Анатолий Петухов - Сить — таинственная река Страница 43

— И гореть-то там нечему, — раздумчиво сказал кто-то. — Ни одной деревни в той стороне на двадцать верст нету, до самого Серкова… Лес разве…

Федор Савельевич, босой, в одной рубахе, стоял неподвижно и молчал: он знал, что́ горит, и мысли одна мрачнее другой приходили в голову.

— Не иначе, стога горят на Кокуевской либо Никоновской пожнях, — тревожно сказал Антип, стоявший рядом с бригадиром.

— А может, все-таки лес?

— Сено! — отрезал Федор Савельевич. — Сено горит!

— Так ведь больше десятка стогов там!..

— Было больше десятка…

— Отчего б ему загореться? Поджог?

— А што ж ишшо! Теперь начнут шкодить…

А набат все гудел и гудел, и каждый удар его болью отзывался в сердцах людей.

— Так что же получается? — закричала Фекла, жена Антипа. — Они будут палить, а мы — глядеть? А скотину кормить чем? Пошто охрану туда не послали?

— Да замолчи ты!.. — цыкнул Федор Савельевич. — Замолчи, дура этакая! Кого послать? Тебя послать? Люди посланы, а сено — горит!.. — Он махнул рукой и, как был, босиком, поспешил на зов набата.

Зарево быстро таяло. Вот оно еще раз полыхнуло в небо, потом разом осело и погасло. А люди всё еще стояли у дома бригадира.

— Ребята-то Савельича где? — нарушила молчание Фекла.

— Там! — Антип кивнул в сторону угасшего зарева и дрожащими пальцами стал свертывать самокрутку.

По заданию Никифорова Митя и Ленька охраняли сено на большой Никоновской пожне, где было девять стогов. Пожня тянулась вдоль Муст-гёги — Черной речки, названной так за темную, цвета крепкого чая, воду. Речка причудливо извивалась, делая крутые повороты, и по ее берегам буйно росла ива. Один из таких кустов и облюбовали Митя и Ленька. Они поочередно несли сторожевую вахту, имея на двоих один трофейный автомат, выданный Мите как старшему.

Кокуевская пожня находилась рядом с Никоновской, за узким перелеском. Едва там вспыхнул пожар, ребята сразу заметили его. Они выскочили из куста, пересекли пожню, вброд перебрались через речку и устремились в лес.

Когда они подбежали к Кокуевской пожне, уже начал гореть третий стог.

— Смотри, фонариком светят!.. — шепнул Ленька, увидев узкий голубоватый луч, который всего на несколько секунд скользнул по пожне, окутанной туманом.

— Вижу! Нам к крайнему стогу надо…

Бежать, даже пригнувшись, было рискованно: горящее сено с каждой минутой давало все больше света, да и можно было угодить в луч фонаря. И ребята поползли. Они видели, как вспыхнул желтый огонек у четвертого стога и как два темных силуэта нырнули под покров тумана и ночи туда, к пятому, и последнему на этой пожне стогу, верхушка которого слабо виднелась в отблесках пожара.

Митя и Ленька, извиваясь, ползли по мокрой от росы траве. Они замерли, когда шагах в двадцати снова вспыхнул голубоватый свет фонаря. На мгновение Митя опять увидел две бегущие тени и пустил туда длинную очередь…

Ребята лежали рядом, касаясь друг друга плечами. От выстрелов все еще звенело в ушах, а вокруг было тихо, только сзади потрескивал огонь. Ленька, вытянув вперед руку с пистолетом — он тоже успел выстрелить два раза, — смотрел туда, где минуту назад качнулись тени диверсантов, но ничего не видел.

— Пойдем посмотрим. Наверно, обоих… — шепнул Ленька, но Митя отрицательно покачал головой.

Между тем четвертый стог разгорался все больше и больше. Пламя рвалось вверх и зловеще гудело, все шире озаряя пожню неровным светом. Подхваченные потоком горячего воздуха, в вышину летели целые снопы искр. Одна из особенно ярких вспышек на секунду выхватила из туманного полумрака фигуру лежащего на земле человека, и Митя снова дал туда очередь. Послышался сдавленный крик…

Ребята лежали до тех пор, пока сено не прогорело и пока ночь снова не окутала мраком Кокуевскую пожню. Потом они отползли к опушке и укрылись в лесу.

— Что будем делать? — спросил Ленька, пряча пистолет в потайной карман.

— Надо командиру доложить.

— А если эти уползут?

— Всяко может быть, — пожал плечами Митя. — Но идти к ним нельзя: вдруг они затаились? Хлестнут из автоматов, и все…

Голоса набата Митя и Ленька не слышали — слишком далеко была от Куйв-мяги Кокуевская пожня — и потому домой не спешили.

В то время когда на горе у старой церкви еще звенел набат, в сельсовете уже собралось партийное бюро: из района была получена срочная телеграмма о немедленной эвакуации населения.

