Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник) Страница 42

Теперь всё стало на свои места. Капитан облегчённо перевёл дыхание.

— Передай по колонне: «танки прямо»! — крикнул он Мамедову и приказал шофёру: — Сворачивай в переулок и жми на всю железку в обход!

Карабеков круто вывернул руль, рискуя перевернуть пушку, но тут уж было не до деликатности. Вторая машина повернула следом. Третья и четвёртая отстали.

— Эй, пацаны! — позвал капитан, высунувшись из кабины. — Становись какой-нибудь из вас на подножку! Показывайте, как тут сподручнее фрицев обойти!

Один из мальчиков, бледный, старающийся изо всех сил не показать, что ему страшно, перебрался на подножку «Студебеккера». Суставы на его руке, вцепившейся в проём опущенного стекла дверцы, побелели от напряжения.

— Честное пионерское, товарищ капитан… — лепетал он виновато. — Под салютом всех вождей!.. Кого хотите спросите… Не было этих танков в посёлке!..

— Ты не оправдывайся, ты давай дорогу показывай, — сказал Комеков и прижал своей широкой тёплой ладонью маленькую, холодную, вздрагивающую руку мальчика. — Не робей, пионер, сейчас мы этих фрицев умоем… Газуй, Байрам, газуй, показывай своё мастерство!

Сзади забухали пушки. По тому, как сливались в дуплет выстрел и разрыв снаряда, было ясно, что бьют они прямой наводкой и в упор. По звуку, непривычно искажённому строениями, трудно было определить, чья пушка стреляет — своя или немецкая, но понятно было, что это уже вступил в бой Рожковский с третьим и четвёртым орудиями, и снова напряжение овладело капитаном.

— Давай, Карабеков, давай! — торопил он шофёра, думая, что было бы очень плохо, хуже некуда, если Рожковский не опередил фашистов, если не успел занять боевые позиции. Он успокаивал себя тем, что лейтенант обладает достаточным опытом и умением.

Так же думал и сам Рожковский, когда услыхал предупреждение «танки прямо!», и увидел, что головная машина сворачивает в переулок. Он разгадал замысел комбата — обойти танки с тыла и, поскольку ехал сейчас не замыкающим, а в машине третьего расчёта, вознамерился повторить манёвр Комекова и с двумя орудиями обойти танки с другого фланга. Но тут же сообразил, что для успеха замысла командира батареи надо отвлечь на себя внимание танков. Они спрятались за углом, их надо было выманить, и, прикидывая, как это лучше сделать, Рожковский подал команду остановиться и отцеплять пушки.

Из-за угла дома высунулся танк, повёл тонким хоботком орудийного ствола, дрогнул от выстрела. Машину подкинуло и развернуло поперёк дороги. Рожковского, ослеплённого близким взрывом, швырнуло в кювет. Вслед за ним попадали бойцы расчёта.

— Пашин! Живой? Все живы? К орудию! Быстро!

Танк снова выстрелил. От машины брызнули клочья металла, повалил густой дым.

— К орудию, Пашин, командуй… мать… душу! — выругался лейтенант. — Гранату противотанковую!

Ему кто-то сунул в руку гранату, и он, продолжая ругаться и протирать рукавом глаза, почти не прячась, тяжело побежал к перекрёстку.

— Товарищ лейтенант! — закричали вслед. — Товарищ лейтенант, давайте я!..

Но он не слушал и бежал туда, где выкатывался из-за домов уже второй танк, бежал, подхваченный одной единственной мыслью, одним стремлением: успеть… только бы успеть… только бы на секунду запоздала пуля… ещё на полсекунды… Пуля запоздала, и он буквально с пяти метров ударил гранатой прямо в основание башни и упал, оглушённый, раздавленный, опустошённый той бешеной силой взрывчатки, что была заключена в зелёную жестянку гранаты. Но сквозь ватную глыбу тускнеющего сознания он успел услышать удар снаряда — своего снаряда! — и ещё один удар, ещё один, ещё… И попытался улыбнуться разбитыми, превращёнными в лепёшку губами: успел всё-таки… капут фрицам…

А машины первого и второго расчётов миновали лабиринт улочек и переулков и вышли, наконец, на исходный рубеж.

— Стой! — скомандовал Комеков, не доезжая до перекрёстка, с которого должны были открыться вражеские танки. — Пушки к бою! На руках выкатывать на прямую наводку!

Солдаты быстро, без суеты и лишних движений, отцепили орудия от машин и покатили их к перекрёстку. Колёса пушек вязли в раскисшей грунтовой дороге, а солдатам нельзя было подбодрить себя даже уханьем, сержанты отдавали команды вполголоса. Вместе с бойцами толкал пушку и ординарец Мирошниченко, толкал старательно, не для вида. Першерона бы того сюда, подумал капитан о трофейной немецкой лошади, но думать некогда и надо было спешить на помощь Рожков-скому.

