Поль Сидиропуло - Костры на башнях Страница 45

— Нет. Не ошибся. Конрад называл его именно так, и я запомнил и его лицо, и его имя… — Карл заметно нервничал, как человек, которому не верят и он вынужден терпеливо доказывать — еще и еще раз.

— Как он выглядит?

— Смуглый. Наверно, горец. Высокий. Волосы длинные… Я находился в соседней комнате и не все рассмотрел, как надо, — взволнованно продолжал Карл. — Но слышал все, что говорили. Опасный предатель, Виктор. Скажи, твоя семья осталась в городе?

Соколов задержался с ответом: вопрос встревожил.

— Мать уехала с госпиталем. А жена с сыном… да, конечно! Должна была. Ее посадили в поезд и отправили… Почему ты об этом спрашиваешь?

— Я слышал… предатель называл и твою фамилию. Ах да, ты не в курсе, — спохватился Карл, поняв, что не поведал еще Соколову о том, что произошло с его женой и что намеревается предпринять Конрад Эбнер. — Жена твоя не смогла уехать из Терека. Она была в том самом поезде, которому не удалось вырваться.

— Вот оно что…

— Конрад Эбнер, наш общий знакомый, хвалился мне, что освободил твою жену, — добавил Карл с горьким сожалением. — Он так и сказал, что спас твою жену от концлагеря. Облагоденствовал… Или правильно — облагодетельствовал? А на самом деле Эбнер совсем не тот, за кого выдавал себя… Послушай, Виктор. Нацисты готовят к отправке в Германию детей. Приказ Гиммлера — отобрать детей с хорошими расовыми характеристиками. Предатель назвал и твою фамилию. Я чуть было не бросился с кулаками…

— Значит, Надя не смогла уехать? — подумал Виктор вслух. — Таран. Кто бы это мог быть? Скорее всего, кто-то скрывается под этой фамилией.

— Я пытался отыскать твою жену, Виктор, — сказал Карл каким-то виноватым голосом, будто оправдывался. — Было конечно же опасно — гестапо следит теперь и за немцами тоже. Но надо было предупредить Надежду. И я рискнул. Помню, ты жил в кирпичном доме, где большой орех растет. Так? Между больницей и школой маленький проулок? Так вот. Ваш дом занимает майор из гестапо. Двое солдат что-то ремонтировали. Спрашивать, сам понимаешь…

— Наверно, она перебралась в дом специалистов.

— Его разбомбило, Виктор. Только стены остались. Но ты не думай, ошибки быть не может, я говорю тебе… Надежда и сын твой живы. Живы, понимаешь? Только вот такой разговор я услышал…

Виктор кивнул, он думал о том, как помочь жене и сыну.

— Мне пора, — напомнил Карл. — Не знаю, как тебе сказать… Может быть, это наша последняя встреча. Попрощаемся, Виктор. И условимся о главном. Я поведу колонну по дороге, которая идет там, выше зеркальных водопадов. Ты это место называл… кажется, «Пронеси господи». Там мы будем к полуночи. Прощай. И не думай, что все немцы — наци.

Виктор словно сейчас сообразил, что Карстен уходит.

— Постой, тебе нельзя возвращаться…

— Дело не только во мне. — Карл Карстен развел руками. — Мне надо думать и о своей семье. О родных. Если я… Их сразу расстреляют. В Германии, Виктор, тоже не сладко. Друг друга люди боятся. «Все, кто не принадлежат к хорошей расе, — говорит Гитлер, — являются отбросами». Он так считает, что лишь самая ничтожная часть народов земли состоит из полноценных. Выживет самая крепкая раса. Как в лесу, выживает самый сильный зверь. А что потом? Сильные уничтожат друг друга? Так — до полного истребления? Теория зверей. Люди так не должны рассуждать, — продолжал он взволнованно. — Давно хотелось выговориться, но не с кем было. Я часто вспоминал твои слова. Ты прав — в горах люди ведут себя иначе. Горы не терпят лицемерия. Они не прощают и наказывают. Мы, альпинисты, знаем, что такое горы. Для друга они станут надежным убежищем. Для врага — кладбищем. Горы есть горы! И тогда я спросил себя: кто ты? кем пришел сюда? что у тебя на душе? чем ты отличаешься от Конрада Эбнера? Решайся — выбирай! Вот такие мысли тревожили меня с первого дня. — Он направился к выходу и остановился. — Прощай, Виктор.

— Прощай, Карл.

На этот раз они обнялись, как тогда, до войны, когда расставались добрыми друзьями.

«Нужно идти вниз, в Терек, — твердил себе Виктор непрестанно. — Нужно спасать Надю с сыном». Но тут же, стиснув зубы, брал себя в руки: не может он, комбат, оставить свой пост, когда предстоит труднейший бой. И вообще — возможно ли такое? Ведь у многих бойцов родные оказались в оккупации, и если каждый будет отлучаться с фронта, ничего хорошего не жди. Виктор хотел было поделиться с Тариэлом, какая беда нависла над его сыном и женой, но и этого сделать не решился: тут теперь у многих бойцов в тылу остались родные и близкие…

Соколов и Хачури шли во главе отряда, чуть-чуть опередив остальных.

