Сергей Поляков - Партизанская искра Страница 46

Оглушительный рев разбудил его.

Светало. На аэродроме заводили моторы. Около машин суетились люди, затем один за другим начали взлетать «Юнкерсы» и кружиться над аэродромом.

«Еще заметят», — подумал Костюченко. Зная манеру немецких стервятников охотиться даже за одним человеком, он заполз в заросли и припал к земле.

Иногда самолеты проносились над ним так низко, что он чувствовал горячее дыхание их моторов.

«Юнкерсы» построились в девятку и, сопровождаемые четырьмя «Мессерами», пошли на восток.

И только после этого Костюченко осторожно приподнялся и осмотрелся вокруг. Взору открылся характерный ландшафт южной Украины: холмистая степь, изрезанная балками, прямые колхозные лесопосадки, села в зелени садов. Вдали проступал из утренней синевы темный лесок, тоже такой, какие бывают только на юге. И все это было Костюченко незнакомым.

Вправо от аэродрома виднелась небольшая группа каменных строений. От них в обе стороны разбегались вдаль ранжиры телеграфных столбов.

«А это что за поселок? Чёрт его батьку знает! У нас на Первомайщине таких вроде не бывало», — недоумевал Костюченко. рассматривая поселок. И вдруг он заметил сизый дымок над крышей одного из домиков. Дымок попыхивал толчками вверх, будто из раскуриваемой трубки. Это была железнодорожная станция, но какая, Костюченко тоже не мог узнать. Он достал карту и по ней установил, что находится в Вознесенском районе. Николаевской области, вблизи станции Новая Полтавка.

«Эка ведь куда занесла нелегкая», — подосадовал Костюченко отпустив нелестный комплимент по адресу летчика. Но за себя он теперь уже не беспокоился. Его тревожил вопрос, где приземлился Блажевский который высадился вместе с ним сегодня ночью. Что с Блажевским? Может, попал в лапы к фашистам, так же как мог попасть и он. Костюченко? А если и приземлился Блажевский благополучно, удастся ли ему добраться куда следует и выполнить задание ЦК партии Украины?

Положение Костюченко осложнялось. Высадка в неизвестных местах и отсутствие знакомых людей вокруг рушили надежду на встречу с Блажевским. Теперь оставалось одно — пробираться в северные районы Одесшины, пока без явок и паролей, и организовывать там партийное подполье.

Он наметил по карте маршрут и, с наступлением темноты, двинулся кратчайшим путем к Бугу.

На четвертые сутки ранним утром Костюченко увидел освещенные лучами восходящего солнца гранитные берега реки.

По левому берегу раскинулось селение Бугские Хутора. Это был последний населенный пункт Николаевской области. В этом месте он должен переправиться через Буг. А уж там. за голубым рубежом, начиналась Одесщина — знакомые ему места.

Костюченко расположился в молодых подсолнухах, доел свой сухой паек, состоящий из копченой колбасы и галет, и прилег отдохнуть. Пройденные за ночь двадцать с лишним километров давали себя знать, да и бедро еще тупо ныло.

Проснулся он в полдень. Во рту было сухо от жажды.

«Скверно без воды, — подумал он, — до темна так далеко, что сдохнуть можно». Но пробираться к Бугу засветло было рискованно.

Он оглядел местность и увидел неподалеку работающих женщин.

«У них, наверное, есть вода», — решил Костюченко и направился к ним.

— Добрый день, жинки!

Женщины сдержанно, с явной неохотой ответили.

— Водички не найдется попить?

— Найдется. Воду у нас пока не отняли, — ответила за всех пожилая женщина, разглядывая незнакомого человека с таким видом, будто он был во всем виноват.

Это была крупная, еще красивая и сильная старуха, какие часто встречаются на Украине. Она была самая старшая и, видимо, самая уважаемая из всех присутствующих здесь женщин.

— Мария, дай человеку воды, — строго приказала она девушке.

Обхватив обеими руками ведро, Костюченко долго и жадно пил.

— Фу-у-у! — тяжело вздохнул он. — Теперь можно идти дальше, вот спасибо!

— Нема за що.

— Как нема? Можно сказать, спасли человека от смерти, — пошутил Костюченко.

— Зачем умирать без толку? В такое время люди с толком умирают, — не скрывая намека, произнесла старуха и, покосившись на незнакомца, одетого не по-летнему, в пальто, спросила:

— Откуда сами?

Костюченко понял, что женщина спрашивала, откуда он родом, но ответил иначе:

— Из плена, мамаша.

— Надоело, значит, воевать?

— Повоевал и хватит. Теперь надо и пожить.

— Да вы что же, из тутошних?

— С Одесщины я, — показал он за Буг. — Там у меня семья, ребятишки.

— Соскучились, небось?

