Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака Страница 46

Саакашвили внимательно следил за ним, потом глубоко вздохнул.

— Бра-аво, Густлик, — сказал он, запинаясь, — ге-ерой...

— Дайте мне пить, — прошептал Янек.

Они оба были еще перевязаны — у Григория грудь, а у Коса голова, и у обоих были руки в гипсе. У Янека — левая, а у Саакашвили — правая.

— Я вижу, экипаж начинает возвращаться к жизни, — констатировал старшина Черноусов и, погладив усы, тихонько крикнул: — Ура, товарищи!

Крикнул потому, что «ура» надо кричать, а тихонько — чтобы не привлечь в палату кого-нибудь из врачей или санитаров. Старшина как раз занимался делом запрещенным и сурово искореняемым во всех госпиталях — он чистил оружие, которое тайно хранил.

Этим оружием был пистолет системы «маузер», с длинным стволом, с вместительным прямоугольным магазином, с деревянной кобурой, которую можно было присоединить к пистолету как приклад. Вещь была хорошая, радовавшая глаз и сердце солдата. Только ему одному известными способами протащил Черноусов контрабандой свой маузер через все контрольные пункты, через все бани, прятал его в матрасе, под подушкой, время от времени доставал оттуда, чистил и рассматривал, следя, чтобы никто не захватил его врасплох за этим занятием.

Черноусов посмотрел на дверь, выглянул в окно и быстро спрятал пистолет.

— Товарищи, внимание: кто-то к нам приехал. Разрешите пойти на разведку и потом доложить.

Ему уже давно сняли гипс, но руку он носил осторожно, двигал ею несмело. Зато ноги у него были здоровые, и он бодро зашагал, шлепая по коридору госпитальными сандалиями. Вскоре он вернулся и с удивлением сообщил:

— Новогодние подарки привезли, только не понятно, почему так рано?

— Так это же не сочельник. А где они? — спросил Елень.

— В клубе. С ними врач разговаривает и сюда не пускает. Приехали и наши, и ваши. Там одна дивчина вами интересуется.

— Я схожу. Только поддержи меня немного под руку.

Старшина помог Еленю надеть голубой госпитальный халат, и они оба вышли. Шарик хотел побежать за ними, но оглянулся на Янека и вернулся на свое место.

Их не было довольно долго.

— Где-е их черти носят, — ворчал Григорий, прислушиваясь к гомону в другом конце коридора, а потом к шуму мотора во дворе.

Наконец они вернулись, неся три комплекта обмундирования.

— Вы-ыписывают? — не понял Григорий.

— Как же, тебя вместе с койкой должны были бы выписать, — съязвил Елень и, улыбаясь, показал форму. — Погляди-ка лучше сюда, на погоны.

Погоны действительно были интересные. Саакашвили, узнав свою форму, увидел на ней красивые позументы сержанта, а на двух других — тройные нашивки плютоново-го.

— Теперь видишь? Все мы в чинах. И бумаги дали. Янек, посмотри, Янек. — И он поднес форму к постели Янека.

— А тебе вот еще шерстяной шарф. Сказала, что сама вязала...

Кос повернул голову, внимательно посмотрел и зашевелил губами. Елень не расслышал и наклонился к нему.

— Письмо?

— Письмо не дала.

Открылась дверь. Вошла Маруся, неся стакан, до половины наполненный розовым раствором, из которого торчали термометры. Она поставила стакан на подоконник и всплеснула руками.

— Кто вам принес форму? Я должна сейчас же все унести. Если профессор увидит такой беспорядок, он мне шею намылит. — Она забрала обмундирование и, уходя, добавила: — Как захотите посмотреть, скажите, и я потихоньку принесу.

Она вышла, но почти тотчас же они опять услышали ее быстрые шаги; она вбежала в комнату и присела на край койки Коса.

— Сегодня такой хороший день: ты чувствуешь себя лучше, получил новое звание, и от меня тебе тоже подарок.

Она засунула руку за белый халат и в эту самую минуту увидела лежащий на табурете шарф из голубой шерсти, перевязанный лентой.

— Ой, какой красивый и мягкий. От кого получил?

— Его любят девушки, — сказал Черноусов. — Я сам видел ту, что этот шарф принесла. Красивая девушка, волосы у нее словно спелая пшеница.

Маруся отвернулась к стене, развернула носовой платочек и вынула из него письмо. Она хотела дать ему и то и другое, но теперь передумала — положила на одеяло только квадратный кусочек вышитого материала. Янек минуту смотрел, а потом неожиданно звонким и сильным голосом сказал:

— Дай, в руку.

Он протянул правую руку, сжал пальцами платок и поднес его к глазам.

— Да здравствует Янек! — крикнул Елень. — Теперь он сразу выздоровеет. И тебя, Огонек, должен благодарить за это.

