поле. Галина вздохнула, провожая машину взглядом, но ничего не сказала.

Верхотурову нравилось, что у девушки хватает выдержки: идет, не жалуется, хотя путь далек и волосы у нее слиплись от пота, выбились из-под шапки. Поправит повязку на руке, передвинет автомат и снова шагает без слов. А дорога становилась все труднее. К полудню потеплело, грачи появились на обдутых ветром парах, день совсем стал весенним.

На переправе через речку Суж скопилось столько автомашин и подвод, будто целый город встал на колеса и расположился привалом у темной воды. Два больших парома ходили через речку на канатах, в стороне саперы сколачивали новый мост. По реке плыли белые и желтые льдины. На желтых виднелись трупы, чернели пятна минных разрывов — в верховьях Сужи у Липовца продолжались жестокие бои. На берегу стояли в очереди маршевые роты и батальоны, обозы со снарядами, подвижные моторизованные части. Конники спускали коней в воду и пересекали реку вплавь. У паромных мостков не прекращалась ругань: кто-то стремился проскочить вне очереди, доказывая, что его груз самонужнейший на фронте. Капитан, командовавший переправой, засыпал между двумя фразами: должно быть, не одни сутки находился здесь, не зная ни сна ни отдыха. И тут можно было услышать разговоры о предстоящем наступлении. Доморощенные стратеги решали, куда штаб направит удар, придется ли им участвовать в бою. Накипело на сердце у солдат, потому и принимали они каждую весть как примету наступления.

Патрульный проверил документы у Никиты и Галины, сказал:

— К капитану не подходите, у него и без вас дел много, пристраивайтесь к этой роте, она сейчас переправляться начнет. А не слыхал, сержант, правда ли, что генерал на смотру земляку сказал, будто нынче же в наступление идти?

Никита удивился, как быстро разнеслась весть о его встрече с генералом по фронту, — видно, правильно говорят, что солдатская почта поточнее штабной, — однако ничего не ответил.

Патрульный, вздохнув, сказал:

— Так вот и простоишь тут, а наши, может, прямо к границе шагнут!

Паром тяжело подплыл к берегу, ударяясь о льдины. Никита и Галина сразу же отделились от роты и пошли. Но вскоре их остановил новый патрульный.

— Дальше в одиночку не ходят, придется вам подождать, пока вся рота переправится…

Никита согласился, а Галина запротестовала. Патрульный отошел. Никита сказал ей:

— Кто же с хозяином дома ругается? Ему спасибо говорят, а теперь пойдемте тихонько по-над берегом: тут сами доберемся…

Все чаще путь пересекали узкие и глубокие балки, по степи гуляла вешняя вода. Никита заметил, что она смывала чернозем — жители не делали насаждений по оврагам, как это принято на Урале. Там стараются хорошую землю сохранить не только для себя, но и для потомков. И сам удивился, что примечает такую мелочь, — вот что значит отойти на денек от фронта. Тут же подумал: как война кончится, надо приехать в эти места — все равно хозяйство восстанавливать кому-то придется, вот он и покажет, как следует беречь и обиходить землю. По всем приметам, через неделю можно начинать раннюю пахоту, а пока не видно, чтобы готовились к ней. Никита передернул плечами. Его руки стосковались по плугу, по ременным вожжам, по знакомому с детства возгласу: «Бороздой, бороздой, Лысанка!» Лошадь послушается, шагнет в борозду, заскрипит земля под лемехом, отвалится жирный пласт, грач подпрыгнет к краю, осторожно глянет черным глазом, склюнет личинку и взлетит, тяжело махая крыльями. А тут над полем летают одни вороны, трупной пищей питаются — нечистая птица. Верхотуров тяжело вздохнул.

— Что вздыхаете, Никита Евсеевич? — спросила Галина.

— Кончать фашиста надо, — ответил хмуро Никита. — Третью пахоту одни женщины пашут. А земля слабых рук не любит…

— Какие же слабые, — обиделась Галина, — когда они и винтовку держат, и станком управляют. Большое ли дело — пашня?

Хотел было Никита поспорить, но Галина закричала:

— Самолет! Самолет! Наш связной У-2… — И грустно добавила: — Через несколько минут дома будет, а нам идти да идти…

Никита взглянул на солнце. Высоко еще — не больше пяти часов. И пригревает хорошо. Пусть бы скорее обдуло эту мокреть, овеяло землю, установились бы дороги, не только идти, а и наступать было бы легче. Перевел глаза на самолет и вдруг увидел, что самолет пошел на снижение, закачался, потянул быстрее, а из мотора выхлестнул черный дым. И только тогда услышал — из ближнего леска хлопнула зенитка, застрочил крупнокалиберный пулемет. Самолет тянул к дороге, заметно теряя скорость. Галина выскочила на горку, закричала: «Немцы!» — и быстро побежала вперед.