Жиль Перро - Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха Страница 43

Коллеги, работавшие за границей, разделяли его чувства, даже если им не представилось случая показать это Центру. Они отпили из чаши священного союза и уже никогда об этом не забывали. В их отсутствие бразды правления в Центре перешли в руки нового поколения молодых функционеров. Бюрократы от конспирации со злобным презрением смотрели на возвращавшихся романтиков революции, старых коммунистов, которые чудом уцелели во время чисток: они подозрительны. Бывшие участники войны в Испании — подозрительны; товарищи по оружию, участвовавшие в движениях Сопротивления в одном ряду с правыми и левыми, — подозрительны; им приклеивали двойные ярлыки — романтики, космополиты — и выносили приговор, не подлежавший обжалованию: неисправимы.

Вторая волна унесла Директора. Она нахлынула из Канады в сентябре 1945 года, когда местная полиция обнаружила советскую сеть, которой руководил полковник из Центра; тогда в числе других был арестован Аллан Нанн Мэй, занимавшийся шпионажем в области атомных исследований. Это было крупным поражением. МГБ, вечный соперник Центра, воспользовалось случаем, чтобы свести кое-какие счеты. Директор и его заместители были смещены. Новая чистка опустошила секретные службы Красной Армии, все работники которых, старые и новые, оказались в опале. Именно после канадского скандала Абакумов, министр госбезопасности, верный соратник Берии, заявил Трепперу, павшей звезде осужденного Центра: «Представьте себе, если бы вы работали на нас, а не на этих мерзавцев из Генштаба, ваша грудь была бы сейчас увешана орденами! — И, показывая ему с улыбкой в сторону Красной площади, добавил: — Знаете, вот там вам бы присвоили звание Героя Советского Союза!»

Две первые волны почти совпали по времени. Третья нахлынула через три года, в 1948 году, и это была волна антисемитизма. О ней слишком много известно, чтобы снова рассказывать о ее силе и продолжительности. В очередной раз Треппера вывели из его камеры и повели по подземному коридору, соединяющему тюрьму с министерством госбезопасности, в кабинет Абакумова. Тот спросил: «Почему вы окружили себя предателями? Объясните, с какой целью вы решили доверить предателям ключевые посты в вашей организации?» — «Предателям? Каким предателям?» — «Кацу, Гроссфогелю, Шпрингеру, Райхману и т. д.: все они евреи, следовательно, предатели!..»

В Москве были арестованы руководители «Еврейского антифашистского комитета». Среди них были старые товарищи Треппера, еще с тех давних времен (1935 год), когда он работал в еврейской газете «Эмес». Почти все «сознались» и были казнены.

Космополит, «неисправимый», бывший сотрудник Центра, еврей: в сталинской России этого было предостаточно, чтобы сидеть в застенках Лубянки. Но даже в сталинской России беззаконие рядилось в юридические одежды. Административная «тройка» осудила человека, который создал и повел в бой самую крупную сеть в Европе; в то Время все западные секретные службы смотрели на нее со страхом и восхищением. Единственный пункт обвинения, который смогли предъявить, тщательно изучив его пятилетнюю деятельность во главе «Красной капеллы», состоял в том, что он начал Большую игру без предварительного разрешения Директора. И тогда Большой шеф вспомнил, о чем его предупреждал Гиринг:

«…Вас все равно будут считать предателем. Они скажут, что в начале вы же не знали, удастся ли вам их предупредить, и обвинят вас в том, что вы сотрудничали с нами, лишь бы спасти свою жизнь». Действительно, он не знал, сумеет ли предупредить Центр. Но разве лучше было ничего не делать, наблюдать сложа руки за тем, как все рушится? Он резко отвечает своим судьям: «Я фактически находился в горящем доме, а вы упрекаете меня в том, что я стал действовать как пожарник!» Но он прекрасно знает, что любой протест бессмыслен. Сталинская «тройка» подтверждает пророчество шефа зондеркоманды: пятнадцать лет тюрьмы.

Для Панвица и особенно для Кента присутствие Большого шефа в Москве явилось страшной неожиданностью. После его побега Директор не. забывал регулярно справляться о нем у Кента: «Известно ли вам, где он находится? Почему он не выходит на связь?» Затем, когда оба приятеля уехали в Германию, им сообщили: «Треппер ушел на дно. Он отказался вернуться в Москву». Таким образом Кенту давали понять, что опровергнуть его оправдания некому и он может безбоязненно вернуться на родину: «обращение» криминальрата будет поставлено ему в заслугу, к тому же он очень просто сможет приписать свои предыдущие предательства Большому шефу. Кент легко попался в ловушку. С помощью услужливого Панвица ему удалось собрать соответствующее досье, в котором он выглядел чистым, как снег, а Треппер был представлен законченным изменником. Но Большой шеф оказался в Москве, и, разумеется, стало трудно доказать правдивость созданной карикатуры. Кенту это не удалось. Но ему были признательны за то, что он склонил Панвица на путь сотрудничества, и этa благодарность спасла ему жизнь.

