Владимир Орленко - Операция без выстрела Страница 45

В тот день допрос закончился очной ставкой Ильчишина с Песней, захваченным в бункере вместе с его подручными.

Очная ставка проходила спокойно. Но наступил момент, когда Дипломат стал отрицать свою причастность к послевоенным преступлениям националистов. Песня хитро прищурился и покачал головой:

— Э нет, господин Ильчишин. Хотите сказать, что мы тут жгли, душили, вешали без вашего благословения? А ну посмотрите мне в глаза! Я докажу перед целым миром, что подполье действовало по вашему приказу, по приказу Бандеры, Лебедя, Гриньоха и других заграничных проводников.

— Вы же знаете, друже, мы осудили террор и его вдохновителя!

— Снова вранье! Вспомните наши разговоры в бункере. Разве не вы, друже проводник, оправдывали указания о чистке в подполье, разве не вы настаивали на дальнейшей ликвидации ненадежных? Вы подговаривали нас к новым убийствам и диверсиям, обещая награду за границей. Теперь и я могу выкручиваться, но в это никто не поверит. Приведу хотя бы такой факт: Серого взяли тогда, когда он пошел на хутор выполнять наше с вами задание. Боевик во всем сознался. Сознавайтесь и вы. Я выложил все.

Тарасюк и следователь с любопытством слушали этот диалог. Чаще всего на следствиях случалось так: националист, воспитанный на принципах «вождизма», сразу сознавался в совершенных преступлениях, если рядом стоял его зверхник и говорил: «Сознавайся. Органы все знают. Я выложил все». Но теперь вышло наоборот: подчиненный понуждал к признанию зверхника.

И Дипломат не выдержал. Потупившись, он пробормотал:

— Если можно, пусть все делается без очной ставки, она нам не поможет.

Эмиссар исподлобья взглянул на Песню, и того словно скорчило, перекосило.

— Ну что же, если так, будем продолжать допрос. Пусть выведут, — и Тарасюк показал глазами на Песню.

Когда следствие по делу Ильчишина было закончено, он попросил дать ему возможность еще раз встретиться с работниками органов безопасности.

Шпиона привели в кабинет Виктора Владимировича Тарасюка. Ильчишин сел и некоторое время молчал, не зная, с чего начать.

— Я вас слушаю, — сказал Тарасюк.

— Следствие по моему делу закончено, и то, о чем я хочу рассказать, наверное, уже не повлияет на приговор. За преступления придется ответить. Но я хочу передать список людей, которых американская разведка готовит для переброски на территорию СССР.

Ильчишин вынул из кармана список и подчеркнул карандашом несколько имен.

— Вот с этими двумя я знаком лично. О других слышал, знаю их клички. Здесь описана внешность и приметы каждого. Прошу поверить, что к их вербовке и подготовке я никакого отношения не имел.

— Еще что-нибудь хотите спросить? — спросил полковник.

— Что же еще сказать? Жду приговора. Лезут в голову разные мысли. За все, что творила организация, меня — под суд, на виселицу…

— Судят не только вас, судят всю организацию националистов, даже тех, кто ее содержит, кто направляет ее подрывную деятельность.

— Это так, но приговора жду я. — Ильчишин протянул руки, горько усмехнулся. Пальцы тряслись. — Это страх, ничего не поделаешь. Не могу побороть. Когда меня захватили, казалось, все будет очень просто: суд, приговор, и нет тебя, Ильчишин, словно и не было никогда. Как бы не так! Пока живешь, думаешь о прошлом, о будущем. Какое к черту будущее! Я не только националист, я и агент американской разведки. Все на исходе, и все-таки…

Ильчишин попросил воды.

— Неужели все то, что здесь писали на допросах, пойдет в суд? А потом, не дай боже, в газеты? А может, в архив, для истории, и все? Собственно, чего я себя терзаю? Или, может, кто-нибудь из господ, пославших меня сюда, был бы тверже? Там пугают чекистами, пытками, допросами. Теперь даже странно, как вы спокойно меня расспрашивали, интересовались, хорошо ли я себя чувствую, не требуется ли врач. В СБ разговаривают иначе… Вас, — он посмотрел на следователя, потом на Тарасюка, — отдали бы на расправу тому же Кашубе, Тишке, Гриньоху. О! Вы бы умирали по десять раз на день, и не от страха, а от пыток. Истинным мастером допроса считался Юрко Лопатинский. Он по образованию врач, хорошо знает, куда и как надо бить, чтобы человек долго мучился и не умер. Не случайно немцы приспособили его к работе в карательных органах. Тот умеет вытянуть из жертвы все. О, это опытный следователь! Гестаповцы разбираются в людях…

Шпион говорил сумбурно, то забегал вперед, то снова возвращался в прошлое.

— В Мюнхене все мы считали себя героями. Жаль, не придется повидать зарубежных руководителей. Когда меня провожали к самолету, то уверяли, что завидуют, что я храбрый, волевой, способный на все. И я всему верил! Мерзавцы! Они просто издевались. Нашли дурака, который польстился на славу и деньги. И… такое фиаско!

