Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 44

– Ясно, – с болью произнес Пархоменко, помотал головою, не зная, как относиться к тому, что он услышал. – Эх, Сашка!..

– Прости нас, Иван, – Махно прикоснулся рукой к плечу Пархоменко, – и пойми правильно…

Пархоменко что-то гулко сглотнул – то ли слезы, то ли что-то еще. Кажется, все-таки слезы.

– Я понимаю, это борьба, лютая борьба, – произнес он хрипло. – Кто кого? Жаль только Сашку.

– И мне жаль, – искренне произнес батька, – но сдвинуть его с позиций, на которых он стоял, было невозможно.

– Он слишком был предан красным, Ленину. – Пархоменко вновь помотал головой, хлопнул кулаком по колену, по грязному усталому лицу его потекли слезы…

На следующий день Махно изменил свой маршрут, развернул повстанческое войско едва ли не на сто восемьдесят градусов и пошел на Дон. Оттуда, если Дон не даст пополнения, собирался идти домой, на екатеринославскую землю. Дома, как говорится, легче будет, дома и стены помогают.

На Дону Махно остановился в одной из станиц – тихой, с несколькими сожженными домами, лишенной живности – ни собак в станице не было, ни кур, ни лошадей – все подгребла война, ничего не оставила.

Батькина тачанка лихо развернулась и застыла у крыльца станичной конторы, украшенной линялым красным флагом. Махно, увидев флаг, побледнел, крепко сжал челюсти и потянулся рукой к маузеру.

Достав оружие, взвел курок и, почти не целясь, выстрелил. Древко флага дрогнуло, в сторону отлетела щепка, Махно раздраженно дернул щекой и выстрелил еще раз.

Древко дрогнуло снова, полотнище затрепетало, но флаг все-таки устоял.

Батька выругался, выстрелил в третий раз. С третьего раза флаг, громыхнув древком, послушно лег на крышу сельсовета, Махно дунул в ствол маузера и засунул оружие в кобуру.

– Так будет всегда!

– Неплохо бы на его место черный флаг повесить, – сказал Лева Задов, он стоял позади батьки, прикрывал его. – А?

– А у тебя есть черный флаг?

– Нет.

– Тогда чего впустую глаголишь? Вопрос оставим открытым. – Махно спрыгнул с тачанки, присел, разминая ноги. – Лева, давай собирай казаков в круг.

Задов глянул в одну сторону, потом, приложив ладонь ребром ко лбу, – в другую.

– Такое впечатление, что в станице этой вообще нет народа.

– Раз флаг висел – значит, есть. Бери с собой десяток хлопцев и – марш по избам!

Через полчаса на сельсоветской площади собралась жиденькая толпа – те, кого удалось найти в большой, славящейся когда-то богатством станице: четыре десятка старух, столько же дедов, опирающихся на клюки, да горластая пацанва (целая стая, но не такая, какую могла дать крупная станица, в такой станице мальчишек должно быть раз в пятнадцать больше), еще – реденькая стайка девчонок, и все.

– А где же мужики? – недоуменно спросил Махно.

– Мужиков нет ни одного, – Лева Задов виновато развел руки, – и не похоже, чтобы они попрятались… Мужиков выбило. Всех до единого.

– M-дa-a-a… – Махно вздохнул и опустил голову, словно бы он был повинен в том, что в станице не стало мужиков. Было ясно, что пополнение на Дону он вряд ли найдет и боеприпасы тут вряд ли разыщет. Увы. – Тутошних мужиков уничтожали с четырнадцатого года. – Он снова вздохнул. – Как началась Великая война, так и пошло. Потом революция. Снова – рубка казаков. Затем гражданская – опять тот же топор и та же рубка. Потом Троцкий со своим расказачиванием… Все ясно. Уходим отсюда, Лева.

Вечернее небо сделалось темным, хотя в нем продолжало висеть солнце – маленькое, бездушное, худое, ни радости от такого солнца, ни тепла – никакого прока, словом, только тоска в сердце, а с нею – внутренняя боль, морщины на лбу, усталость, схожая со старостью, еще что-то необъяснимое.

– Куда уходим, батька? В каком направлении?

– На свою землю… Екатеринославскую.

Над станицей, над самыми крышами, косо разрезав пространство, прошли утки, целая стая. Махно проводил птиц завистливым взглядом и покрутил головой:

– Вот кому ни белые, ни красные, ни зеленые не страшны!

С Дона ушли без пополнения. Ушли быстро, используя старую тактику, прикрываясь от противника собственными ладонями, чтобы не было видно, и это махновцам удалось – им вообще удавались многие фокусы совершенно невероятные – ни у кого это не проходило, а у махновцев проходило. То ли звезда у них была такая, то ли везение все определяло, то ли умение, то ли еще что-то, то ли колдовство «имело место быть», – никто этого не знал.

Когда Махно пересек губернскую границу и был уже на своей земле, на него вдруг навалилась бригада конников.

– К бою! – привычно скомандовал батька.

Заняли круговую оборону в одном заморенном, дышащем на ладан сельце, приготовились к драке, соскребли остатки патронов в одну кучу, а над красной колонной вдруг взметнулся белый флаг.

Махно неверяще протер глаза:

– Эт-то что еще такое?

Оказалось – бригада Маслакова в полном составе. С самим Маслаковым батька уже давно вел переговоры, – у комбрига были серьезные счеты с советской властью, и он всерьез подумывал о переходе на сторону махновцев, но все время что-то мешало… Как танцору при исполнении трудных бальных танцев. А вот сейчас – свершилось. Батька обнялся с Маслаковым, произнес довольно:

– Наконец-то!

– Надо создавать новую повстанческую армию, Нестор Иванович, – сказал Маслаков.

– Какую?

– Кавказскую. Выдавай мне мандат на это, и я двигаюсь в горы.

– Мандат-то я выдам, а армию создать сумеешь?

– Сумею. Сейчас много недовольных советской властью объявилось. Они и раньше были, но сейчас их стало особенно много. – Голос у Маслакова был свежим, бодрым – позавидовать можно. – Нам это с руки.

– У тебя сколько сабель?

– Восемьсот.

– Немного…

– Было больше, но повыбивали, Нестор Иванович. – По лицу Маслакова проползла печальная тень, он оглянулся на начальника штаба по фамилии Брова, вытянул в его сторону блестящий, выбритый до синевы подбородок. – Вот он, например, пехотой командовал… Была у нас в бригаде и таковая. Пехоту выбили целиком, до последнего человека, Нестор Иванович. – Маслаков не сдержался, вздохнул. – Выдавай мне свой мандат, и я рвану с бригадой на Кавказ – надо там поднимать народ.

Мандат батька выписать не успел – на околице села показались примаковцы. Через несколько минут на окраине завязался бой. Стрельба поднялась яростная, беспорядочная – кажется, палить начали со всех сторон сразу.

Потом гулко ухнуло орудие, за ним второе, над крышей хаты, около которой шел разговор батьки с Маслаковым, прохипел снаряд, взорвался в огороде, метрах в пятидесяти. По стенке дома забухали жирные, склеенные холодом комья земли, один из них попал в окно и вдребезги разнес стекло.

– Галина, быстрее в тачанку! – обеспокоенно выкрикнул Махно. Обычно жена поднималась быстро – привыкла к походной жизни, а сейчас все чаще и чаще стала мешкать… Выходит, раз ей суждено стать матерю, то с походной жизнью придется кончать. Лицо у Махно потеплело, губы расплылись в невольной улыбке: он был заранее благодарен Галине за будущий подарок – за сына… Ему очень хотелось сына. Первый