Александр Проханов - Сон о Кабуле Страница 45

Часть третья

Глава восемнадцатая

Генерал Белосельцев пребывал в своей одинокой московской квартире, смотрел, как на крышах домов лежит малиновый свет вечернего зимнего солнца, и сосулька пламенеет, словно в нее вморожен цветок. Его тревожили мысли, связанные с теологией, которая должна была объяснить, является ли отпущенное ему бытие единственным, или после смерти его ждет другое, значительнее и полноценнее нынешнего. Не служит ли его земная конечная жизнь лишь приготовлением к другой, вечной жизни. Быть может, и впрямь по другую сторону смерти существует высокая сводчатая палата, наподобие Грановитой, в ней установлен престол из драгоценных камней, по разную сторону от которого лежат священные звери с человечьими лицами. На престоле восседает Господь, как рисует его Рублев, строгий, лучезарный, с золотыми нитями в волосах. Вокруг его головы разливается сияние, которое здесь, на земле, мы воспринимаем, как малиновую зимнюю зарю над черными избами, или как черно-оранжевую, осеннюю, под низкими тучами, и колья забора с забытой стеклянной банкой, все, как один, отпечатаны на закате. Вокруг Господа стоят недвижные послушные ангелы, и их крылья ниспадают до самого каменного пола, а на плащах красуются резные серебряные пряжки и плетеные пояски. Тут же, покрытые белыми овечьими шкурами, с сухими стариковскими мускулами теснятся пророки. Над каждым, как на аккуратных табличках, выведено – Иезекиль, Иеремия, Исайя, и один из них очень похож на деда Михаила, когда тот, белобородый, синеглазый, сидел, распаренный, после бани и пил из блюдечка чай. Апостолы обуты в сандалии, в разноцветных туниках, и один из них, кажется Петр, упирается утомленно о посох, а Иоанн Богослов, узнаваемый по тонким чертам лица, раскрыл ладонь, на которую присела маленькая полевая стрекозка. Праведники за ними, с нимбами, волна за волной, ряд за рядом, напоминают осенние золотые холмы, когда смотришь в дождливую даль на туманные иконостасы берез, и такая любовь и боль к этим русским просторам, к красному листу осины, упавшему на черную дорогу. После смерти, оставив на больничной койке свое измученное остывающее тело, ты входишь в чертоги, босой, зябкий, стыдливо стоишь на каменном полу, прикрывая руками пах, и к тебе выносят большие гремящие весы с медными истертыми чашами, как у того дуканщика на кабульском рынке, что водил по сторонам плутоватыми вишневыми глазами, отвешивал чай и изюм.

Белосельцев смотрел на сосульку, и ему казалось, что в нее вморожен бутон красной розы, сорванный им когда-то в джелалабадском саду.

Телефонный звонок не застал его врасплох. Он знал, – несколько важных московских персон, вооруженных телефонными книгами, набирают по очереди его номер, ищут встречи, затягивая вокруг него плотную сеть интриги. Так вокруг стеклянной фляги с итальянским красным вином сплетают из лыка мягкий кожух, и ты льешь в бокал красную густую струю, поддерживая на весу тяжелую, оплетенную бутыль.

– Виктор Андреевич, прошу меня великодушно простить за этот звонок, – звучал в трубке приятный вкрадчивый баритон, который, казалось, излетал из улыбающихся свежих губ. – Я рискнул позвонить вам домой, не заручившись рекомендациями. Меня зовут Яков Львович Кугель. Вряд ли вам что-нибудь говорит это имя. Я занимаюсь издательским делом, выставками, устроительством крупных зрелищных мероприятий, носящих отчасти и политический характер. Мои проекты с привлечением звезд эстрады использовались во время последней президентской кампании. Я участвовал в празднествах по случаю юбилея Москвы, и знаменитая светомузыка Жара на фасаде университета осуществлялась не без моей помощи… – Голос благожелательно, неторопливо звучал, живописуя картины московских празднеств, парады потешных полков, летающие дирижабли, цветные фонтаны и фейерверки. Белосельцев, не перебивал, желая, чтобы голос звучал как можно дольше и можно было через систему прослушивания определить то нечто, откуда раздался звонок, засечь координаты лица, меняющего телефонные будки, посылающего в его одинокий дом сигналы тревоги. – Быть может, вы видели рекламные щиты и полотнища с надписью: «Кугель». Это и есть моя фирма…

Белосельцев мучительно старался вспомнить, откуда ему известно имя, означавшее по-немецки пулю. Где он мог видеть человека-пулю. Почему эта пуля ворвалась в его одинокий дом и летит из пробитого, в паутинке трещин окна к дивану, на котором он сидит в домашнем халате с открытой грудью. Вдруг вспомнил: казино с зеленым сукном столов, Имбирцев рассказывает ему об опасности «русского ирангейта», о каком-то вероломном друге, который «продался жиду Кугелю, агенту МОССАДа», и громила-охранник взорвал машину вероломного друга, отомстив за предательство. Бархатистый вкрадчивый голос, звучавший в трубке, вплетался в хор голосов, зазвучавших вдруг в его доме. С каждым словом и звуком оплетка из мягкого лыка становилась все туже, и он, как бутыль с вином, был помещен в мягкую, стискивающую его оболочку.