— Три года дома не был.

Женщина покачала головой.

— Нас, старых и малых, оставили, а сами до жинки? Это добре.

Костюченко понял её взгляд, полный неумолимого материнского укора.

— Ничего, мамаша, погляжу на своих, а там видно будет.

— А оттуда вам было плохо видно? — указала она на восток.

Радостно стало на душе Костюченко оттого, что эти советские женщины так враждебно отнеслись к тому, что он дезертир, бежал с фронта.

— Значит, я, по-вашему, неправильно сделал, ошибся?

— Не знаю, человече, — ответила пожилая женщина, — разные люди бывают и делают по-разному.

Она помолчала и, глядя куда-то в сторону, промолвила:

— Жалко мне воды, что дала вам.

«Нет, не пропадешь с таким народом, не пропадешь», — подумал Костюченко.

— Не жалейте, мамаша. Может, я вам за эту воду еще не раз спасибо скажу. Вижу, что вы добрый человек, и все вы тут добрые люди, потому и не хоронюсь от вас.

— А чего же бояться нас? Мы не полиция и не жандарма.

— Скажите, это селение «Бугские Хутора»?

— Нет, это «Быковы хутора», — поправила старуха, улыбнувшись.

— Как Быковы? — опешил Костюченко. — По карте они значились, как Бугские. «Неужели опять не туда попал?» — подумал он.

— А это теперь сам народ дал им такое название.

— Почему?

— А чтобы немцы не нашли их по своим картам и наших девчат не угоняли в Неметчину.

— Ну и как, не угоняют?

— Сначала не угоняли. Нагрянут, спросят, это «Бугские хутора»? Нет, говорим, Быковы. А где же, говорят, Бугские? Не знаем, говорим, поищите. Разозлятся они, погарчат и геть отсюда. А потом, видать, раскумекали, или донес кто и… угнали наших девчат в Неметчину.

Старая женщина говорила без боязни перед незнакомым человеком, с подчеркнутой гордостью за непокорный народ свой. Она, наверное, все это сказала бы в глаза любому старосте или полицейскому, а может, уже говорила не раз.

Костюченко смотрел на её обветренное, опаленное солнцем лицо и думал:

«А как же иначе может думать и говорить эта старая женщина, мать, у которой, наверное, не один сын или зять, или внук на фронте. Может некоторых из них она уже не дождется».

И таким кровным, поистине сыновним чувством и глубоким доверием проникся к ней Костюченко, что не побоялся открыться.

— Мамо, мне нужно спросить вас кое о чем.

— Спрашивайте, будь ласка.

— Только по секрету.

Женщина понимающе кивнула головой.

— Девчата, айда работать! — приказала она и все послушно принялись за работу.

— Слушаются они вас, — сказал Костюченко, когда они вдвоем отошли в сторону.

— Я у них бригадиром. В колхозе была бригадиром, и сейчас. А вы кто?

— Партизан я, мамо.

— Не шутишь? — недоверчиво спросила она, в первый раз сказав ему «ты».

— Не до шуток, мамо. Вот, смотрите. Костюченко отвернул полу пальто, обнажив наган и две гранаты за поясом.

— Вижу.

В дополнение к этому, Костюченко вынул газету и, указав на первую страницу, спросил:

— Знаете, кто это?

Глаза женщины заискрились. Она осторожно дотронулась до портрета и почти шопотом произнесла:

— Это наш товарищ Молотов.

— Вячеслав Михайлович уехал в Лондон, где будет говорить об открытии второго фронта, — пояснил Костюченко.

— Нам помогать будут?

— Должны, мамо.

— Так что тебе нужно, говори.

— Посоветуйте, где и как мне переправиться через Буг.

Женщина задумалась на минуту и озабоченно поглядела на село.

— Днем туда показываться нельзя. В хуторе сейчас полно немцев. Вот слухай. Как стемнеет, тихосенько пойдешь в село, отсчитаешь вон с того боку четвертую хату. Там живет старый Петро Малюта. Он рыбак и свою лодку имеет. Он тебя и переправит. Только скажи, что баба Горпина послала. Теперь иди и прячься до ночи. Счастливого тебе пути.

Костюченко признательно пожал руку старой Горпины и, приветливо махнув рукой остальным, зашагал.

«Нет, с этим народом не пропадешь. Такие люди не подведут», — повторял он вслух.

…Двое суток укрывался Костюченко у Малюты, пока в селе стояла какая-то проходящая на фронт немецкая часть.

Петр Малюта, семидесятилетний, угрюмый на вид старик, оказался человеком редкой доброты. Он с особой заботой и вниманием отнесся к своему гостю. И только когда разговор заходил о захватчиках, он сразу, менялся. Нависшие кустистые брови его совсем опускались на глаза.