Иван Чигринов - Оправдание крови Страница 47

Хозяйка увидела Чубаря через окно, когда тот напрямик вышел из лесу. Она рванулась было навстречу, но тут же сдержалась, чтобы дождаться его в сенцах. Как только Чубарь переступил первый порог, Аграфена, не стесняясь детей, повисла у него на шее. В тот день она даже не спрашивала, откуда он взялся и долго ли собирается быть. Она только радовалась, что Родион вернулся к ней, и не таила этой радости от него, и не спрятала бы ее и от людей, если бы можно было показаться на люди.

Как и представлял себе Чубарь по дороге от фронта, действительно было все — и горячая банька, которую приготовила Аграфена уже к самому вечеру, и жадная любовь ее, и бесконечные ласки. Но скоро, уже через несколько дней, Чубарь почувствовал, что хозяйка вроде затревожилась: мол, ничего не знает о его намерениях, о его планах. Чубарь, конечно, не стал скрываться от нее, в конце концов, в этом не было смысла, ведь кому-то он должен был целиком довериться, а она слушала и все тускнела лицом, будто постепенно разочаровывалась в своих надеждах. Видя, что в их отношениях растет отчужденность, Чубарь понял: надо внести полную ясность. Но разговор такой все оттягивал, верней, просто не решался начать, словно боялся в душе, что нарвется на что-то неприятное, что ему откажут в этом доме в чем-то таком, без чего дальнейшая его жизнь немыслима…

Зазыбу сегодня Гапка встретила тоже ревниво, может быть, даже враждебно, будто человек пришел, самое малое, описывать за долги имущество.

А Чубарь, наоборот, обрадовался.

— Как ты проведал, что я здесь? — спросил он возбужденно после того, как они крепко пожали друг другу руки.

— Сорока отсюль прилетала, — пошутил Зазыба, тоже не пряча радости. — Ну, а по правде?

— Если по правде, то бабиновичский Хоня сказал.

— Где ты его видел?

— В местечке.

— И он тебе сказал, что я в Мамоновке? — насторожился Чубарь. — Откуда он мог знать?

— Нет, об этом я сам догадался.

— Вот и хорошо, — успокоился Чубарь. — А то я уж, грешным делом, подумал… Да ты садись, — пригласил он и, как только Зазыба опустился в самодельное, с гнутой спинкой кресло, которое словно бы с расчетом было поставлено дальше от окна, спросил о самом главном: — Ну как тут, заместитель? Что нового?

Зазыба усмехнулся.

— Гм, нового… Нового много, считай, что все новое. И самое первое — это то, что ты теперь уже не председатель, а я не заместитель. Потому что колхоза нет.

— А не поторопился ты его распустить?

Зазыба пожал плечами, снова усмехнулся, но более нетерпеливо.

— Я и сам одно время думал, не торопимся ли мы. Даже полаялся кое с кем. А потом вижу — в самый раз. Особенно если учесть, что комендант тоже неудовольствие выразил нашей торопливостью, даже проборку сделал мне за это на совещании.

— Что за совещание?

— Обыкновенное. Немцы собирали полицейских, старост, председателей колхозов, где они остались еще, ну и советовались, как новый порядок ладить.

— А ты при чем здесь? Ты ж не староста и не полицейский. Даже не председатель колхоза.

— И я так считал, что ни при чем. А комендант почему-то не поверил. Тоже вызвал. Да и говорит при всех, что мы самоуправством занялись, поделив колхозную собственность. Грозился, мол, расследует дело. Так что не один ты недоволен.

— Ну, комендант — это одно, а я — другое!

Зазыба вдруг почувствовал в Чубаревом голосе прежнее упрямство, которое порой граничило с безрассудством и нередко мешало им жить в согласии между собой. Поэтому сказал примирительно:

— На это есть санкция колхозного правления. Протокол тоже составлен, чтобы раздать имущество и поделить посевы. Но не насовсем, а только на сохранение колхозникам до прихода Красной Армии.

— Что-то я не слыхал раньше такой директивы. Что, новая поступила? — пронзительно глянул на Зазыбу Чубарь.

— Просто правленцы сами решили так.

— С твоей, конечно, помощью?

— А как же.

— Что я тебе говорил? Приказано было уничтожать, все уничтожать! Не сохранять, а уничтожать! Думаешь, немцы такие дураки, чтобы не найти, где вы что спрячете? Я сам когда-то при раскулачивании искал, знаю.

— Ну, что найдут, а что и нет.

— Вот, вот!…

Видя, что на Чубаря мало действуют его доводы, Зазыба решил зайти с другой стороны, надеясь, что это уж непременно подействует.

— Вот ты говоришь, — покачал головой он, — что будто бы все треба только уничтожать, чтобы не досталось немцам. Думаешь, мне очень хочется, чтобы они жирели на наших хлебах? Кстати, я потом беседовал с Маштаковым. Тот тоже не говорил, чтобы я подчистую уничтожил все.