— Все выходит на круги своя, — сказал Виктор задумчиво, высказывая лишь немногое из того, что волновало его. — Надо же такому случиться: Конрад Эбнер — уполномоченный в Тереке! Верно говорят в народе: у мерзавца отца и дети не ангелы.

— Всякое бывает, конечно. Закона на все случаи жизни нет, — ответил Тариэл Хачури, он как будто не возражал Соколову, но и не соглашался с его категоричными выводами.

Виктор прибавил шаг, точно в быстрой ходьбе находил успокоение.

— Нет, ты скажи, каким все-таки подонком оказался, а?!

— Беда, что он не один, много таких, видать, развелось нынче, — вымолвил Хачури без всякой охоты. Не было у него желания говорить об уполномоченном, стоит ли он того, чтобы тратить на него время и нервы.

— И что за предатель объявился у нас в городе? Какой-то Таран…

— Уж не Татарханов ли? — неожиданно обронил Тарная.

Виктор даже приостановился.

— Ты, как моя мать, — заметил он. — Она если кого-нибудь возненавидит, то навсегда.

— Это не совсем так, — спокойно возразил Тариэл. — Ни я, ни мать твоя против Мадины и Чабахан никогда зла не имели. Что касается Азамата, тут дело сложнее. Сам ведь только что сказал: у отца мерзавца и дети не ангелы.

— Ты считаешь, что Азамат на такое способен? Неужели до такой подлости докатился?

— Не хочу брать грех на душу, — нахмурился Тариэл, будто самому неприятно было об этом говорить. — Но он трусоват, а трус как раз и способен на все. Скажу откровенно, тем более тебе. У меня не было к Азамату предвзятости. Но мало-помалу накапливалась. Стал замечать за ним такое, что напоминало мне черты его отца и дядюшки. Я ему не верю. Ты знаешь, я был убежден, что он не придет в горы. И он вот не пришел. Ты скажешь, так случилось. Бомба разорвалась, и все такое прочее… Нет, не верю. Азамат, как и Амирхан, ненавидит нас. Не тебя или меня конкретно. Всех и все! Наши порядки, строй. Да, да, не удивляйся. Его отец, Рамазан, тоже не питал к новым порядкам большой любви. Но был совсем другим. Я удивлялся, как твой отец держит на свободе Рамазана! А потом понял. Алексей Викторович тонко чувствовал психологии человека. Рамазан не был опасен. Остерегайся, сказал мне твой отец, скрытых врагов. Они-то держат нож за пазухой. Так вот, Азамат — из таких. Из скрытых врагов. Решил он вступить в партию. Для чего? По убеждению? Нет. Никогда он не отличался активностью. Не видно было его среди молодежи. Взять, например, других парней и девчонок. Живые, энергичные. Азамат никогда не участвовал в каких-нибудь общественных мероприятиях. Замкнутый, недовольный. Значит, вступает ради какой-то выгоды? Я не стал бы голосовать против него, если бы не был в том уверен. Может быть, я ошибаюсь. Но я не один присутствовал на бюро. Все-таки меня поддержали, а не его.

— В чем конкретно мы его уличили? А всегда ли были к нему справедливы? — Нет, не во всем Виктор согласен с Тариэлом. — Сам говоришь — предлагал посадить отца Азамата. А за что? Сыном кулака, бая или кем там еще был Татарханов. Вот и засело в тебе прочно — и он такой же. Мы отшатнулись от него с самого начала, вот и он стал нас избегать.

— Время нас рассудит.

— Время… А мы? Будем ждать?

Виктор доложил командиру полка Ващенко о том, что ему сообщил Карл Карстен, опустив, разумеется, подробности, которые не касались операции. Не стал говорить и о предателе.

— А у меня для тебя приятная новость, — сказал Ващенко. — Прибыл сюда медсанбат, а с ним… Кто бы ты думал?

— Мать?!

— У тебя еще есть время повидать ее.

Николая Ивановича удивило то, что Соколов опустил удрученно голову.

— Ты не рад?

— Рад, конечно. Но ей ли отправляться в самое пекло… — На самом деле Виктор хотел сказать совсем другое: знает ли мать о том, что Надя и внук не смогли выехать, оказались в оккупации?

Виктор всячески подбадривал себя как только мог, чтобы предстать перед матерью по возможности спокойным в не выдать себя. Однако ему не удалось совладать с собой до конца.

Заявившись к медикам, он молча поцеловал мать в щеку, с упреком спросил:

— Как же ты решилась сюда забраться?

— А что? Разве я такая трусливая? — Она не стала придавать значения тону сына.