Валентин Стариков - На грани жизни и смерти Страница 44

Задумавшись, я не заметил, как ко мне кто-то подошел и тронул за рукав. Я от неожиданности вздрогнул, передо мной стоял мичман Иванов. Пополневший, в гражданском пальто, он был так не похож на себя.

— Иван Мефодьевич, дорогой!

Он самый, товарищ командир, — Иванов порозовел от волнения. Вот же оказия! А я ведь о вас только сейчас вспоминал. Какими судьбами?

Мы трясли друг другу руки и не могли прийти в себя от радости. Это было как сон: наш корабль, встреча со старым боевым товарищем. Я даже осмотрелся кругом: нет ли еще кого?

Я ведь, Валентин Георгиевич сюда в каждый праздник прихожу. Наша «малышка» здесь, на этом месте всегда стоит, как памятник боевой славы, — рассказывал, не отпуская мою руку, мичман. — И почти каждый раз кого-нибудь да встречу. А сегодня вот вас…

Мы еще долго стояли у лодки. Картины прошлого одна за другой всплывали перед нами, и мы без устали вспоминали подробности. Мы шли и останавливались, но не сговариваясь, далеко не отходили от места, где стоял наш корабль. Он был как живой памятник нашей боевой молодости. Иванов рассказывал мне о товарищах, которых я уже потерял из виду, а я ему о тех, с кем мне приходилось встречаться.

— Недавно ко мне домой заходил Алексей Михайлович Лебедев.

— Интересно, чем он сейчас занимается? — спросил Иванов.

— О! Он сейчас большой начальник на Калининском железнодорожном узле, ведет партийную работу…

— А с семьей как?

— Женился наш Лебедев, двое детей у него. Как и раньше, увлекается радиотехникой и еще фотографией. И детей к этому приучил. Мы с ним просидели целый вечер, он-то мне о многих наших и рассказал.

Мы помолчали. На улице по-прежнему было людно. Поглощенные воспоминаниями, мы ничего не замечали.

— А где же сейчас Зубков? — прервал молчание мичман.

— С Зубковым я виделся как-то летом — приходил ко мне на службу. В Москве он был проездом всего один день, но все-таки разыскал меня. Такой же живой, как и раньше, и весельчак такой же. Почти не изменился. Но вот со слухом у него неважно. Помните, как однажды во время воздушного налета он случайно оказался близко от орудия и его оглушило? Так вот с тех пор, говорит, постепенно глохнет.

— Жалко парня, — сказал Иванов.

— Но он молодец, не очень унывает. Работал тогда начальником слесарной мастерской и одновременно заканчивал второй курс механического техникума. Сейчас, наверное, уже закончил. Заходил ко мне и Ильин с дочкой — такая же белокурая, как он, — продолжал я. — Ильин тогда работал в профсоюзе и заканчивал кандидатскую диссертацию. Недавно я узнал, что защита у него прошла хорошо. Теперь он — кандидат экономических наук. Работает и живет в Москве. Николай Курочкин окончил высшую партийную школу, работал в ЦК ЛКСМ Украины, живет в Киеве.

— А я, — сказал Иванов, — видел как-то Матяжа. Дослужился парень до мичмана. — Иванов неожиданно засмеялся. — Встретил меня, я тогда еще служил, хлопнул по плечу: «Ну, говорит, Иван Мефодьевич, всю жизнь мечтал догнать тебя, теперь вот догнал и на пенсию собираюсь». Хороший парень, сейчас, наверное, демобилизовался. — Иванов вздохнул, заново переживая ту встречу.

Матяж! И вспомнилась мне та весна, когда ранним утром на корабль привезли совсем юного, худенького матроса. Стриженая голова еще более подчеркивала его хрупкость. Я мельком взглянул на него, подумал: «Интересно, какой из него получится подводник»? И как только он скрылся за переборочной дверью, тотчас же забыл о нем.

А вечером получил неожиданный доклад: «Ученик торпедист Матяж обнаружен между торпедными аппаратами в сильном опьянении».

— Что с ним делать? — спросил Щекин. — Вызвать катер и отправить на гауптвахту?

— Как он ведет себя?

— Лыка не вяжет, что-то бормочет, но ничего нельзя понять.

— Пусть проспится на корабле, утром разберемся.

На следующее утро главстаршина Иванов доложил, что Матяж вчера «с горя напился»: воспользовался его временным отсутствием в отсеке, слазил в провизионку, самовольно взял пол-литра водки и выпил ее.

— Что? С перепугу, что попал служить на подводную лодку, или несчастье какое дома? — спросил я.

Иванов засмеялся.

— Он вас испугался.

— Меня?!

— Да, ему кто-то сказал, что командир шкуру снимет, если что не по нему.

— А может быть, он вообще пьяница?

— Нет, заверяет, что раньше даже не прикасался к водке.

