Виктор Кондратенко - Без объявления войны Страница 43

— Так и быть, берите, — сказал я.

Полковник Леонченко тут же написал справку о передаче оружия и поставил печать. Потом старательно объяснил Хозе повороты на луговой дороге.

В соседней дивизии я провел весь день на передовых позициях и записал о пулеметчиках немало интересных эпизодов и весьма поучительных историй, связанных с боевым опытом. Я заметил, что дивизия переходила от «ячейковых» окопов к траншейной обороне и душой этого был комдив генерал-майор Николай Павлович Пухов. С ним я познакомился на КП дивизии. Узнав о том, что я приехал из Харькова, он спросил:

— Как там город, сильно пострадал? Немцы часто бомбят?

— «Ночники» нападают больше на заводские районы.

В Харькове осталась жена Пухова со своей престарелой матерью. Вот уже третью неделю он не получает от них писем и сильно тревожится.

Николай Павлович любил и хорошо знал рабочий Харьков. Из этого города в августе он прибыл в Золотоношу, где вступил в должность командира стрелковой дивизии. Основу этого войскового соединения составили приписники. На станции Козельщина, выгрузившись из вагонов, полки с ходу пошли в бой.

— Еще не хватало умения воевать, но преданность Родине, ненависть к врагу делали каждого бойца стойким, я бы сказал, несокрушимым, — заметил Пухов.

— Сегодня я узнал, что вы, Николай Павлович, на своем веку встречаетесь с немцами второй раз. Что вы можете сказать об этих «встречах»?

— Я помню спесивого кайзеровского солдата, затянутого в мундир, в кованых сапогах, в тяжелом шлеме с большим медным орлом. А сейчас вижу суетливых вояк в брюках навыпуск, со свастикой на груди. Рукава засучены, как будто идут на короткий кулачный бой. Разница во внешнем виде есть, а нутро одно и то же — разбойничье стремление грабить и угнетать другие народы.

Николаю Павловичу вспомнилась молодость и возвращение с германского фронта в родной дом, где не было даже лишней корки хлеба. В августовскую ночь мать со слезами проводила его за околицу. И отравленный немецкими газами демобилизованный царский солдат Пухов с котомкой за плечами подался на Дон добывать у станичников хлеб.

Теплушки качали его по России. Перекликались усталыми голосами паровозы. По ночам долго смотрел на небо и думал о своей путеводной звезде — она казалась ему полным мешком зерна.

На каждом полустанке видел плакаты и читал призывы Ленина. В Лисках недавний фронтовик Пухов вошел в штаб отряда по борьбе с белыми бандами, и его настоящая путеводная звезда оказалась иной. Она заблестела на красноармейской фуражке. С того часа он никогда не разлучался с ней.

Покидая на следующее утро КП дивизии, я, конечно, не знал, что в скором времени этот, как мне показалось, медлительный человек с тихим голосом станет командующим славной 13-й армии. И, конечно, не знал, что судьба снова сведет меня с ним на Курской дуге, где так ярко блеснет его полководческий талант.

В полдень с Холодной горы открылся Харьков. Но индустриальная панорама города стала иной. На востоке уже виднелся частокол потухших заводских труб. В редакции доложил Мышанскому о выполнении задания. Назвал ряд тем. Он одобрил их и тут же запланировал в ближайший номер газеты. Все шло хорошо. Я уже собирался покинуть редакторский кабинет, как вдруг Мышанский спросил:

— А где ручной пулемет? Его надо немедленно передать охране поезда.

Вместо ответа положил на редакторский стол справку, выданную мне полковником Леонченко.

— Что-о? Да как вы посмели распорядиться по своему усмотрению таким оружием? Ведь участились налеты вражеской авиации. Она уже дважды бомбила редакционный поезд. Возьмите свою справку — знать ничего не хочу. Вы должны к вечеру вернуть ручной пулемет.

Покинул я редакторский кабинет с тяжелым чувством. Ничего в свое оправдание не скажешь. Мышанский прав. Пулемет необходим поездной охране. Но что делать? Возвращаться в дивизию, просить полковника Леонченко возвратить пулемет? Стыдно. Да и управимся ли мы с Хозе вернуться к вечеру? А вдруг на передовой с пулеметом что-нибудь случилось. Я попал в скверную историю и не знал, как из нее выбраться. Выручил старшина Богарчук:

— Хозе сказал, что вы собираетесь ехать в дивизию за пулеметом. Это верно?

— Придется.

— У меня в каптерке лежит ручняк, кто-то привез из корреспондентов. Подобрал на поле боя. Только он неисправный.

— Давай, старшина, неисправный.

Мы спустились в подвал. Я взял у старшины ручной пулемет, сел в машину и помчался на оружейный завод. Вечером отремонтированный «Дегтярев» уже поблескивал вороненой сталью в редакторском кабинете.