– У меня к вам есть предложение, Виктор Андреевич. Не удивляйтесь ему и, Бога ради, не отвергайте с порога. Мое издательство задумало фундаментальную книжную серию, посвященную локальным конфликтам, в которых участвовал Советский Союз в послевоенные годы. Их было много, в них были включены политики, военные и разведчики. Они явились важной частью послевоенной мировой истории, и я хотел бы издать сериал, дорогой, на великолепной бумаге, с массой иллюстраций, посвященный этим загадочным войнам. Я хотел вам заказать книгу об Афганистане. Я знаю, вы работали в Кампучии, в Мозамбике, Никарагуа, но особенно много и плодотворно в Афганистане. Если само это предложение не отпугивает вас с первых слов, не могли бы мы с вами встретиться и обсудить эту тему. Уверяю, вам это будет интересно и выгодно. Выгодно материально…

Голос, отчетливый и рельефный, звучал так, словно был помещен в глубокий объем, как в колодец. И в этом объеме существовал другой, еще более глубокий и гулкий. А в нем, еще один, потаенный. Голос легчайшим эхом выдавал присутствие этих скрытых, потаенных объемов. Присутствие тайных замыслов, скрывавшихся за деловым предложением. Его можно было сразу отвернуть, отсечь анфиладу объемов, куда его искусно заманивали. Но инстинкт разведчика, свойства его интеллекта, ориентированного на исследование, на изыскания скрытого смысла, побуждали его соглашаться. Быть может, кто-то пользовался этим свойством, как тайным неизлечимым блудом, втаскивал его в западню. И он в нее шел, как в сужающуюся пещеру, откуда может ударить короткая автоматная вспышка.

– Что ж, я не прочь повидаться, – сказал Белосельцев. – Где и когда?

– А, может быть, прямо сейчас? Был бы рад принять вас в моем Центре искусств. От вас легко добираться…

Пуля, влетевшая сквозь слюдяные паутинки трещин, вошла ему в грудь, прорезала кость, пробила розовые легкие и остро воткнулась в стену, туда, где лежало пятно малинового вечернего солнца. Сосулька с бутоном розы загорелась, как флакон с кровью, и погасла.

«Что случится со мной после завершения жизни? – думал он, вяло одеваясь, с отчуждением, почти брезгливо рассматривая свои одряхлевшие мышцы, блеклую кожу с проступившей желтизной пигмента, вспоминая, словно это было вчера, свои литые, дрожащие от напряжения мускулы, блестящие и яркие от горячего пота. – Что будет по ту сторону смерти?»

Самонадеянный японец, интеллектуальный нахал Фукуяма, возвестил о конце истории, и все испугались, словно, это был Конец Света, и к Земле подлетал огромный, величиной с Африку, метеорит, после которого Земля расколется, как прокисший арбуз. Но не было конца истории, а началось великое историческое варево, огромный передел мира, – распался Советский Союз, Пакистан и Индия обрели ядерные бомбы, вскипел ислам, Китай стал подниматься на четыре гигантские ноги, как древний мамонт с электронным вживленным мозгом, и история, словно бурлящий котел, клокотала войнами, революциями, беременная новыми вероучениями и теориями.

Умный циник, блестящий рисовальщик, русский авангардист Малевич нарисовал «Черный квадрат», после которого нет искусства, и все утомленные декаденты, вислоносые критики и эстеты стали радостно хоронить искусство, воспроизводя этот «черный квадрат», как финал красоты и познания. Но по ту сторону «черного квадрата», протыкая его фотобумажную плоскость, как бомба, рванул Сикейрос, взорвался Диего Ривера, и фронтоны Мехико покрылись фресками небывалой красоты и величия, на которых народы шли в свой извечный поход, и он, Белосельцев, запрокинув голову, смотрел в мистический купол, где толпилось небесное воинство, сверкали лучи, вспыхивали цвета, и не было «черного квадрата», замуровавшего будущее, а бесконечное цветущее мироздание.

Астрономы открыли во Вселенной «черные дыры», куда всасывается огромной ненасытной помпой Вселенная, теряет свои очертания. Сгорают и меркнут галактики, гаснут светила и солнца, и под страшной тяжестью гравитации спрессовываются в «ничто» все божественные энергии мира. Все цветы, дышащие женские губы, кресты православных храмов, изразцы мусульманских мечетей, лучи, отраженные от утренних рек, радуги, зажженные в летних дождях. По другую сторону «черной дыры» мир, скрученный в тончайший волос, продернутый сквозь игольное ушко Вселенной, вновь распускается в бесконечность. В серебряные спирали галактик, в пылающие солнца и луны, и вновь по ту сторону «черной дыры» по Псковскому озеру плывут ладьи, груженные свежескошенным сеном. Зеленые копны, красные лица косцов, и он на лодке, на влажной зеленой копне, обнимает свою милую, и у нее в волосах запутался и висит малый цветок ромашки.