Центр не скупился на время, допрашивая Панвица. Ему задавали вопросы в течение полутора лет, затем дали отдохнуть четыре месяца, после чего снова начали с нуля, как ни в чем не бывало, и эта вторая серия допросов опять длилась полтора года. Настоящий размах! По утверждению криминальрата, допросы проходили в непринужденной атмосфере. Довольно скоро он изучил русский настолько, что мог понимать поставленные вопросы, — это давало ему время подготовить ответ, пока шел перевод. С другой стороны, русские настолько плохо представляли себе жизнь на Западе, что разговаривать с такими собеседниками было утомительно. Как только возникала деталь, не согласующаяся с советскими понятиями, офицер Центра хмурил брови, и нужно было нечеловеческое терпение и красноречие, чтобы рассеять его подозрения. Панвицу казалось, что он, как исследователь, описывает обычай дикого племени ошеломленной и несколько недоверчивой аудитории. Это было бы забавно, если бы лекция не затянулась на три года…

Он ни разу не увидел ни Треппера, ни Кента. Иногда ему, зачитывали их заявления, но Центр не устраивал, очных ставок. На Лубянке все перемещения были рассчитаны таким образом, чтобы заключенные, проходящие по одному делу, не могли вступить в контакт и даже увидеть друг друга. Он, однако, знал, что они здесь, и не раз размышлял над странным парадоксом: в одинаковых камерах одной и той же московской тюрьмы, на расстоянии нескольких метров друг от друга сидят за решеткой шеф зондеркоманды и руководитель разведывательной сети «Красная капелла».

Когда допросы прекратились, его сослали в сибирский лагерь в Воркуту. Панвиц рассказывает: «Это было тяжело, вообразите только, какой там холод, но приветливость охранников помогала переносить эти тяготы. Коммунистический режим таков, каков он есть, но русский человек — нет слов, чтобы описать, как он добр, отзывчив. Золотой характер! Разумеется, это не мешало соблюдать устав. Если бы охраннику отдали приказ убить заключенного, он без колебаний сделал бы это, но со слезами на глазах. То же самое происходило на Лубянке…»

Наконец в 1955 году лагерные громкоговорители сообщили о том, что в Москве подписано «соглашение с Аденауэром». Старый канцлер добился репатриации всех своих соотечественников. Десять лет прошло с тех пор, как криминальрат, пыжась от важности, прижимая к груди портфель, набитый дипломатическими тайнами, прибыл в Москву в полной уверенности, что перед ним открывается блестящее будущее. Его надежды не оправдались, но он спас свою жизнь; и это было главное. Радуясь тому, что может вернуться домой, он с легким сердцем отправился навстречу «детекторам лжи» своих соотечественников.

В первую же ночь на Лубянке Большой шеф поставил перед собой цель: пережить, пусть хоть на час, «этих людей». Это спасло его. Месяцы шли за месяцами, годы сменяли годы, и казалось, это никогда не кончится, но он по-прежнему был верен своей идее-фикс: пережить их. Эта цель была утесом, за который он цеплялся; никакая волна не смогла бы оторвать его. Треппер видел, как окружающие, друзья поддавались отчаянию и отказывались от пищи; он заставлял себя есть. На его глазах люди буквально погибали, подавленные несправедливостью, жертвами которой стали; злость утомляет, и чтобы сохранить силы и выжить, он не позволял себе злиться. Некоторые заключенные, не выдерживая тяжелых условий, искали утешения в прошлом и порой теряли ощущение времени и разум; он же был целиком устремлен в будущее. За сорок лет беспокойной жизни он затеял и выиграл немало битв, но нынешняя была самой отчаянной — битва со своими.

Среди его товарищей по заключению были авиаконструктор Туполев, известные деятели компартий, генералы, многие из которых входили в штаб маршала Жукова; казалось, на Лубянке собрали элиту России.

Абакумов время от времени приказывал привести его к себе, чтобы поиздеваться. Когда в Канаде была обнаружена советская шпионская сеть, он показал вырезки из западных газет, содержащие намеки на то, что шеф «Красной капеллы», без сомнения, причастен к этому делу. Абакумов со смехом воскликнул: «Вы можете подать на них в суд! Все полиции мира разыскивают вас, а вы здесь, у нас, под нашей защитой и в полной безопасности! Великолепно, не так ли?»