План эвакуации еще раньше был продуман и обсужден на собрании сельских коммунистов, и теперь вносились в него лишь уточнения.

Вторым вопросом секретарь партбюро Леваков предложил обсудить, кто именно из группы Никифорова останется на месте для борьбы с врагом.

— А что решать? Надо оставить группу в полном составе, — сказал Никифоров. — Оружие есть, люди надежные, проверенные…

— Ясное дело — оставлять всех, — поддержал его Федор Савельевич. — Больше людей — больше силы…

А у самого перед глазами все еще стояло зарево пожара, и мысли одна тревожней другой не давали покоя. Что произошло на Кокуевской и Никоновской пожнях? Как там ребята? Свою тревогу он высказал Никифорову, как только пришел в сельсовет, но командир решил обождать: до пожни шесть километров, и ребята просто не успели прийти с докладом. Тогда, конечно, не успели, а теперь… Больше часу прошло, как пожар кончился!..

— И все-таки группу в полном составе мы не можем оставить, — сказал Леваков.

— Это пошто так? — удивился Федор Савельевич и поднял глаза на секретаря.

— А вот обсудим. Силантию Евграфовичу шестьдесят восьмой. Здоровье у него слабое. Старика в тыл надо отправить… И тебе, Федор Савельевич, уже семьдесят.

— Ну и што? — Глаза Кирикова вспыхнули. — Што ты думаешь, у меня силы нету? Сила есть, глаза хорошо видят, рука к винтовке привыкшая — што еще надо?.. Я и с японцем воевал, и в гражданскую воевал… Не забывай, Митрий Васильевич, што я с двадцатого году в партии!..

— Но если тебя оставить, — мягко возразила Ольга Ивановна, председатель колхоза, немолодая смуглолицая женщина, — куда ребят? Митю можно взять — парню семнадцатый год. А Леню?

— Што — Леню? Што — Леню? — горячился Федор Савельевич. — Он землю пахал! Оружие знает, смелости много, смекалки много… И счас на задании.

— И все-таки он молод, — вздохнул Леваков. — Нам дана возможность эвакуировать всех, и поэтому…

Он не договорил: в сельсовет вошли Митя и Ленька. Они слышали последние слова секретаря и в растерянности остановились у порога.

— Что молчите? Докладывайте! — сказал Никифоров.

— На Кокуевской пожне сожжено четыре стога, — сказал Митя. — Видели двух диверсантов. Стреляли… — и замолчал, не зная, что говорить дальше.

— Кто стрелял?

— Мы стреляли.

— Ну? А что дальше? Диверсанты скрылись?

— Не знаем. Темно было. Не видно.

— Никуда не скрылись! — бодро произнес Ленька. — Я видел, как они оба в землю сунулись.

— Чего ж вы так? — с легким упреком сказал Никифоров. — Одному надо было остаться до света, до утра…

— Разрешите, я вернусь! — вытянулся Ленька.

— Нет. Теперь уж не надо. Идите домой, отдыхайте!

Федор Савельевич обернулся к Ольге Ивановне и сказал по-вепсски:

— А ты говоришь, такого парня в тыл отправить!..

Старику и в голову не пришло, что Ленька уже неплохо знал вепсский язык и сейчас хорошо понял смысл сказанного. Когда вышли на улицу, он схватил Митю за руку.

— Ты слышал? Эвакуация! И меня опять в тыл хотят… Почему? Ведь я же принят в отряд! Все мои документы здесь, и сам Никифоров сказал, что я буду жить с вами…

— Не бойся, дедушка тебя отстоит, — твердо сказал Митя. — Вот увидишь, с нами останешься…

Занимался рассвет. Федор Савельевич медленно шел полевой тропкой к дому. Обильная роса, что была на траве, уже смочила брюки до колен, босые ноги покраснели от холода, но старик не замечал этого.

«Такая травища осталась! — думал он. — Хлеб не весь убран. Все уйдет под снег. И дома останутся. Пустые. И дворы… Ну ничего! Мы-то никуда не уйдем. На своей земле каждый куст, каждая кочка — за нас. Сама земля — за нас…»

Старик окинул взглядом белеющие туманом пожни, тихие поля на склонах холмов, хмурый лес, который может укрыть не десятки — сотни, тысячи партизан, и усмехнулся в бороду: «Мы на родной земле сами хозяевами будем…»

Федор Савельевич поднялся на крыльцо, хотел было постучать, но дверь оказалась незапертой. Старик вошел в избу и заглянул за заборку. На тулупе, натянув стеганое одеяло до самых глаз, спал Митя. Один.

— Митюха!

Митя мгновенно проснулся, сел.

— Ленька где?

— Он спал… — Митя посмотрел возле себя. — Вот тут спал. Может, на двор вышел?..

Но Леньки нигде не было. А на столе лежала записка. Торопливым, неровным почерком на клочке газеты было написано: