Андрей Семёнов - Пятая рота Страница 46

Меня усадили за стол, мой призыв предложил мне чаю с конфетами — «с устатку» после караула — и начались расспросы.

В замкнутых мужских коллективах — в тюрьме ли, на зимовке или в Афгане — новый человек — всегда интересен. Старожилы, годами принужденные находиться в обществе друг друга, лишены возможности хоть на минуточку попасть в родные места, хоть одним глазком взглянуть: что там и как? Не имеют они на это права. Не отсюда ли, не от постоянной ли, ни днем, ни ночью не отпускающей тоски по дому, идут корни землячества? На земляке, на человеке, родившимся и выросшим с тобой в одном городе иди в одной деревне, как бы лежит светлый отблеск тех мест где вы, еще не зная друг друга в мирной жизни, наверняка бывали каждый по отдельности. У нового человека стараются выпытать все последние новости из дома, из России, из Союза — все интересно, все важно знать, все, что происходит по другую сторону границы, куда ни им, ни мне хода нет.

«А что сейчас гоняют на дискотеках?». «А как там Горбачёв?», «Что такое Перестройка?». «А какие юбки сейчас носят девки?».

Пацаны, окружив меня плотным кольцом, наперебой сыпали вопросами, будто я с тем Горбачевым каждый день здороваюсь за руку или пришел в палатку прямиком из военкомата, а не служу в закрытых воинских частях уже восьмой месяц. Можно подумать, я знал намного больше их?! Но, не желая огорчать своих сослуживцев полным незнанием последних новостей, я пересказывал те новости, которые ловил в учебке на вражеских волнах во время занятий на радиополигоне. Шум нарастал. Интерес разгорался.

И — «традиционный вопрос нашей викторины!».

— Сам-то откуда родом?

— Из Мордовии, — не чувствуя подвоха, смело ответил я.

Пауза.

Повисла тишина такая, какая устанавливается на многотысячном стадионе во время домашней игры любимой команды, когда при ничейном счете на последней минуте матча судья назначает пенальти в ворота гостей. Болельщики, привстав со своих мест замирают, боясь пошевельнуться. Пытаясь угадать направление мяча в воротах пружинисто покачивается голкипер. Центрфорвард, известный своим пушечным ударом удобно располагает мяч на одиннадцатиметровой отметке, отходит и начинает разбег.

Какая-то нехорошая повисла тишина.

Зловещая.

Я, наверное, перед этим что-то не так брякнул, с проста ума, потому что все вдруг отстранились от меня и как-то странно на меня стали смотреть. Ничего хорошего в их взглядах я не прочел. Ни поддержки, ни симпатии.

Центрфорвард, разбежавшись, ударил по мячу и он, зазвенев и описав плавную параболу, стремительно влетел в «девятку». Вратарь гостей упал поверженный на газон, едва успев в своем невероятном броске чиркнуть по мячу кончиками пальцев. Стадион взревел!

— А-а-а-а-а!!! — заорали пятнадцать глоток, — Мордви-и-и-ин! А-а-а-а-а!!!

От крика потолок палатки выгнулся вверх, а сам крик слышали не только в соседних палатках, но и душманы в горах должно быть содрогнулись от него. Тут же в палатку прибежали человек шесть соседей:

— Что случилось, мужики? Скорпион, что ли кого укусил? — недоуменно разглядывали они каждого, стараясь угадать укушенного.

— Пацаны! Смотрите — все тыкали в меня пальцем, — к нам мордвин приехал! Дождались праздника!

— А-а, — понимающе кивнули соседи и с какой-то даже жалостью посмотрели на меня, — повезло вам. Вы только его не убейте до смерти. Он-то в чем виноват?

Соседи вышли из палатки и в полной тишине кто-то негромко задал вопрос:

— А ты какой мордвин: мокша иль эрьзя?

Меня поразило, что в Советской Армии, где никто и не слыхал никогда о Мордовии, и, в лучшем случае, путали ее с Молдавией, есть целый отдельный взвод связи, в котором все от мала до велика не только могут отыскать ее на карте, но даже знают об этническом делении мордовского народа на две языковые группы.

— Я русский, — честно признался я.

Я не мог понять, отчего моя малая родина привела связистов в такой восторг? И за что меня следует убивать, если я еще и сделать-то ничего не успел? Честное слово! Только в палатку вошел.

«Может», — мелькнуло у меня мысль, — «пока я в учебке служил, Мордовия объявила войну Советскому Союзу? Или в Мордовии запретили призвать в войска связи? Иначе — откуда столько лютой ненависти? Они меня первый раз в жизни видят и через несколько минут знакомства уже готовы к жестокой расправе надо мной? И я тоже — олень! Взял и ляпнул, что я русский. Может было бы лучше, чтобы я был мордвином?»

Как бы то ни было взвод пришел в сильное воодушевление. Все радовались как дети, поздравляли друг друга и при этом бросали на меня такие взгляды, от которых мне делалось нехорошо.

«Ночь — длинная!», — стучало у меня в голове, — «Ночь — длинная! Звиздец мне, грешному! Господи! Дай дожить до рассвета!».

Всеобщее ликование прервал тот самый черноволосый пацан, которого все называли Полтава:

— Выходи строиться на ужин.

Двое черпаков, направляясь к выходу, обняли меня за плечи с двух сторон и, заглядывая мне в лицо прошипели как удав Каа бандерлогам:

— Теперь ты — наш-ш-ш.

В их голосе было столько же тепла и нежности, сколько у удава Каа, когда он беседовал с бандарлогами. Та беседа, кажется, закончилась печально для бандарлогов.

Взвод вышел из палатки и изобразил строй. Прежде, чем подать команду «шагом марш», Полтава посмотрел на радостные лица одновзводников и предупредил.

— Ужинаем нормально. Все разборки с мордвином после ужина. Вопросы? Шагом марш на ужин.

В столовой дневальный Золотой уже охранял два накрытых для взвода связи стола. За один стол уселись старослужащие за другой — духи. Кроме меня и Золотого духов было еще три человека. Вопиющее неравенство старослужащих и молодых проявилось даже в такой мелочи: за столом, накрытым на десять человек, сидело ровно десять дедов и черпаков, а за таким же соседним столом ужинали только пять духов. На каждого молодого, таким образом, приходилось две порции. К нам присоединился и черпак, которому не хватило места за «старшим» столом.

— Не бойся ничего. Ешь спокойно, — ободрил он меня, заметив у меня недостаток, которым не страдают солдаты первого года службы — полное отсутствие аппетита, — все будет нормально.

Я ему, конечно не поверил, но ложкой стал ворочать шустрее.

«Старший» стол покончил с ужином быстрее нас.

— Ну, что? В кино идете? — спросил нас Полтава, встав из-за стола, — тогда давайте, быстрее. Мы пока на улице покурим, вас подождем.

— Идите без нас, — откликнулся, пацан, сидящий напротив меня, — мы пока поговорим.

Старослужащие развернулись и ушли в кино без нас.

— Женек, — протянул он мне руку через стол.

— Андрей.

— Мы про тебя уже все знаем: все-таки в связи служим. Придворные войска. Лейб-гвардия. Золотого ты уже знаешь, а это Тихон и Нурик.

Мои соседи тоже протянули мне руки, которые я охотно пожал.

— Давай, приберись тут, — кивнул Женек Золотому, — пошли, мужики.

Мы вчетвером вернулись к палатке и сели в уютной курилке под навесом из масксети.

— Пока этих нет, — Женек кивнул в сторону летнего кинотеатра, имея в виду старослужащих, — поговорим спокойно. Хорошо, что тебя к нам распределили. Теперь нам легче будет. Значит так, смотри: нас — четверо. Ты, я, Тихон и Нурик. И все мы стоим друг за друга. Понял?

— Понял.

— Если кто в полку тебя тронет, скажешь нам, мы все пойдем впрягаться за тебя. А если кого-то из нас — то ты пойдешь разбираться вместе со всеми. Понял?

— Понял.

— Ты хоть и младший сержант, а шуршать будешь вместе со всеми. Как и положено по сроку службы. Понял?

— Да понял, понял! Что ты мне жуёшь вещи, которые понятны даже дураку?! Мы в армии или где?

— Ну, а раз понял, то давай, вливайся в коллектив. Нурик, у тебя?

— У меня, — отозвался Нурик.

Он достал косяк и передал его Тихону.

— Духам чарс курить запрещено, — доверительно продолжал пояснять Женек, — увидят деды или черпаки — вилы! Всю грудь тебе отшибут. Не говоря уже о том, чтобы по вене ширяться. Смотри — не вздумай. Вычислят — на раз. Но сегодня — можно. Мы этот косяк специально заныкали, чтобы тебя сегодня встретить. Взрывай, Тихон, хрен ли ты сидишь, тормозишь.

Когда очередь дошла до меня, я сделал свои две затяжки и передал косяк Нурику. Затылок словно пронзило ледяной иглой, но не больно, а приятно. Нервное напряжение, в котором я находился с того момента как перед всем взводом указал свое место рождения, стало стремительно спадать.

— Слушай дальше, — Женек продолжал вводить меня в курс дела, — ты можешь в любую минуту обратиться к нам за помощью. Даже ночью. Мало ли что дедам с черпаками в голову взбредет? Буди любого из нас или всех сразу. Но и ты, когда к тебе кто-то за помощью обратится, тоже — будь добёр.

Я кивнул головой. Такая «постанова» меня очень даже устраивала. Только так и можно выжить на первом году службы, не уронив себя.