Илья Вергасов - Крымские тетради Страница 43

Красников все же умел маневрировать, а его летучие партизанские группы, наподобие фоменковской, непрерывно изматывали врага на самом что ни на есть «нервном» месте.

Красниковская тактика путала карты врага, ставила его перед неразрешимой проблемой. Немцам не верилось, что с тыла их бьют те самые партизаны, за которыми так упорно гоняются каратели. Они снова вернулись к своим прошлым догадкам: Севастополь нашел где-то лазейку на линии фронта, и через нее-то и просачиваются матросы в черных бушлатах, наводя ужас на тылы. Был случай, когда в руки врага попал матрос-разведчик, взорвавший дот в трех километрах от переднего края. С тех пор враг еще больше усилил охрану линии фронта, заминировал абсолютно все тайные тропы, чтобы раз и навсегда закрыть дорогу людям в черных бушлатах, бесшумным теням, скользящим по тылам и моментально исчезающим, стоит только обнаружить их. «Они, — рассуждали немцы, — имеют, наверное, тайные ходы в Севастополь! А почему нет? Тут, в этом смертельно опасном месте, все может быть». Враги каши и на самом деле искали эти тайные ходы.

Пусть ищут, пусть будет так, как они думают. Севастопольские партизаны не возражают, чтобы их удары приписывались защитникам родного города. Они даже горды этим.

Но настроение настроением, а та объективная обстановка, которая стала складываться вокруг отрядов, стала работать против партизан.

Голод! Он начал подкрадываться медленно, но угрожающе. Ибраимов выдал не все базы. Однако те, которые оставались, находились на линии артиллерийских позиций противника. Вот пойди туда и попробуй вынести хотя бы мешок сухарей!

Ибраимов знал все базы, но почему-то выдал только часть их, а другие дли чего-то сохранял.

Тут был, по-видимому, свой умысел: предавать, но так, чтобы внакладе не остаться. Ликвидируется под Севастополем фронт, уберутся войска, тогда можно и базами распорядиться по-своему. Как-никак, а там есть и мука, и сахар, и консервы, и всякие другие продукты.

Правда, опасно поступать так, ведь узнают фашисты — не простят.

Но вся жизнь стала риском, так почему не рискнуть в свою пользу…

Так, а возможно, и не так рассуждал предатель, но некоторые базы пока никто не трогал. Не трогали их и партизаны, хотя и наблюдали за ними.

Ударили морозы, удивительно не по-крымски мучительные, а костра не распалишь — сразу выдашь себя.

Еще одна беда — прервалась всякая связь с Севастополем. А была отличной: партизаны легко пробирались в штаб морской бригады и оттуда по телефону могли связаться с секретарем Крымского обкома партии Меньшиковым и первым секретарем Севастопольского горкома партии Борисовым.

Увы! Немцы поняли, какими дорогами идет информация в город, и прикрыли их. Секретные заставы и засады ждали партизанских связных на всех тропах. Сколько было попыток пробраться через фронт, но все они, как правило, стали кончаться печально.

Была бы рация! Радист Иванов сумел бы отстукать свои точки и тире. Но… кто-то недоглядел: Красникова снабдили старой станцией системы «5-АК», и она никуда не годилась, как ни бился над ней радист Иванов. И ценнейшие рзведданные, как воздух, как свободное дыхание нужные Севастополю, туда не попадали. Вспомнить страшно!

Уже находились отчаянные головы, которые на свой страх и риск пытались перейти линию фронта. Фашисты ловили таких, пытали. Товарищи наши гибли в гестаповских подвалах, но истинное состояние отрядов скрывали и никакой информации врагу не дали.

Поступки этих «беженцев», которых строго осуждали партизаны, имели и некий результат, работающий на отряды. Немцы вдруг стали утверждаться во мнении: конечная цель Красникова — уйти в Севастополь. Уверовав в это, они все свое внимание сосредоточили на подступах к линии фронта. Блокада на востоке ослабла, а через некоторое время практически исчезла. Остались лишь подвижные патрули, не особенно старательные. А тут ударили сильные морозы, и вражеские дозоры только для блезиру являлись в районы патрулирования.

Решение: не мешкая покинуть второй эшелон фронта. Готовились тайно; мало того, пустили слух, что отряды далеко не уйдут, «закружатся» в районе Кожаевской дачи.

Еще раз попытались связаться с городом. Выбор пал на партизана томенковской группы Александра Дмитриевича Васильева, того самого, который в отряде вступил в партию.