Лицо Ильчишина задрожало.

— Ничего, переживут, — произнес полковник, — там получили немалые деньги за вашу голову.

— Им-то вечно мало. Думаете, у Гриньоха нет денег? Он сам признался: «Дай боже прожить то, что есть». Проклятый поп! Запретил мне попрощаться с братом, чтобы я не проболтался о своей миссии. А может, это и к лучшему, потому что тогда его сжили бы со свету. И все-таки я написал брату письмо! Уведомил, что пересылаю восемь тысяч долларов. И все это я передал Гриньоху! Дурак! Не мог поручить никому другому, доверил дело такому проходимцу. А кому еще я мог довериться? Наверное, все они знали, что я уже никогда не вернусь… А часть денег оставил на квартире в Мюнхене Будковскому. Может, хотя бы тот перешлет их брату? Вряд ли! Такой капитал. Тысячи долларов на улице не валяются. Хотел передать еще тысяч десять из той суммы, которую получил для подполья на Украине. Вот радовался бы Гриньох или Будковский!..

Ильчишин охватил голову руками.

— Проклятье! И тут не дают мне покоя. Преследуют, словно привидения. Проклинаю их, проклинаю всю ОУН с ее руководителями!.. Я хорошо понимаю, что не имею права на жизнь, но я хочу жить! Умоляю вас, полковник, сохраните мне жизнь!.. Я хочу жить!..

Тарасюк поднялся:

— Вашу судьбу, Ильчишин, будет решать суд.

ЗАХВАТИТЬ ЖИВЫМ

Вихрем промчался сквозняк по комнате, — наверное, открыли дверь внизу.

Немало прошло времени с тех пор, как Мамчур впервые воспользовался гостеприимством Костя Семеновича. И вот теперь он снова здесь.

Мамчур набросил рубашку и вышел в коридор. Спускаясь по ступенькам вниз, он увидел подполковника Кротенко, которого Кость Семенович впустил, может быть, минуту назад — Петр Федорович еще стаскивал промокший до нитки плащ.

— Ну и ливень! — произнес он вместо приветствия. — Льет, света белого не видно.

Хозяин дома подал ему полотенце, заварил чай, приготовил несколько бутербродов. Мамчур на скорую руку позавтракал вместе с Кротенко.

В девять утра приехали Соколюк и Тарасюк. Расположились в библиотеке и приступили к работе. Начал Соколюк:

— Вы уже знаете, какое ответственное задание возлагается на нас. Надо захватить бандита Щепанского, который действует под кличкой Буй-тур.

Максим Петрович сделал паузу, словно прислушиваясь к стуку дождевых капель в оконные стекла, посмотрел на Мамчура:

— Вам, Микола, это имя ничего не говорит?

— Я слышал о Буй-туре, но видеть его не приходилось.

— А он вас видел?

— Навряд ли.

— Это хорошо. Даже очень хорошо. Почему — поймете позже. А теперь несколько слов о Щепанском. Это кадровый националист. Во время войны служил в полиции, в дивизии СС «Галиция». После освобождения Львовщины от гитлеровцев перешел в подполье. Действовал активно. Причастен ко многим злодеяниям, в том числе и к убийству писателя Ярослава Галана. Цель нашей операции — захватить бандита живым, и только живым.

Полковник раскрыл папку, вынул несколько листов бумаги.

— Кое-какие детали о Буй-туре нам известны со слов Песни. Когда Ильчишин с вашей помощью ушел в Карпаты, то Песня по его поручению должен был связаться с главарем другой банды Срибным, чтобы установить контакты с Буй-туром, но не успел — мы его захватили, и он рассказал о Срибном. Известно также, что Срибный послал Буй-туру сообщение, в котором говорилось, что из-за границы прибыл друг «Н». Такой эмиссар действительно был и хотел связаться с Буй-туром, но и он прямых контактов с ним не установил. Теперь немного о Срибном. Первую информацию о нем мы получили от вас, Микола. Данные подтвердились. Он действовал со своей бандой на Сокальщине. Прятался в схроне, на подворье у одного крестьянина. Поздним вечером тот вернулся было домой и не застал младшей сестры. Прождал ее несколько часов, наконец она вылезла заплаканная из погреба. Там был лаз в тайник. Девушка, рыдая, рассказала о своей беде брату, и тот, чтобы отомстить бандитам, завалил тайник. Так сама судьба прибрала Срибного, и он нам картину портить не будет. Но появился другой бандит, по кличке Лис. Ему удалось сбежать перед тем, как крестьянин завалил тайник. Мать уговорила его явиться с повинной к нам. На допросе Лис дал важные показания. Оказывается, Срибный когда-то был ранен в руку, поэтому всю переписку и документацию вел — кто бы вы думали? — именно он, Лис! Тот же Лис носил донесения на пункты связи.