Сигурд Хёль - Моя вина Страница 45

Мы забываем. Искажаем. Изменяем и приукрашиваем — и все время фальсифицируем. Переживаемое в данный момент и то уже фальсифицируем — подстригаем, подрезаем, убираем лишнее, чтобы привести в соответствие с тем, что нам хотелось бы думать о себе и других.

А о прошлом и говорить нечего. Ведь тут нас, как правило, некому контролировать, кроме нас же самих.

Ничего себе контроль!

И память служит нам в этом деле неплохую службу, она ведь постепенно изнашивается — от слишком ли частого употребления или же наоборот — и окутывает наше прошлое милосердной дымкой.

У всех у нас есть в жизни свои мрачные эпохи. И больше всего, может быть, в счастливой нашей юности…»

Вот что я писал. Но тогда я еще не знал, как это верно по отношению ко мне самому. Не подозревал ни того, сколько в этом истинного, ни того, сколь это малая крупица беспощадной истины.

Но все это к делу не относится. Банальности, через которые надо пробиться.

Я мучительно боюсь того, во что мне предстоит — я знаю — ринуться вниз головой, и придумываю оттяжки, и, кроме того, я надеюсь, что философствование поможет мне избавиться от страха. Но философствованием от него не избавишься. Он там, в темноте. Это все равно как открыть дверь в темную комнату и знать, что там гадюка, огромная, притаилась и ждет. Хссс! — и она впивается тебе в глотку.

Что толку тогда рассуждать о природе темноты, что темнота — это, мол, в сущности, ничто, отсутствие определенных волн…

Хсссссс!

Ко мне пришло нежданное когда-то в юности. Радостью было, а стало мукой. Я все ласкал это воспоминание потом — вынимал его, как вынимают драгоценности из шкатулки, вертел и так и сяк, и радовался на него, и умилялся, но и грустил. Приходил в отчаяние даже. Да, сколько раз. Обвинял себя… Но в общем-то любил, восторгался им, часами мог сидеть, пылинки с него сдувать и вертеть в руках, оно было мое…

И вот оно вернулось ко мне, много времени спустя. Огромной змеей из темной комнаты. Подняло голову — хсссссс! — и ужалило прямо в лицо.

Ко мне опять пришло нежданное, иными словами. Невероятное, невыносимое. Такое случается только в бреду или ночном кошмаре. А со мной случилось средь бела дня и наяву.

Все мы знаем это выражение: «Я бы и в перчатках до него не дотронулся!»

Сильно, образно сказано.

Но если человек встречает однажды самого себя — не кого-нибудь, а самого себя — и ужасается невольно: «До этого типа я и в перчатках бы не дотронулся!», то это… это уже какая-то чертовщина, не правда ли?

И в то же время я чувствую: это, вот именно это подводит меня вплотную к чему-то невероятно важному, не только для меня важному, но для всех нас, и именно сегодня, но еще больше, может быть, для будущего. Потому что это не что-то случайное, это имеет отношение к тому, за что все мы сражаемся в это священное, это проклятое время.

Да. У меня такое чувство, будто я, благодаря удивительному стечению счастливых и несчастливых обстоятельств, оказался лицом к лицу с какой-то чрезвычайно важной истиной. Вот она передо мной как завязанный узел — стоит только развязать. Но я не могу развязать, собственно, не решаюсь даже приблизиться, все хожу вокруг да около, потому что — опять все то же! — у меня такое странное чувство, что, развяжи я этот узел, попытайся только развязать — и обычная, казалось бы, веревка обернется змеей, которая бросится на меня — хсссссс! — и ужалит в тот самый миг, как я развяжу узел.

Это как сон, как кошмар.

СЕКРЕТНОЕ ЗАДАНИЕ

Вернусь назад, к сорок третьему.

Однажды ко мне явился Андреас, застал меня как раз за моими записями.

К тому времени прошло уже несколько недель, как мы переправили нашего общего друга Индрегора в Швецию. Теперь у меня были новые постояльцы, на этот раз люди все вполне надежные — дело было только за кое-какими документами и за проводником.

— Опять с тем дрянным городишкой ерунда получается! — сказал Андреас. Это был тот самый городок на побережье, куда ездил Индрегор — и безрезультатно — с целью отыскать причины существенной «утечки».

— Ты ведь знаешь, — сказал Андреас, — что Индрегору ничего не удалось обнаружить. Но дело, видимо, серьезное. Опять они накрыли нашу явку, и двое наших людей арестованы, притом из самых надежных. Дальше так продолжаться не может. Если не удастся ничего обнаружить, придется, наверное, прикрыть на время всю работу в этом районе.