Маруся покраснела, а Густлик подковылял к ней и обнял за шею.

— Спрашивай разрешения у Янека, — отшутилась она, колотя Еленя по спине. — Он мой парень. Я его лечу, кормлю.

Она вскочила, принесла термометр и, взглянув на ртутный столбик, сунула его Косу под мышку. Янек медленно, с усилием двигая рукой по одеялу, дотронулся до Маруси-ной руки и нежно сжал ее пальцами.

Трудно решить, что помогло: лекарства, теплый язык Шарика или радость при виде подарка. Вероятно, все вместе. Неподвижность в плече, вызванная раной, нервным шоком и контузией, отступила. Человек выздоравливает намного быстрее, если он этого очень сильно хочет.

Утомившись, Кос заснул и спал до вечера и всю ночь, а на следующее утро проснулся бодрый, веселый и, увидев, как Черноусов принимается чистить маузер, попросил громким шепотом:

— Покажи.

Старшина принес разобранный на части пистолет и на обеих ладонях поднес к глазам Янека.

— Хорошо бьет?

— Хорошо. Ствол длинный, и приклад можно приставить. — Старшина быстро собрал маузер и показал, как его надо соединять с кобурой.

— У меня была снайперская винтовка, — вздохнул Янек. — Пропала в танке.

Незадолго до Нового года выпал глубокий снег, мороз забирался в окна, разрисовывал их замысловатыми узорами, а в палате было тепло. Густлик передвигался уже хорошо, без посторонней помощи перемещался по всему госпиталю, заглядывая на кухню, на склад, принося под сипим халатом то смолистое полено, то ведро прессованных брикетов.

Все трое теперь быстро набирались сил, Янек даже смог сам написать письмо в Приморский край, Ефиму Семеновичу. Они получали усиленное питание и, воспользовавшись этими благоприятными возможностями, начали делиться едой с более нуждающимися, чем они сами. Янек вместе с Черноусовым высыпал хлебные крошки на подоконник, это привлекало шумных, взъерошенных воробьев. Потом появились синицы, разноцветные, как на картинке: голубые, зеленые, с ярко-желтыми брюшками и длинными клювами. Но они были робкие, пугливые, и если им и удавалось изредка что-нибудь поклевать, то только тогда, когда стая воробьев улетала на обед к кухне.

Янек предложил прилепить немного масла или прибить гвоздиком кусочек сала в углу, на оконной раме. Теперь наконец и синицы могли поесть: Воробьи и здесь пытались им мешать. Хлопая крыльями, они цеплялись коготками за деревянную перекладину, опирались хвостами о стекло, но то одна, то другая лапка соскальзывала, и с отчаянным чириканьем они съезжали вниз. Зато синицы, ловко опираясь на хвосты, клевали масло. Янек и Григорий просили Марусю поправить им подушки и, лежа на боку, целыми часами следили за птицами.

Примерно неделю спустя появился новый гость. Утром их разбудило решительное, властное постукивание, напоминающее очередь из автомата. На окне сидел дятел с розоватым брюшком, в вишневой изящной шапочке на голове. Вероятно, он был стар и не брит, потому что от клюва в разные стороны торчали седые перышки.

— Я знаю, на кого он похож, — сказал Янек.

— Ну, конечно, известно, на кого! — воскликнул Елень. — Он такой же заросший, как пан Черешняк. Интересно, поставил старик себе избу или нет?

— Где-е там поставил, — Григорий махнул здоровой рукой. — Ведь укрепления проходят там же, где и раньше, и фро-онт стоит там, где мы его о-оставили. — Он на минуту задумался и попросил Еленя: — Густлик, скажи вра-ачу, чтобы сдвинули наши койки.

— Я уже просил, но он не соглашается.

— Поговори с ним еще раз.

У Янека была в гипсе левая рука, а у Григория — правая, вот они и хотели, чтобы их положили друг около друга, потому что они тогда действовали бы вместе, как один человек.

— У нас бу-удут две руки и Ша-арик на посылках.

Шарик освоился с госпитальными порядками: ходил за сестрой, лаем сообщал на кухню, что они хотят чаю, и даже несколько раз приносил в корзинке хлеб, сахар и масло, пока врач категорически не запретил это делать.

Профессор заглядывал к ним ежедневно, время от времени осматривал и хмурил брови, когда ему начинали «морочить голову»: Черноусов просил, чтобы его выписали, Елень от имени своих друзей просил сдвинуть койки. Из этого, естественно, ничего не получалось. Но сегодня, не успел еще Елень и слова вымолвить, как врач, оглядев палату, дал указание санитарам:

— Сдвиньте эти две койки. И третью тоже поближе. Так, чтобы можно было две-три новые поставить.