Николай Асанов - Катастрофа отменяется Страница 46

Юргенев взглянул на побагровевший шрам Ивачева, ставший почти синим, и поспешил на помощь командиру дивизии:

— Дивизия Ивачева действительно слаба, товарищ командующий. Полковнику известно, что Ауфштейн перебросил с той стороны Днестра к Липовцу резервные части. Разве в этих условиях мог Ивачев форсировать реку, не обезопасив свои тылы?..

Юргенев сказал то самое, о чем думал полковник. Однако Ивачеву почему-то показалось, что Юргенев думает совсем о другом, высказываясь в его защиту. Да и не страшится полковник окружения. И ударить по противнику он мог, если бы не знал заранее, что штаб армии при прежнем командующем ставил задачу — сначала выбросить части Ауфштейна из Липовца, очистить весь берег реки, чтобы развязать руки дивизии Скворцова и танковому корпусу Городанова. Пожалуй, и в самом деле вчера легче было форсировать реку, чем сегодня, и тем более завтра или послезавтра…

— Вы знаете, на сколько километров захвачен берег? — спросил Мусаев.

— Согласно утренней сводке, на восемьдесят три…

— А сколько плацдармов на том берегу?

— По сообщению штаба фронта, четыре, товарищ командующий.

— Вот-вот! Четыре! А если бы мы начали форсировать реку на фронте в восемьдесят три километра, что стали бы делать немцы?.. Вы что же думаете, они не устали? Им отдых не нужен? Да им он нужен гораздо больше, нежели нам: ведь им приходится убегать с завоеванной земли, а мы эту землю освобождаем!

— Понятно, — угрюмо ответил Ивачев, боясь взглянуть в глаза командарму.

— А если понятно, значит, форсирование следует начать сегодня ночью, ближе к рассвету. И меньше всего думать об окружении, пусть противник боится окружения. К ночи сюда придет пополнение, я придаю вам три батальона. На том берегу, если удастся, старайтесь продвинуться до городка Горынь…

— Но Липовец остается в нашем тылу, — резко напомнил Юргенев.

— Вот и отлично. А еще лучше будет, если Скворцов перестанет нажимать на этот городишко. Может быть, тогда фельдмаршал Ауфштейн передвинет туда свой штаб. Он такой, всегда держит своих штабистов под страхом пулеметного обстрела…

— Ваш план надо еще согласовать с командующим фронтом и Ставкой, — снова напомнил начальник штаба.

— Сначала зацепимся за тот берег, а потом согласуем, — равнодушно произнес Мусаев и поднялся.

Начальник штаба дивизии как-то уж очень подобострастно, как показалось Ивачеву, бросился провожать командарма. Полковник с горечью подумал, что его первый помощник, с которым он вместе воюет второй год, как видно, тоже склонен к более решительным действиям и не одобряет всех тех уловок, к каким по привычке прибег комдив, зная, как трудно выпросить что-нибудь у начальства. А Мусаев взвалил на их плечи такую тяжесть, что под ней и свалиться недолго…

Командующий уже сел в свой вездеход, но вдруг обратился к Ивачеву:

— А эту девушку… Как ее зовут?..

— Казакова! — подсказал начальник штаба.

— Да, Казакову Галину представьте к награждению. Если бы не она, не видеть бы мне больше офицера связи и не быть бы ему моим адъютантом.

Машины тронулись, скатились на снег, пошли быстрее.

Полковник все еще стоял на бугре, провожая их взглядом.

Начальник штаба дивизии сказал:

— Боевой генерал!

Полковник хотел ответить резкостью, но лишь недовольно проворчал:

— А крепко, видно, этот Ауфштейн въелся в печенки нашему командарму.

— Почему? — растерянно спросил начальник штаба.

— А ты что, газеты не читал, которые немцы разбрасывали?

— Ну, это чепуха! — усмехнулся начштаба. И деловито добавил: — Поедемте-ка, товарищ полковник, решать задачку, которую поставил генерал-лейтенант. Мне думается, теперь она окажется посложнее, чем была вчера.

— А что ж ты мне вчера об этом не сказал?

— Да, как и вы, на Липовец оглядывался! — признался начштаба.

И оба, заметно помрачнев, пошли снова в блиндаж.

8

Инспекционная поездка по армии заняла не один и не два дня, хотя, уезжая из штаба, Мусаев надеялся вернуться к вечеру. Все оказалось сложнее и труднее.

