Герберт Крафт - Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою Страница 46

Потом мы провели налет на артиллерийскую батарею противника. Захватили пленного и штабные документы. Некоторое время мы занимали оборону под Бяково. Жили в палатках. В качестве огневой поддержки исполь­зовапи две трофейные противотанковые пушки. 29 авгу­ста получил ранение в живот «доброволец» из Баната Хуго Шрок. Через день он скончался в лазарете. Тот спортивный праздник на его родине оказался роковым.

Русские начали широко применять против нас четы­рехмоторные ночные бомбардировщики. Мелкие бом­бы с них сыпались так не прицельно и не регулярно, что казалось, будто экипаж бросает их как уголь в топку, по­этому самолеты эти мы назвали «углекопы».

Однажды ко мне в землянку заявился Мик. Это было как раз во время артналета. Вместе с ним мы ждали, что каждый следующий снаряд пробьет перекрытие зем­лянки. Мик все еще был посыльным в 3-м батальоне.

Он сказал мне:

— А Кнёхляйн крепко взял тебя в аренду.

В перерыв между обстрелом я сбегал в блиндаж к Клееману и принес полбутылки коньяка, которую мы с ним и «уговорили», вспоминая былые дни во Франции, Буви и Бфиффа, пока не послышался окрик:

— Посыльный из 3-го батальона!

Убитых теперь хоронили у позиций в мелких могилах. Тащить их по гати не было никакой возможности. Ране­ных с большим трудом удавалось доставлять по болоту в безопасное место. Сначала для каждого погибшего копали отдельную могилу. Но потом стали их просто складывать в воронки и засыпать.

Шли сильные дожди. Вода была повсюду, затопляла окопы и блиндажи, стояла по колено в ходах сообщений, а в некоторых стрелковых ячейках — по грудь. Началось то же, что и прошлой осенью. Многие заболевали лихо­радкой, стали страдать недержанием. Ночью от разла­гающихся трупов советских солдат на нейтральной по­лосе распространялся ужасный смрад. Советские сна­ряды в который уже раз выбрасывали из могил останки наших солдат. И нам приходилось снова и снова, изви­няясь перед прахом, сваливать их в воронки и засыпать. Наш опорный пункт давно уже называли в полку «пози­ция мертвецов».

После атаки штурмовиков противник перешел в на­ступление и прорвался к командному пункту батальона. Вместе с резервной «ротой» мы остановили его и от­бросили до его собственной дамбы. При этом мы уни­чтожили гранатами два увязших Т-34.

Вернулись отпускники. Однако они не могли доста­точно восполнить потери. Я отправился в блиндаж к са­перам, где вернувшийся из отпуска земляк, отец четве­рых детей, обещал мне рассказать о новостях на роди­не. Я пришел к землянке под проливным дождем, зашел в нее, и тут же вышел наружу по внезапной нужде, из-за того, что замерз. Очнулся лежащим между остатками стволов деревьев. Товарищи разбирали рассыпанные бревна наката блиндажа. Случайный отрикошетивший снаряд 76-мм пушки попал в блиндаж саперов, где на­ходился запас ручных гранат и мин. Все это взорвалось в момент, когда я из него вышел... Слух и способность говорить ко мне постепенно вернулись. Я долго не мог написать цифру «3» и потерял способность запоминать некоторые моменты, из-за чего стал попадать в непри­ятные ситуации.

Дальше продолжалась ежедневная смерть в грязи и дерьме. В течение двух суток на черничной поляне ле­жал раненый в живот парень и просил пить и медленно умирал. Не было никакой возможности вытащить его оттуда, потому что вокруг него окопались русские. Неделю пролежал в землянке, постоянно кивая про­стреленной головой и никого не узнавая, молодой штур-манн, пока не умер.

Наш «старикан», худой Барним, получил извещение с родины о том, что его жена, две дочери и сын были за-

сыпаны и задохнулись в бомбоубежище. Он выскочил из траншеи и бежал в сторону русских позиций до тех пор, пока пулеметная очередь не отправила его к родным.

Реактивным снарядом, выпущенным с Ил-2, оторва­ло по колено обе ноги фольксдойче Шумахеру. Когда его тащили на носилках из березовых жердей, он все кричал нам, чтобы мы позаботились о его ногах. Но они лежали уже где-то в грязи. Его даже не успели донести до батальонного перевязочного пункта. Его безногое тело скатили в одну из воронок, служившей теперь брат­ской могилой. Сверху бросили пару лопат болотной гря­зи. Писарь в блиндаже вывел очередное: «За фюрера, народ и фатерланд!..»

Нас уже давно должны были сменить на позициях. Была поздняя осень. Опять пришлось идти в атаку. Те­перь остатки батальона должны были отвоевать более благоприятные позиции для сменяющих частей вермах­та.

Солдаты вермахта заняли наши позиции, чтобы мы могли спокойно отойти. Полковник сменяющей части посмотрел сквозь кустарник на изготовившихся солдат нашей части и спросил командира «этого взвода». Ему ответили:

— Господин полковник, этот взвод — наш батальон. В 1 -м батальоне 3-го полка дивизии СС «Мертвая го­лова» снова насчитывалось около 40 человек.

СОЛНЦЕ В НОЯБРЕ

Через «мостик неба, задницы и рваных облаков» остатки нашей дивизии вышли из «кот­ла», погрузились в Старой Руссе на поезд, получили по­следний «привет» от вражеских штурмовиков. Туманным утром мы прибыли в Ригу и через час уже проходили са­нитарную обработку. Наконец-то теплый душ и возмож­ность сбрить старую грязную бороду. На выходе из душа выдавали чистое белье. Тем временем все наши вещи проходили через газовую камеру, чтобы вытравить вшей, а обмундирование — через химчистку (судя по запаху). Негодные предметы обмундирования заменяли новыми.

Нетерпеливое ожидание в вагоне эшелона: лишь бы быстрее выехать из прифронтовой полосы. Любой про­рыв противника, как это часто бывало, отменит отправ­ку на переформирование. Наконец-то мы почувствова­ли легкий толчок — прицепили паровоз. И опять ждем. И лишь когда наступило утро, мы поехали дальше: Лат­вия, Литва, Восточная и Западная Пруссия: нам никто не говорил, куда нас везут. Слухи были разные. Сухого пайка выдали на четверо суток, значит, большую часть пути мы уже проехали. Когда поезд проехал по мосту че­рез Рейн, мы поняли, что конечная станция уже недале­ко. Из Франции мы выехали, во Францию и вернулись. «Мы» — это те немногие, выжившие в этом походе.

В Ангулеме в Южной Франции мы вылезли из вагонов и выгрузили наши машины. Я и не думал, что вижу свою ма­шину в последний раз. Даже напоследок не провел рукой по растрескавшемуся лобовому стеклу, по многочислен­ным пробоинам по бокам. Она мне служила как верное жи­вотное: тысячи километров по пыли, грязи, болотам, га­тям, в жару и мороз. На ней я отвез Бфиффа к последнему месту упокоения. Сколько страху я натерпелся, когда на ней ехал в санной колонне русских! Я бы с удовольствием сказал ей: «Ах ты, моя любимая дрянная телега!»

Через два дня я отправился в отпуск. Запись в кален­даре: Мон Моро 12.40, Мюльхаузен 07.00, Линц 14.00. Прибытие: Вайдхофен 18.00.

По пути от вокзала к родительскому дому я преодо­левал разочарование и готовился смириться с реально­стью. Поскольку ожидать, что я вернусь живым, не при­ходилось, родители моей несостоявшейся невесты посоветовали ей уступить напору перспективного сту­дента. Что это было? «Недолгая первая любовь»? Ро­мантическое увлечение? Во Франции и России письма Эрики для меня значили очень много. Я всегда перечи­тывал их в тяжелые минуты и радовался мысли о том, что когда-нибудь встречусь с ней. О более глубоких при­чинах происшедших изменений я не догадывался.

Я отправился в Штайр, где прежде служил мой отец. В рабочем поселке Мюниххольц я после долгих поисков нашел дом. Окно на первом этаже было открыто. На­стольная лампа освещала удобное помещение. Седая пожилая женщина убиралась в квартире, прежде чем отправиться на работу на военный завод. В ней я узнал свою мать. Без слов она заключила меня в объятия.

Серый мрачный ноябрь я провел в доме деда, откуда мой отец в качестве младшего сына был отправлен «в люди», чтобы вести независимую жизнь строителя­предпринимателя. Находившееся под жестким руковод­ством моей тёти и ее мужа хозяйство было признано властями в качестве учебного и образцового. Наряду с великолепно организованным полеводством, растение­водством и скотоводством усадьба сверкала снаружи и внутри благодаря заботливым рукам практиканток.

Я приехал как раз на празднование именин одной из практиканток. Я наслаждался жизнью, сидя возле теплой кафельной печи в кругу девушек, одетых в праздничную одежду, слушая, как тикают старые часы, сознавая, что не будет никакого обстрела русской артиллерии, налета Ил-2 с их реактивными снарядами, никакого «ура!» и ни­какого Кнёхляйна. Жизнь была снова прекрасна!

Возвратился с охоты хозяин с горой дичи. Мы сидели с ним во главе стола в «женском царстве». В тот вечер я познакомился с Элизабет —прекрасной блондинкой, в которую сразу влюбился.

Дни отпуска в крестьянском доме пролетели мгно­венно, еще несколько дней я провел в доме матери. Дом ее был пуст: мой старший брат воевал в рядах горных стрелков на юге России, 16-летний младший брат учил­ся в авиационно-технической школе в Мюнхене, а отец, воевавший во время Первой мировой войны сапером под Адамелло, тоже воевал в России. В доме осталась только мать с нашей маленькой сестрой.