Капитан выглянул из-за дома. Отрезок улицы был невелик — метров триста, не больше, и танки просматривались как на ладони. Два из них уже чадили жирным чёрным дымом, остальные три стреляли, непрерывно перемещаясь. Бил без передышки тяжёлый, крупнокалиберный пулемёт. Комеков поймал биноклем его пляшущее у дула пламя в разбитом окне углового дома.

— Быстрее! — обернулся капитан к солдатам.

Команда запоздала — пушки уже стояли в полной боевой готовности, расчёты заняли свои места. Тогда капитан уже не таясь, вышел на середину улицы и поднял руку.

— Беглым… огонь!

Рука резко опустилась и словно обрубила незримую нить напряжения. Высокими пронзительными голосами командиры орудий подхватили команду:

— Первое орудие, огонь!

— Второе орудие, огонь!

Вперегонки одна за другой начали стрелять пушки, зазвякали о станины пустые снарядные гильзы, громко заговорили бойцы. Захваченные врасплох танки заметались, стали разворачиваться, «огрызаясь» огнём.

— Товарищ капитан, зайдите в укрытие!.. Товарищ капитан, зацепит!.. — настойчиво требовал Мирошниченко и даже тащил Комекова за рукав кожанки.

— Отстань! — отмахивался тот. — Отвяжись, говорю, чёрт! Иди лучше снаряды подноси!

Он стоял, широко расставив ноги, посреди улицы, не обращая внимания на пули и взрывы. Пушки ахали, дымящиеся гильзы звякали о станины — и вдруг всё стихло. Только пулемёт захлёбывался, дожёвывая свою металлическую ленту, пока Мамедов, оттолкнув от панорамы Ромашкина, не снёс последним выстрелом угол дома. И тогда стало совсем тихо.

— Всё, товарищ капитан, первое орудие отстрелялось, — сказал Мамедов, встретившись глазами с комбатом, улыбнулся, показав свои великолепные зубы, про-вёл рукой по лицу, размазывая копоть, окинул взглядом бойцов и добавил: — Потерь личного состава нет.

Да. потерь не было и во втором расчёте. Комеков мог по праву гордиться своими артиллеристами.

— Цепляйте пушки, — скорее попросил, чем приказал он, — поедем посмотрим, как там у Рожковского,

У лейтенанта было хуже. Капитан невольно задержал шаг, когда со станины орудия навстречу ему поднялся человек с опухшим багровым лицом. Голова у него была забинтована, и сквозь бинт проступали тёмные пятна, и кисть правой руки была перевязана неуклюжим кулём, и припадал он при ходьбе на одну ногу.

— Здорово тебя, Василь Сергеич, — с сочувствием произнёс Комеков. — Санинструк… — Он не договорил, вспомнив, что сам приказал Рожковскому не брать санинструктора, оставить её при старшине любыми средствами. — В санбат тебе надо.

— Заживёт и без санбата, — ответил Рожковский.

— Ты же ранен! — настаивал капитан.

Голос Рожковского чуть дрогнул в иронии:

— Один умный писатель сказал, что для собаки полезно умеренное количество блох — они отрывают её от невесёлых мыслей о собачьей доле. Мои раны мне вместо блох послужат.

— Люди все целы? — перевёл разговор Комеков.

— Нет, — ответил лейтенант, — не все. Трое погибли, бон лежат. Да раненых человек шесть. Эти — ничего, не лежачие. Да, забыл, шофёр ещё… его, горемыку, первым снарядом убило. Остальные — целы.

Капитан обошёл погибших.

— Вот так оно и бывает, — сказал Рожковский, — ехали как к тёще на блины, трёх мотоциклистов попугать, а они нас полудюжиной танков стебанули. Ещё спасибо говори, что простые танки, не «тигры», а то, глядишь, и не выбрались бы из этой заварушки.

— Выбрались бы! — возразил Комеков. — «Тигры», они тоже горят.

— Оптимист ты, комбат! А по мне, так кое-кому из штабистов наших следовало бы шею намылить, чтоб не слушали всяких брехунов-мальчишек, не строили свою стратегию по бабушкиным сказкам.

У капитана не было настроения ввязываться в спор, он только сказал:

— На войне всякое бывает.

— Бывает, — миролюбиво согласился Рожковский и спросил: — У твоего вестового во фляге не булькает?

Комеков глянул на заплывшее багровым кровоподтёком лицо лейтенанта и подозвал Мирошниченко, который с отсутствующим видом стоял неподалёку.

— Налей лейтенанту сто грамм.

Мирошниченко, глядя в землю, шмыгнул носом.

— Нет у меня ничего.

— Хуже будет! — пригрозил капитан. — Всю фляжку отберу, чтобы не жадничал. Ишь, эгоист какой нашёлся!