— А чего же он хотел?

— Ну, конкретных указаний не давал, но уничтожать колхозное достояние не приказывал. Говорил, в частности, что хлеб и самим понадобится.

— Когда это было?

— Сдается, не па другой ли день, как ты ушел из Веремеек.

— Он к тебе приезжал?

— Нет, в Кулигаевку. А меня уже после покликали туда.

— Ну, и про что вы говорили?

— Примерно про все. Кстати, о тебе он тоже спрашивал.

— А ты что?

— Сказал, что видели тебя на большаке, небось подался в Крутогорье.

— А он?

— Возмутился. Говорил, что тебя где-то ждали перед этим, а ты не пришел.

Чубарь долго молчал, потом спросил:

— Как полагаешь, он здесь, в районе?

— Чего не ведаю, того не ведаю, — развел Зазыба руками. Тогда Чубарь отбросил взмахом головы волосы, чтобы не падали на лоб и лежали ровней, согнал с лица глубокую задумчивость, которую сменили нетерпение и решительность, и перевел разговор на другое.

— Ну, про колхоз и про то, что вы теперь делаете, я наслушался за эти дни и от нее, — Чубарь кинул взгляд на хозяйку, которая все еще находила себе какие-то дела в хате. — Только не хватало услышать от главного действующего лица. Теперь и это состоялось. Таким образом, надо считать, что новый порядок в Веремейках уже действует. И полицейский есть?

— Есть. Браво-Животовский.

— Жаль, что до него в свое время не добрались. Затаился, подлюга. — Ты с ним осторожней. Вооруженный ходит, да и грозился как-то, что не пощадит тебя, если встретить доведется.

— Тут кто кого. Я тоже без винтовки не хожу. Поразводили сволоты разной!

— Да она как-то сама…

— Потому что ждала, покуда время настанет. Браво-Животовский тоже был на совещании?

— Он меня и возил.

— Значит, начал командовать?

— Остерегается еще брать все на себя, но дело идет к тому.

— Что его держит?

— Выгадывает, чтоб уж наверняка все было. Чтоб не получилось какой неожиданности: а вдруг да наши попрут немцев обратно?

— Глянуть бы одним глазом на него.

— Думаю, не разминуться вам.

— Значит, тебя немцы ругали, что колхоз распустил? — весело, будто сдерживая смех, поглядел на Зазыбу Чубарь. — О чем же они думают?

— Как о чем? — не понял Зазыба.

— Ну, чего хотят от колхоза? — уточнил Чубарь.

— Хлеба, — ответил Зазыба.

— Значит, вообще собираются оставлять колхозы? — недоуменно заморгал Чубарь.

— Сдается, нет. У них все уже продумано. Снова обещают крестьянам индивидуальное землепользование. Но с постепенным переходом. Через общину.

— А какая корысть им тогда канителиться?

— У них на этот счет есть свое толкование. Но все толкования — пустое. Просто нужен наш хлеб. Ну, а из колхоза легче его забрать. Дальше там, мол, еще неизвестно, что будет, а теперь понятно — нынешний хлеб выращен, значит, не надо всякими перестройками мешать мужикам убирать его.

— Вот видишь, — воскликнул Чубарь, — немцы своей линии держатся, а ты помогаешь им!

— Я уже тебе не один раз объяснял, — поморщился Зазыба, — не треба все сводить к одному — бросить хлеб и уничтожить. Думаешь, Красная Армия сюда вернется с хлебными обозами, чтобы мужиков кормить?

— Перестань ты, Зазыба, печься о мужиках! Идет война! И нам с тобой совсем о другом надо думать.

— О людях тоже надо думать.

— Ну, ты как знаешь, а я потакать не собираюсь. Не за этим возвращался. Ты небось думаешь, я все это время по кустам отсиживался? Я полсвета уже обойти успел. На-тка вот, прочитай. — Он вынул из кармана сложенную бумагу с речью Сталина, которую получил от полкового комиссара, подал Зазыбе.

Но Зазыба только глянул на заголовок да пробежал первые строчки.

— Это я читал. Еще когда печаталось в газетах.

— То было в газетах, а теперь, вишь, мандат. Мне его дал один большой человек, когда направлял сюда. Потому что здесь обо всем хорошо сказано, что и как. И нечего выставлять свою «народническую» политику. Теперь не до нее.

— Никакая она не народническая, а самая советская.

— Но ты наконец должен взять в толк, что на войне надо воевать!

— Разве я отрицаю? Но мы-то с тобой не совсем на войне. Покуда мы с тобой скорей в войне, чем на войне.

— Значит, необходимо и здесь разжечь ее. Зря не захотел читать до конца. Тут так и написано: «… Нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду, везде…»