Это безотказный человек. Однако товарищи приметили: что-то неладное с ним творится. В походе, например, особенно на подъеме, он задыхается, отойдет в сторону, спрячется от людей и, ухватившись за сердце, дышит тяжело, с хрипом.

Поняли: болен, очень болен, но скрывает болезнь. В своей партизанской практике я встречался с такими людьми, и они меня поражали. Вспоминается одна из трудных операций, час, когда мы уже вышли из боя. Объявляем привал, отдыхаем, а потом снова марш. Кто-то вдруг не поднялся, подходишь к нему, а человек мертв. Потом узнаешь: уже давно мучался, но скрывал свои мучения: не хотел стать обузой для других.

Васильев болен, ему надо помочь. Он пойдет на Севастополь, непременно пройдет туда, и там его полечат.

Комиссар Василенко не любил напутствия. Вручая пакет связному, сказал:

— Иди и дойди! В нем и протокол собрания о твоем приеме в партию.

— Дойду, товарищ комиссар.

Ушел Васильев и, как водится, пропал.

Так мы о нем ничего и не знали, пока не была установлена прочная связь с Севастополем, а это случилось тогда, когда тех, с кем прощался Васильев, осталось в живых очень мало.

Он сумел обойти засады и заставы, секреты и тайные тропы, напичканные противопехотными прыгающими минами, и до Севастополя дошел. Мы не знаем его дороги, но догадываемся: она была тропою смерти. На пятые сутки он появился в городе, в горкоме партии, получил партийный билет и уплатил первые в жизни взносы. Он дважды повстречался с секретарем горкома и с председателем Комитета обороны города Борисом Александровичем Борисовым, но вторая встреча была для него и последней: Александр Дмитриевич Васильев скончался от разрыва сердца.

Чайный домик находится чуть севернее Ай-Петри. А добраться до него можно так: на автобусе из Ялты до плато гор, а потом на своих двоих отмахать километров шесть. Сам домик был построен еще князем Юсуповым для Екатерины Второй. Но настырная императрица все же не добралась до него, у ее величества закружилась голова от «небесных высот». Зато ее далекий потомок Николай Второй — последний русский царь — попивал здесь чаек да картежничал. Как след былых времен остался лесной домик с вычурными наличниками. Рядом выросли другие постройки. До войны в этих местах лечили горным воздухом детей от тяжелого недуга — туберкулеза, недалеко от санатория процветала молочная ферма ялтинского курорта. Здесь луговые чаиры, высокотравье, дороги лесные и удивительной чистоты воздух. Сюда теперь многих тянет. Ведь здесь и природу в первозданном виде встретишь да в придачу легенду услышишь. А легенды разные — про далекую старину и про новину. О белых башнях Сюренской крепости, где жили красавицы турчанки, заточенные навечно за любовь свою к христианским монахам, но больше всего про партизан. Я сам слышал одну из легенд. Нас как-то подвели к кромке скалы Орлиный Залет и стали говорить о подвиге четырех матросов, которые, мол, в феврале сорок второго года предпочли смерть и прыгнули в пропасть.

Те, кто слушал эту легенду, на всякий случай отодвигались подальше от края скалы, женщины белели от страха, а я помалкивал, хотя и знал: никто с нее не прыгал, разве сбросили однажды труп предателя, расстрелянного по приговору партизанского суда. Я не стал уточнять факты, ведь легенды рождаются независимо от нас. И не надо их развенчивать.

Вот сюда-то Красников и привел свои отряды. С ним было более двухсот партизан.

Еще живо глядели глаза партизан, еще на их лицах не было страшной печати голода, еще у каждого жила мечта о родном городе, который и днем и ночью говорил: «Я жив, я борюсь!»

Партизаны явились сюда с отарой овец, прихваченной у врага на марше. Овцы, конечно, были наши, но гнали их на убой немецкие солдаты. Солдат не стало, а мясо на первых порах здорово подкрепляло усталых людей.

Недалеко от Чайного домика жил партизанский отряд — Акмечетский, которым командовал Кузьма Калашников. Мужик себе на уме, вроде и воюющий с врагом, вроде и нет. Говорят, что там были пограничники. Они вошли в состав отряда осенью, в дни, когда шло отступление наших на Севастополь. Вот они, мол, воюют, а Калашников их за это кормит.

Во всяком случае, такой слух тогда был, и Красников не знал, насколько он верный. Было ясно только одно: Калашникову соседство шумных севастопольцев не понравилось. Он пришел в отряд, колом подал Красникову суховатую ладонь, сказал:

— Выходит, что прибыли?

— Как видишь.

— Оно, конечно, без хвоста не обойдется.