— Какое ваше решение?

— Я приказал ему готовиться на гауптвахту, сейчас бреется и собирает вещи…

— Не надо, — сказал я Иванову, — пока пожурите и присмотритесь к нему.

Это было перед самой войной.

— Вы помните дебют Матяжа? — спросил я Иванова, который в это время пристально всматривался в людей, появившихся на мостике нашей подводной лодки, пытаясь, видимо, увидеть кого-нибудь из знакомых, и не сразу ответил на мой вопрос.

— Да, Матяж и сам не может без смеха вспоминать об этом, как он говорит, знаменательном эпизоде его службы. Между прочим, когда вы уходили с нашего корабля, Матяж сказал мне:

— Эх, мичман, напиться хочется!..

— С радости или с горя?

— С горя, мичман, с командиром расставаться не хочется.

— А зря вы ушли от нас, — с упреком неожиданно закончил Иванов и выжидательно посмотрел на меня. — Так нужно было, Иван Мефодьевич. Посмотрите, какой нарядный вид у нового гвардейского флага, — сказал я, показывая на наш корабль.

— Вы знаете, что старый флаг и Красное знамя ЦК комсомола, которое нам вручили в августе 1942 года, сейчас находится в Центральном Военно-морском музее?

— Слышал, — ответил я. И снова вспомнились тревожные будни 1942 года. Одним из волнующих событий тех дней было решение ЦК ВЛКСМ о вручении нашему экипажу переходящего знамени, только что учрежденного. Для экипажа подводной лодки М-171 это было большой честью, поскольку это знамя было единственным на всем Военно-Морском Флоте. И в то же время матросы и офицеры хорошо понимали, какая новая ответственность, легла на плечи экипажа.

В доме офицеров Флота собрались делегаты комсомольских организаций флота, представители областной комсомольской организации. Большой зрительный зал был переполнен. По поручению ЦК знамя вручил начальник Политуправления Северного флота генерал-майор Торик. Комок подступил к горлу, когда мне нужно было выйти с ответным словом: так велико было мое волнение.

Знамя я передал Алексею Лебедеву, лучшему радисту и гидроакустику флота. Зал долго аплодировал. На сцену взбежали девушки в матросской форме с букетами полевых цветов, пахнущих войной. Потом мне рассказали о том, как эти девушки с полуострова Рыбачьего, где проходил фронт, собирая цветы, укрывались в мелком заполярном кустарнике от немецкого штурмовика, охотившегося за ними. Девушки хорошо понимали, что за цветы, которые они намеревались поднести гвардейскому экипажу, могли заплатить жизнью. И все же они вручили гвардейцам цветы, сорванные под огнем противника, они видели в этом свой девичий и комсомольский долг. Очень хотелось бы знать, где эти девушки сейчас. А знамя? Знамя ЦК до конца войны оставалось за гвардейским экипажем подводной лодки М-171. Комсомольцы корабля поклялись удерживать его до последнего вздоха, последнего человека на корабле и сдержали клятву. И вот сейчас оно в музее, куда переслал свои реликвии доблестный экипаж, передавая после войны корабль новому пополнению подводников.

— Вы о чем-то задумались? — спросил меня Иванов.

— Вспомнил, как знамя принимали от ЦК комсомола. Давно уже это было, а помнятся все детали события.

— Я тоже все помню. — Он хитро улыбнулся и сказал:

— Помните, как одна девушка с цветами хотела вас поцеловать?

— Нет, такого не было, — ответил я.

— Да как же, разве вы не знаете?

На этом вечере наши ребята танцевали с девушками, они им и рассказали. Смычков же рассказывал потом в кают-компании. На торжественной части все девушки сидели в первом ряду и одна из них сказала:

— А что, девушки, если я при всех поцелую командира прямо на сцене?

— Видишь, кинохроника снимает, вдруг жена увидит на экране.

Так и порешили, что не стоит.

Уже давно зажглись на улицах фонари, и стоящие на реке корабли засветились разноцветными лампочками, а мы все бродили по набережной и вспоминали. Перед нами в тот день, как в большом романе, проходили судьбы наших старых боевых товарищей. Большинство из них вели теперь жизнь, совсем не похожую на ту нашу, военную, пользовались с полным правом теми благами, которые отстаивали с риском для жизни во время наших подводных походов. Так же как Зубков, Лебедев и Матяж, как мы с мичманом, как все остальные, мирно трудились.

Тюренков и Соколов-старший работали на одном из московских заводов; Федосов, наш незаменимый наблюдатель, заведовал теперь в родной Рязани районной сберкассой; мой боевой помощник Щекин закончил Морскую академию и получил повышение в должности; воспитывал молодых воинов политработник капитан-лейтенант Хвалов; командовал подразделением молодых подводников наш младший трюмный, а теперь младший лейтенант Мамкин.