Давно уже прошли те времена, когда сжатые до предела армии занимали узкие пространства, иногда просматриваемые с одного какого-нибудь наблюдательного пункта. Так было, например, на Волге, когда противник стеснил на берегу несколько наших осажденных армий в клубок, пытаясь разрубить этот ощетинившийся, словно гигантский еж, живой организм на мелкие части и уничтожить. Мусаев был там, у Волги. Дивизия, которой он командовал, насчитывала тогда едва ли тысячу активных штыков, а располагалась на одной лишь окраинной улице города.

Так было и позже, например под Курском.

В те дни сосредоточившаяся под тяжкими ударами группировка армий была размещена так тесно, что казалось, любой взорвавшийся снаряд найдет не одну, а десятки жертв. Но настал час, и гигантская пружина развернулась, опрокинула колонны наступавших немецких армий, словно на место каждого убитого вставали двое, а на место двоих — четверо…

Но как бы то ни, было, и в сегодняшней действительности привычка к единой линии фронта, в пристрастии к которой генерал обвинил Ивачева, на него самого тоже действовала еще с магической силой. Хотя командарм знал, что никакой единой линии фронта нет, ему все-таки трудно было ориентироваться в том постоянном движении, в каком находились подчиненные ему части. Штабы на колесах оказывались зачастую за двадцать — тридцать километров от тех мест, в которых, как до этого сообщалось, они располагались.

Хорошо еще, что Юргенев, организуя объезд движущейся армии, взял с собой радиста. И теперь на коротких остановках радист ловил во всполошенном эфире среди идущих открытым текстом воплей командиров немецких частей о помощи, об окружении, о контратаках позывные дивизий, входящих в состав армии, а Мусаев давал их командирам четкие, подлежащие безоговорочному, немедленному исполнению приказания.

Направление главного удара, на котором до этого действовала дивизия Ивачева, вдруг стало подсобным, так как противник начал отступать и в тех местах, где у него была вполне сносная оборона. У Липовца дивизия Скворцова продолжала окапываться, изредка тревожа противника артиллерийскими налетами и поиском разведчиков. Юргенев, с некоторым беспокойством наблюдавший за передвижением войск, с удивлением заметил, что командарм непреклонно проводит свой замысел, против которого так решительно возражал он, начальник штаба. Липовец оставался занозой в живом организме армии. Дивизии обтекали его с обеих сторон: на правый фланг шли подкрепления к Ивачеву, а слева прорывались к реке танки Городанова…

Командарм и Юргенев заночевали в штабе Скворцова. Мусаев до полуночи просидел в аппаратной у радистов. Утром у него было превосходное настроение. Юргенев же не мог сказать этого о себе. Особенно разволновался он, когда узнал, что Мусаев отменил намечавшуюся на ночь бомбежку переправ в тылу противника. Полк ночных бомбардировщиков, нацеленный на эти переправы, Мусаев послал на помощь Ивачеву, который рискнул-таки ночью форсировать Днестр и к утру зацепился за правый берег, не прорвавшись, правда, до Горыни, чего хотел Мусаев. Но «пятачок» площадью до пяти километров у него уже был. По сведениям, поступившим от Ивачева, гитлеровцы к утру опомнились, предприняли яростные контратаки.

Скворцов уехал на передовую, где подразделения его дивизии продолжали окапываться под огнем противника. Этот момент Юргенев и выбрал для разговора с командармом.

— Напрасно мы перестали давить на Липовец, — сказал он. — Ауфштейну не удалось бы удержать его. Да и сводка наша лучше бы выглядела, если в ней оказались названия двух городов: Горыни и Липовца. Может быть, дивизии Ивачева дали бы звание Горынской. Он спит и видит, когда его дивизия получит наименование освобожденного ею города…

Мусаев внимательно посмотрел на начальника штаба, но промолчал. Юргенев принял это за приглашение к продолжению разговора. Он поднял глаза к мигающей лампочке, словно собирался с мыслями, хотя мысли эти были давно и тщательно обдуманы.

— В тылу у Ауфштейна, — деловито продолжал он, — остались три моста: железнодорожный, шоссейный и понтонный. От наплавного моста к Липовцу недавно проложен грейдер. По данным разведки, грейдерная дорога вполне выдерживает тяжелые машины и тягачи. Эта, как вы называете, заноза может вызвать такое воспаление, что мы не обрадуемся. Армия наша растянута, перед немцами только тоненькая ниточка… Вдруг они разорвут ее?..

— Не ниточка, положим, а пружина, — думая о чем-то своем, сказал Мусаев.

— И пружина ломается!

— Для этого нужна сила, а ее у Ауфштейна пока нет.

— Именно — пока! — многозначительно поправил Юргенев. — Когда он эту силу наберет, он ждать не станет. Что для него одна дивизия Скворцова! К тому же дивизия потрепанная, растянутая по фронту, а рокадные дороги разрушены… Тут надо думать и думать!..