— Быстро управились, — заметил Мышанский. — А теперь поезжайте на Балашевский вокзал, сдайте пулемет начальнику поезда капитану Мартыненко.

Возвратился я в редакцию поздно ночью. На проходной дежурный красноармеец Индык доложил:

— Тут уже дважды приходил какой-то оборванец. Спрашивал, когда вы будете в редакции. Сказал, что он Разиков.

Дальше я уже не стал слушать Индыка и выбежал на освещенную полной луной улицу. Ко мне подошел в старом, рваном ватнике и коротких штанах Разиков и с какой-то робкой надеждой спросил:

— Вы меня узнаете? Я только что вышел из окружения...

— Пошли, Женя, со мной.

В каптерке еще трудился Богарчук, пересчитывая пачки папирос и куски мыла.

— Старишна, выручать так выручать! Выдай политруку Евгению Разикову обмундирование. Ведь оно у тебя, наверное, есть в запасе?

— Кое-что найдется. Только сапоги будут старые.

— Не беспокойтесь, сойдет, — вмешался Разиков.

Евгений Разиков воспитывался в семье писателя Константина Георгиевича Паустовского. Он был образован, начитан, всегда предупредителен. Слушая его, просто не верилось, как же этот близорукий, исхудалый юноша вынес такое испытание.

— Вы, конечно, помните ту ночь, когда я с Фельдманом пошел в Чернигов? — спросил Разиков.

— Ее трудно забыть.

— Нам удалось проскользнуть в город и присоединиться к артиллеристам. Надо сказать, противник не смог захватить ни одного орудия. Пушки мы утопили в Десне. Все, кто был в то время в Чернигове, убедились, какой исключительной храбростью обладал наш комиссар дивизии Белобородов. Он сделал все, чтобы противник не захватил артиллерию. Но на берегу Десны нас окружили фашисты. Полковой комиссар Белобородов крикнул нам:

— Вперед!

Из кольца вырвалось человек десять, в том числе и я с Фельдманом. В Пирятине нагнали редакцию дивизионной газеты. Но кругом уже был враг, и всю материальную часть пришлось уничтожить. В последний раз за Городищем я шел вместе с Фельдманом в атаку. Было нас человек двести. Мы сбили заставу, прорвались к Суле, но уже без Йоськи. Он был хорошим товарищем, геройским парнем, жалко, что его срезала пуля. «Сула — река тихая», — подумал я, подойдя к песчаному берегу. А когда разделся и поплыл — холодная вода свела ногу судорогой. Начал тонуть. На дно пошла полевая сумка, пистолет и вся одежда, но я кое-как выплыл на отмель и вылез на берег нагишом. Когда переплывал Сулу, держал в зубах партбилет и удостоверение личности. Это было большое для меня счастье: их я сумел сохранить. Но что делать дальше? Как быть? Осмотрелся. Заметил пастушка. Мальчик помог мне: сбегал в село, принес старый ватник и штаны-коротышки. — Уже засыпая на сдвинутых стульях, Женя добавил: — Ничего мне не жаль: ни часов, ни хромовых сапог, ни записной книжки с моими фронтовыми стихами. Утопил в Суле десять писем Константина Георгиевича Паустовского. Этого себе не могу простить.

Через несколько дней Женя Разиков получил в политуправлении назначение и уехал на фронт. А к нам в редакцию пришел черный от усталости и пережитых тревог Николай Упеник. Он вынес из окружения знамя 45-й дивизии. Голодал. Прятался в копнах. По ночам шел по тылам врага. Обходил гитлеровские заставы и полицейские посты. Мы все понимали, чем бы кончилась встреча Упеника с фашистами, если бы они, задержав поэта, нашли у него под красноармейской гимнастеркой расшитое золотом красное знамя.

Знамя! Оно и в тылу врага имело силу. Когда Упеник с несколькими бойцами подошел к Суле, где тайно переправлялись на лодках попавшие в беду люди, кто-то из его однополчан сказал:

— Пропустите вперед нашего товарища.

— А по какому праву? — раздались недовольные голоса.

— Есть право. У него под гимнастеркой знамя дивизии.

И все, кто был в камышах, расступились, дали пройти знаменосцу к лодке.

Леонид Первомайский, Савва Голованивский и я сделали все, что было в наших силах. Помогли Упенику получить обмундирование. Временно, до нового назначения, он прикомандировывался к редакции фронтовой газеты. Я позвонил в политуправление и попросил начальника отдела агитации и пропаганды принять Упеника. Он согласился. В назначенное время мы пришли с Упеником в политуправление, где он вручил старшему батальонному комиссару Алипову знамя 45-й дивизии.