Он посмотрел на меня оценивающе.

— Надо тебе ехать! — сказал он. — Ты ведь кое-что знаешь по этому делу — я имею в виду от Индрегора. И, кроме того, знаком с этим самым Хансом Бергом. У нас есть кое-какие подозрения на его счет. Скорее всего ларчик очень просто открывается. На месте им это, может, потому не видно, что лежит, как говорится, под самым носом.

Что ж. Хорошо. Несколько дней спустя я уже сидел в поезде, снабженный неподдельными, законными документами и отличным — не подкопаешься — заданием. Ревизия кое-каких дел местного банка — такова была официальная версия, предъявленная нами так называемым властям.

Дорога была неинтересная. Обычные картинки и впечатления того времени. Немецкие офицеры в специально резервированном для них вагоне второго класса. Немецкие солдаты, которые держались по возможности особняком и вели себя в общем-то вполне пристойно. Немецкие войска — в большем или меньшем количестве — на всех крупных станциях.

С нами ехали какие-то крестьяне. Они говорили о погоде, об урожае и о ценах. И вскоре я уже не сомневался, что, окажись мы в таком вот поезде накануне конца света и притом все бы знали, что завтра конец света, крестьяне точно так же говорили бы о погоде, об урожае и о ценах.

Настроение у меня в дороге было в общем-то неважное. Я все время думал о Хансе Берге. Если я пробуду там несколько дней — а официальная моя миссия, которую мне как-никак надо выполнить, наверняка задержит меня дней по меньшей мере на четыре-пять, — не столкнуться на таком «пятачке» будет мудрено.

Эта перспектива меня отнюдь не радовала. Вдруг он к тому же шпион. Впрочем, в это я не верил. Не может человек за двадцать лет настолько уж измениться. Но видеть его, здороваться с ним, говорить с ним- а по самому характеру моей миссии я не должен был избегать нацистов — уфф!

Я напрасно беспокоился, я не встретил Ханса Берга.

Когда мы подъезжали к городку, я почувствовал что-то похожее на то странное стеснение в груди, которое все еще испытываю каждый раз, когда подъезжаю после долгого отсутствия к Осло. Волнение и страх моего детства перед лицом большого города.

Немецкие солдаты на вокзале. Немецкие солдаты и офицеры на улицах. Дело в том, что немцы по той или иной причине особенно опасались за этот городок в случае высадки союзников.

Я был здесь прежде всего один раз, много лет назад. Но я заранее раздобыл карту и знал, где отель, где банк, а также, где мне искать доктора Хауга. Я должен был действовать через него.

Меня не встречали. Так было условлено. Я взял свой чемодан и направился к отелю, где мне заранее заказали номер. Отель был старый, но перестроенный заново в конце двадцатых годов, когда на деньги не скупились. Вестибюль, читальный зал, гостиная — все было солидное, просторное и немного кричащее. Из подъезда появилась группа немецких офицеров, я столкнулся с ними буквально нос к носу.

Окна моего номера выходили на маленькую, довольно красивую площадь. Прямо напротив отеля помещался банк. Я выехал утренним поездом, банк был еще открыт. Устроившись в номере, я отправился представиться директору банка.

Директор, мужчина примерно моего возраста, с наклонностью к полноте, с преждевременным брюшком, был, видимо, польщен моим визитом. «Так, так, — повторял он все время. — Так, так, отлично. Так, так. Очень приятно видеть перед собой человека из столицы. Делами мы займемся, пожалуй, с завтрашнего дня. Сегодня, кстати, и, времени почти не осталось». Но не окажу ли я ему честь и не отобедаю ли у него дома — он был предупрежден о моем приезде, — мы могли бы спокойно все обсудить, хотя бы в общих чертах. А потом прогулялись бы вместе к доктору Хаугу, он также осведомлен о моем приезде и ждет меня.

Тут директор многозначительно подмигнул мне одним глазом.

Мне это подмигивание как-то не очень понравилось. Это напомнило мне наши детские игры в индейцев, всякие там тайные лиги, а еще старые фильмы, в которых жулик с такими предосторожностями крадется вдоль стен и огибает углы домов, что за километр видно, кто он такой.

Я подумал, что если все они тут столь красноречиво подмигивают друг другу, то не приходится удивляться, почему тайное становится явным.

Впрочем, продемонстрировав мне свою принадлежность к посвященным, директор на этом успокоился. Он оказался в общем-то человеком неглупым и приятным. Интересовался юриспруденцией, финансами, литературой и живописью. Имел отличную библиотеку, коллекцию стоящих картин и винный погреб, способный, по его утверждению, пережить войну.