Наполеон Ридевский - Парашюты на деревьях Страница 44

— Как что? С «Центром» свяжемся.

— Нет, Гена, ничего не получится. Кода-то у нас нет. Если бы посыльного за фронт послать, передать с ним наши материалы, а оттуда радиста направить сюда — вот было бы дело.

— Да, ты прав, — согласился Генка.

Свет, что проникал в наше убежище, начал меркнуть. Наступала пора, когда можно было вылезть, но до слуха начали доноситься сначала неясные, а затем знакомые, волнующие звуки. От них сразу наплыли дорогие воспоминания, учащенно забилось сердце.

— Слышишь, гоняет? — шепнул я Генке.

— Не понимаю, кто кого гоняет? — переспросил он.

— Зверя собака гоняет. Охота.

— Да, слышу, собака повизгивает.

Гон приближался. Доносилось потявкивание двух гончих. Длинными скачками совсем рядом пронесся олень, а вскоре следом за ним — две гончие. Постепенно гон удалялся, замирал: собаки сошли со слуха. Только бы подальше от нашей норы убили оленя…

— Ну и гады, — возмутился Генка. — Война, а они охотой развлекаются. А догонят ли собаки оленя?

— Нет. Его убьет охотник, если он окажется на расстоянии выстрела.

— Я ни разу не видел живого оленя — только на картинках.

Вновь послышался отдаленный лай и вновь начал приближаться к нам. Раздался дуплет. Охотник стрелял совсем рядом.

— Смотри, на лошади. Один, давай чирканем! Наверно важная шишка! Может, сам Эрих Кох? Не будет же лишь бы кто нарушать приказ Рейнгардта.

Может, и верно он говорит, — согласился я в душе с Генкой. — Можно чиркануть! А можно прихватить и живого. Впереди ночь. То, что это было важное лицо, я не сомневался.

Когда фронт приблизился к Восточной Пруссии, командующий группой армии «Центр» генерал-полковник Ганс Рейнгардт издал специальный приказ, о котором мы узнали из показаний пленных, а позже мне удалось прочесть его в немецкой газете. Смысл его сводился к тому, что вступление немецких солдат действующей армии на территорию Германии вызовет тревогу и волнение среди местного населения. В этих условиях солдаты должны своим поведением вселять соотечественникам уверенность в победе, которая якобы сопутствовала солдату рейха при завоевании чужих территорий. Для этого Рейнгардт требовал от солдат коренной ломки своих правил и привычек, которыми они руководствовались на чужих территориях. Он утверждал, что широкие просторы России открывали захватнической армии иные свободы, чем территория Германии. Там были разрешены самовольные действия для удовлетворения личных нужд. Необходимые материалы можно было, как правило, брать везде, где их находили. При расквартировании солдат на население не обращалось внимания. Хозяином в доме чувствовал себя солдат.

Здесь же, в Восточной Пруссии, Рейнгардт призывал подчиненных беречь лесные богатства, поля, дома, приусадебные участки. Самовольное обеспечение дополнительного питания и других нужд объявлялось преступлением.

Мы с Генкой понимали, что никто из простых смертных не мог рискнуть нарушить приказ командующего. Среди гражданского населения не было мужчин, которые могли бы развлекаться охотой, кроме, как выразился Генка, «важных шишек». Соблазн был большой. И все же я сказал Генке:

— Не высовывайся, собака может услышать.

— Тубо, тубо, — подавал голос охотник. Видимо, он отгонял собак — в таких случаях гончая стремится уцепиться зубами за горло зверя.

Послышались еще голоса, гул автомобиля. Подъехала группа людей. К голосу охотника присоединилось еще несколько возбужденных голосов. Раздавались команды — грузили добычу. Автомобиль загудел громче, и через несколько минут стало совсем тихо.

— Кому что, — сказал Генка, — кому охота, а кому нора.

— Устал ты, братишка.

— Я ни на что не жалуюсь, — зачем это сочувствие. Разделаться бы со всей этой сворой — на душе было бы легче.

Мы вылезли, отряхнулись, потянулись до хруста в суставах. Сразу же подошли к месту, где были охотники. Постояли немного, присматриваясь в сумерках к кровавым следам.

Прежде всего решили проверить почту. Никаких перемен. Наша записка для джековцев лежит под камнем нетронутой. Зато под кочкой письмо. Иван и Алексей сообщали, что следующим вечером, в 19 часов, нас будет ждать возле штабеля, где нас прятали во время прочески, тот самый немец, о котором они говорили. Описали его приметы: невысокий рост, в серой шапке-ушанке с твердым кожаным козырьком, за спиной рюкзак, в левой руке метровая палка. Он подойдет и скажет: «Геноссе! Товарищи! Рано темнеет!» Мы должны ответить: «Да! Рано темнеет!»

