Иван Арсентьев - Суровый воздух Страница 45

– Экипаж, внимание! Радисту передать донесение – вышел на южную сторону мыса Херсонеса. Мыс от фашистов очищен Докладывает капитан Пучков.

Танкисты один за другим вылезли из машины. Где-то далеко раздались редкие револьверные выстрелы. Танкисты насторожились, но выстрелы прекратились. Это были последние выстрелы «вальтеров». Там, у серых руин древней херсонесской крепостной стены, офицеры 17-й армии генерала Альмендингера, не успевшие эвакуироваться, кончали жизнь самоубийством. В это же время над мысом Херсонесом появилась группа штурмовиков, ведомая Черенком. Группа имела задание бомбить германские корабли, вывозившие остатки фашистских войск в румынские порты. Черенок пристально вглядывался в очертания берега. Берег был пуст. Только далеко в синеве моря таяли серые полоски дыма. Наблюдая за землей, Черенок удивился молчанию зенитных батарей.

– В чем дело? – Он хотел было запросить станцию наведения[14], но его самого предупредила наземная рация:

– Возвращайтесь на свой аэродром. Война в Крыму окончена.

Черенок повторил приказ и снизился к земле. Вся группа полетела вдоль скалистого берега, над местами, где только еще вчера шли бои. С вершины скалы вспорхнула в небо зеленая ракета. Черенок успел заметить краснозвездный танк и качнуть крыльями, обозначая этим приветствие. В ответ ему со скалы замахали руками люди, но с высоты летчик не мог разглядеть их. Он уже летел над Севастополем – городом русской славы. И восхищение перед силой и мужеством советских воинов, оборонявших, а затем штурмовавших укрепленные рубежи героического города, теплой волной охватило его. В чистом вечернем небе был такой необъятный простор, такая безграничная свобода, что, казалось, даже бронзовый орел на памятнике погибшим кораблям шире расправил свои крылья и сейчас взлетит с гранитной иглы.

Мекензевы горы остались позади, внизу поплыли обгоревшие остовы зданий Качи. В далекой дымке показался белесый колпак Чатыр-Дага.

«Вот, – думал Черенок, – еще одна кампания закончена».

Он живо представил себе, как завтра Москва будет салютовать их фронту, как тысячи людей выйдут на Красную площадь, вскинут головы в ночное небо и будут радоваться новой победе. С ними вместе будет и Галина, она придет обязательно, он в этом уверен.

За год разлуки с девушкой Василий внешне почти не изменился. Все то же открытое смуглое лицо, худощавые плечи, прямой взгляд немного усталых, немного печальных глаз, глубокая морщинка на лбу, придающая лицу выражение озабоченности. Но если он не изменился внешне, то как летчик и командир стал опытней. Сейчас он командовал второй эскадрильей, и в штабе дивизии поговаривали о нем как о способном, исполнительном офицере, умеющем отлично решать боевые задачи.

Группа прилетела в Биюк-Онлар. Груженные бомбами самолеты тяжело опускались на зеленое поле посадочной полосы. Тревожные глаза техников провожали их до самых стоянок. Впервые за всю войну Черенок вернулся на базу, не выполнив задания. Война в Крыму закончилась. И хотя все нетерпеливо ждали этого конца, никто не представлял, что все произойдет так невероятно быстро.

С этого дня в полку была объявлена передышка. Начальник штаба Гудов понял это по-своему. Не дав никому опомниться, он немедленно раскопал в штабном сундучке расписание занятий, которые проводить во время боев было некогда. Начхим, единственный человек в полку, способности которого в деле противохимической обороны продолжали оставаться невыявленными, человек, скучающий от профессиональной незанятости, также обрадовался.

– Сейчас самый раз начать тренировку в противогазах-, наверстать упущенное, – заявил он начальнику штаба, и тот отдал приказ: – «Надеть всем противогазы и находиться в них сперва четыре часа, а затем и двенадцать».

Летчикам, утомленным беспрерывными боями, истосковавшимся по спокойной жизни и обрадовавшимся дням отдыха, приказ показался несправедливым. Видя, как лица людей помрачнели, Грабов посоветовался с Хазаровым, и тот отменил приказ. Он рассуждал так: незачем без особой надобности утомлять людей, только что вышедших из боя, да еще в Крыму, да еще в мае, да еще в такой момент, когда через несколько дней начнется большой перелет на другой фронт. Куда – никто не знал. Некоторые полковые «стратеги» предсказывали, что их оставят на юге и перебросят в Румынию; другие утверждали, что в Белоруссию. А пока в высших штабах решался этот вопрос, летчики отдыхали. Общежитие на этот раз помещалось в огромном пустующем сарае – бывшем совхозном свинарнике. Коек и нар не было. Спали прямо на полу, на свежескошенном, пахучем клевере. Вдоль стен, над головами, висели ряды ржавых колец. Под ними сквозь известковую побелку просвечивали надписи, выведенные какой-то ядовито-синей краской. Самая яркая оказалась у изголовья Зандарова: «Племенной хряк Аристократ. Вес 400 кг».