— Что будем делать? Как думаешь?

— Пойдем, — в голосе Генки даже чувствовалась просьба.

— Ладно, решено.

Вернулись к землянке и всю ночь расширяли ее. Нужно было оборудовать жилье, чтобы можно было сидеть, делать записи, пометки. Мы даже сообщение Ивана и Алексея не проанализировали как следует. Решили также перенести сюда радиостанцию. Пока для того только, чтобы послушать эфир, узнать, что делается на свете.

ПАРТАЙГЕНОССЕ ШИЛЛЯТ

Весь следующий день готовились к встрече. Придумывали всяческие меры предосторожности. Генка был настроен решительно.

— Ничего надежного мы с тобой не придумаем.

Была не была — нужно идти! Кто знает, где споткнешься. Конечно, мы идем на риск, но, если все обойдется благополучно, — какой выигрыш! А хочешь — я пойду один. Кое-что раскумекаю. А ты понаблюдай со стороны. Если что — бей одной очередью и по мне и по фрицам.

— Если так, то давай собираться, чиститься, воротнички белые подшивать к гимнастеркам. Не мешало бы рубашки белые в таких случаях да галстуки — не куда-нибудь идем, а на дипломатические переговоры. Возможно, удастся наладить международные отношения, так сказать, вступить в контакт с другой, новой Германией, которая будет после войны — Германией Эрнста Тельмана.

Генку развеселила моя тирада.

— Ты в зеркало посмотрись — пещерный человек ты сейчас, а не дипломат! Побриться тебе надо. А уж без накрахмаленного воротничка как-нибудь обойдешься.

Приводили себя в порядок возле ручья. Вокруг стоял чистый старый лес, он далеко просматривался, но нам это и нужно было. Несколько кустов, тоже оголенных, все же в какой-то мере маскировали нас. Мы сняли шинели, расстелили их на земле, начали счищать пятна. Где не поддавалось, смачивали водой, скоблили дубовой корой. Через некоторое время шинели посвежели, отгладились. Привели в порядок и обувь. Вот с бритьем было сложнее. Генка чувствовал полное свое преимущество — он помылся в ключевой воде, а мне нужно срезать щетину тупым, как обух, лезвием. Кисточки не было, да и о воде горячей и мечтать не приходится. Генка, прислонившись к дереву, наблюдал за окрестностью и моим занятием. Я стал на колени перед ручьем, смочил бороду, намылил, растер мыло ладонью, потянул лезвием: оно скользило по густой щетине, рвало ее, Слезы невольно навертывались на глаза: лучше бы и не начинал, чем с половиной бороды остаться. Зря не прихватил бритву где-нибудь на хуторе.

— А ты кортиком попробуй, — посоветовал Генка. — Тем, что у майора-подводника забрал: он же очень острый. Сталь аж светится!

Генка был прав. Я достал из вещевого мешка кортик, где хранил его как ценный трофей, как реликвию. Направил лезвие на ремне — и неплохо побрился. Оделись, плотнее затянули ремни, но время еще оставалось.

— Если бы знать, откуда он будет идти, встретили бы на полпути, проследили, — рассуждал Генка.

И все же вышли к месту еще до темноты. Ничего подозрительного не обнаружили. Генка часто посматривал на часы. «Волнуется», — подумал я.

Наконец показался тот, кого мы ждали.

Человек шел вразвалку, не спеша, точно он направлялся домой после рабочего дня — утомленный, озабоченный. Он был невысок, крепко сложен, с крупными чертами лица. В левой руке — метровая палка. Все приметы совпадали с описанием.

— Геноссе! — сказал он, остановившись шага за три. — Рано темнеет.

— Да, — ответил я, — рано темнеет.

— Вас зовут Август Шиллат?

— Август — да, но не Шиллат, а Шиллят — мягче, Шиллят, — повторил он. — Но вы зовите меня «партайгеноссе». Я — коммунист, член партии коммунистов. Мы боремся за дело коммунизма, против фашизма. Значит, мы с вами товарищи по партии — «партайгеноссе», — по-своему, не спеша, объяснил он.

Я назвал свою кличку, извинился, что не могу сообщить настоящее имя.

— Я понимаю. Это не имеет значения. Но вы советские парашютисты?

— Да!

Шиллят внимательно, с любопытством рассматривал Генку. На его лице я уловил сочувственный взгляд, даже жалость: возможно, он подумал, что у нас уже не осталось резервов и в армию призваны даже подростки.

— Мой коллега, — сказал я Шилляту. — Смышленый разведчик. Он доброволец!

— Сколько вам лет? — спросил Шиллят.

— Пятнадцать! — бойко ответил Генка.