Пылкий здоровяк Зандаров, не терявший самообладания в самых тяжелых переплетах, оказался мишенью для остряков. Быстрые на выдумки, они изводили его своими шутками. В этом заключалась своего рода разрядка после длительного физического напряжения на фронте. Зандаров же выходил из себя и втайне завидовал умению Оленина ловко парировать нападки насмешников. Оленин был не в лучшем положении. Над его ложем красовалась вывеска: «Хряк Кардинал. Вес 350 кг».

К сожалению, следы «изобразительного искусства» на стенах не придавали помещению уюта. Но иногда достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы все преобразилось. Стоило Тане Карповой принести букет сирени и поставить его в кувшине на стол, и все ахнули. Через час все общежитие утопало в цветах. Огромные букеты пышными гроздьями висели у изголовий, стояли на окнах. Продернутые в кольца наподобие вееров, они закрыли надписи. Таня с чисто женской заботливостью помогала наводить порядок. Ей было весело и смешно учить таким простым вещам больших неуклюжих людей.

«Право, как дети. Не подскажи – вовек сами не догадаются», – думала она, и эти мысли льстили ее самолюбию.

Всю долгую, тяжелую зиму Таня не переживала так остро разлуку с Остапом, как в эти майские дни. В последнем письме Остап писал ей, что его выписка из госпиталя – вопрос ближайших дней. И эти несколько дней она жила в состоянии томительного ожидания.

Черенок также получил письмо от Остапа и одновременно письма из Москвы от Галины и от Сергея Пучкова; по дате на почтовом штемпеле он понял, что Сергей находится в Крыму, где-то близко. Это подтверждала и Галина. Она писала: «Как бы я была рада, если бы вы встретились! Кажется, ждать вас стало бы легче».

Черенок тут же написал Сергею, приглашая его приехать к нему в Биюк-Онлар.

Хазаров и Грабов уехали в дивизию по срочному вызову Гарина. Аудиенция у генерала была короткой. Через два часа оба подполковника вернулись на аэродром, и тут же по всем экипажам пронеслась весть о том, что за отличное выполнение боевых заданий по освобождению Севастополя полк награжден орденом Красного Знамени. А еще через час всезнающий Аверин подмигнул Оленину и с таинственным видом сообщил, что видел своими глазами, как в полуторку погрузили деревянную бочку и начпрод лично отбыл в совхоз «Массандра».

На следующий день в кухне с полудня уже зашипели противни, в столовой буквой Т были сдвинуты столы.

Во всех общежитиях царила предпраздничная суета. Летчики брились, гладили гимнастерки, подшивали белые воротнички, привинчивали ордена. Утром командир дивизии вручил им награды. Аверин, передвинув на гимнастерке орден Красной Звезды правее, поместил на его место сияющий золотом орден Отечественной войны. Подтянув потуже ремень и расправив складки гимнастерки, он посмотрел в зеркало и, довольный своим видом, остановился возле Зандарова. Силач Зандаров, пыхтя, с ожесточением скоблил свой подбородок лезвием трофейной бритвы, отданной ему в аренду Авериным.

– Ну, Зандар, – принялся Аверин по привычке подшучивать над товарищем, – ты и не представляешь, какая паника начнется среди девушек, когда ты предстанешь перед ними на вечере побритый, с чистотой щек, равной двенадцатому классу! Ни одна из них не устоит. Ручаюсь!

– Да, насчет девушек… – подхватил Оленин. – Не накрутил бы тебе Остап хвост по приезде. Уж больно ты за Таней Карповой увиваться стал…

– Подумаешь! – насупился Аверин. – Она не жена ему. Ее дело выбирать…

– Не жена – это верно. Но и не «Метаморфоза», – насмешливо заметил Зандаров.

Аверин нахмурился еще больше, вышел за дверь.

А история с «Метаморфозой» была такова. Девушки в отместку за приставания к ним однажды сыграли с Авериным злую шутку. Как-то во время осенней распутицы, когда грязь, прилипая к сапогам пудами, отрывала подошвы, Аверин получил от неизвестной поклонницы короткое письмо. Чем дальше он читал, тем физиономия его все больше расплывалась в самодовольной улыбке. В записке было всего десяток слов: