Пётр Поплавский - Под кодовым названием "Эдельвейс" Страница 47

За стальными бортами бронетранспортера Кеслер чувствовал себя великолепно. Ехали по маршруту Чегем Первый — Баксан — Горячеводск — Пятигорск. В последнем предусматривалась двухчасовая остановка на обед.

Погодное небо радовало синевой, пригревало солнце. Возникало удивительное ощущение теплой прохлады. Такое на Кавказе бывает довольно часто. Земля дышит теплом, а воздух бодрит холодком. Необычайно здоровый климат. Вот жизненное пространство, которое самой природой предназначено для устройства «гегенд- вальдов» — обезлюденных поместий для культурного освоения работящими немецкими переселенцами из победоносных войск СС.

Такие мысли лениво и сладостно сновали в голове следователя Кеслера, убаюкивая его в блаженную дремоту. Однако в Пятигорске этот упоительный житейский тонус, что столь благодетельно способствует интенсивному пищеварению, катастрофически упал.

Хозяин бронетранспортера оберштурмбанфюрер Хейниш пригласил следователя посетить в местной мечети торжество — религиозную службу в честь фюрера.

В толпе важно насупленных местных «деятелей» Кеслер кое — кого узнал. В первую очередь «правителей» Кабарды и Балкарии князей — таубиев Зафира Ке- леметова и Довлатгери Тавкешева. Другие — разная мелкота — седые, изрядно одряхлелые старцы, которые четверть века тому назад уносили отсюда ноги и вот — возвратились под штандартами фюрера.

Но больше всего поразил Кеслера генерал кавалерии фон Макензен, которого военная судьба пересадила из седла в танк. Следователь краем уха слыхивал, что барон принял магометанство. Он ни на мгновение не поверил в этот бред. А как теперь не поверить, если собственными глазами видишь прусского генерала в зеленом тюрбане, в белоснежном балахоне из высокосортной верблюжьей шерсти, босоногого, да еще с кораном в руке? Майн гот, метко в библии сказано: «Не верь глазам своим»!

— Горец! — гремел под сводами мечети пронзительный, как вопль, голос. — У тебя ничего не было. Все твое богатство забрали большевики…

Прусский «магометанин» фон Макензен одобрительно покачивал головой, увенчанной «освободительного» цвета тюрбаном правоверного сына аллаха, как бы подтверждая: «Да… именно так… так и есть…»

А голос не умолкает:

— Теперь у тебя, горец, всего вдосталь, а будет еще больше. Всем этим счастьем семьи и покоем детей ты обязан другу и освободителю, великому имаму всех мусульман Кавказа Адольфу Гитлеру!

Одобрительно покачивается тюрбанизированная голова ловкача барона: «Да… именно так… так и есть…»

Вдобавок досаждала осветительная аппаратура киносъемочной группы. Мощные «юпитеры» нагревали воздух. Кеслер исходил жирным, липким потом, ибо не мог спрятаться от безжалостных лучей в прохладной тени, как это делал в своем кабинете при старательном исполнении служебных обязанностей. У него арестованных держали под лучами рефлекторов до тех пор, пока не сжигало кожу…

Лишь после того, как выбрался наружу, он вздохнул с облегчением. Жадно хватал ртом целительный, словно животворный источник, горный воздух.

— Рота — а-а!..

Каски замирают ровным металлическим рядом.

— Направо равняйсь!

Блестящий жезл в руке тамбурмажора взлетает вверх, замирает на миг, свершает элегантный пируэт и падает вниз, рассыпается дробь барабанов.

Взвод трубачей облизывает пересохшие губы, чтобы через секунду грянуть торжественный «Марш Пруссии». Рота почетного караула вермахта, войск СС и полевой жандармерии косит глаза направо, на вход в мечеть.

— Смирно!

Долговязый «магометанин» из Пруссии, уже обутый в инкрустированные жемчужинами шлепанцы с загнутыми вверх носками, проходит вдоль шеренги мордастого почетного караула. Теперь оркестр играет гимн нацистов «Выше знамя», и под его звуки на мачту ползет штандарт новоявленных посланцев аллаха — две серебряные молнии на черном, цвета непроглядной ночи полотне — эмблема СС.

Левая рука «магометанина» фон Макензена прижимает к сердцу коран, а правая — вскинута в нацистском приветствии.

Последние аккорды тонут в дирижируемом, а посему слаженном реве:

— Хайль! Зиг хайль!

Казалобь бы, на этом все и закончится. Так нет, судьба коварно готовила Кеслеру еще одну неприятную каверзу.

Поначалу его насторожил разговор оберштурмбан- фюрера Хейниша со встреченным в болотно — зеленой толпе оберстом из ставропольского «Абверштелле» герром

Арнольдом. Собственно, насторожил не весь разговор, а его обрывок:

Арнольд: «Я на колесах — имею быстроходный «хорьх».

Хейниш: «А у меня бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом».

Арнольд: «Склоняюсь перед силой и капитулирую».

И вот пожалуйста, произошло наихудшее. После всех церемоний Хейниш эдак небрежно бросил:

— Кеслер, у меня гость. Прошу проявить любезность и пересесть в свою машину. Со мной поедет оберст Арнольд.

Любезность… Черт бы его побрал, этого оберста!

Перебираясь в свою четырехколесную служебную собственность, Кеслер ворчал:

— У меня безошибочное животное предчувствие. Всегда почему‑то кажется, что погибну бессмысленно, в дороге, от партизанской пули.

— И давно это у вас? — лениво спросил рыжий Вилли.

— С начала войны с русскими.

— Так вы же только что говорили о партизанах, а не о военных. Каким же образом с начала войны…

— А партизанские бандиты и объявились с первых дней войны! — веско изрек Кеслер. Потом сердито набросился на Кристину: — Фрейлейн Бергер, куда вы устраиваетесь? Неужели вы думаете, что я буду ехать рядом с вашим вонючим псом? Нет уж, нюхайте его сами! — И обратился к Майеру: — Терпеть не могу собак! Как‑нибудь перемучаюсь до Ставрополя рядом с вами, Вилли. Не возражаете?

— Нет, — вместо Майера ответила Кристина. — Хозяин здесь вы. Но не мешало бы придерживаться правил элементарной вежливости.

— Неужели? — отмахнулся Кеслер.

В пути следователь не переставал высказывать свое крайнее негодование. Оберштурмфюрер Майер оказался терпеливым слушателем. Опереточное действо с прусским «магометанином» в главной роли разбудило в Кеслере давнюю и закоренелую зависть.

— Этот фон барон… Вернее будет фон Вор! Ведь всем известно, что вельможный барин, мягко говоря, незаконно присвоил ценности Ростовского музея, который русские эвакуировали в Пятигорск. И что бы вы думали, Майер?

— Не решаюсь высказывать досужие мысли, — осторожно обронил оберштурмфюрер.

— Я смелее! Этот фон барон отгрузил в свое поместье лучшие экземпляры из ростовской коллекции, хотя она уже вся принадлежала рейху. А среди тех художественных произведений — не побоюсь сказать: преступно украденных у немецкого народа, — шедевры мирового значения, которым нет цены! Рибейра, Мурильо, Рубенс, Иордане, Донателло… Польстился даже на полотна русских — Верещагина, Крамского, Репина, Поленова, Коровина, Айвазовского…

— О, господин Кеслер, оказывается, вы тонкий знаток искусства, — польстил Майер.

— Еще бы! — согласился, не уловив иронии, Кеслер. — И куда только смотрит зондерфюрер Краллерт? Наверное, хапанул от барона изрядный куш.

Кеслер кипел гневом, обобщая свои «фронтовые» наблюдения:

— От высоких генералов добра не жди! Мало им, что по уши погрязли в титулах, крестах, миллионных дотациях в рейхсмарках, поместьях и чуть ли не королевских доходах. Для них карьера и выгода куда важнее, чем всемирная миссия нордической расы, величественные свершения старонемецких идеалов и чисто арийские моральные ценности. Но пусть! Мы, эсэсовцы, еще возьмем их в наши крепкие руки. Придет время, день суда грянет! Фюрер действует!

В течение всей поездки следователь Кеслер демонстративно не обращал внимания на присутствие за его спиной шарфюрера СС. Пес жался к ногам Кристины и чуть слышно рычал. К месту назначения добрались только к вечеру.

Кристине Бергер не легко было узнать Ставрополь. В памяти он остался таким, каким увидела его в первый день оккупации, когда из кубанских степей шла она пешком на восток за линией фронта. Тогда еще дымились пожарища, каменными завалами выглядывали разрушенные бомбами дома, а возле уцелевших торчали фанерные предупреждения: «Минен!».

Но было и другое. В центральной части Ставрополя еще краснели вывески советских учреждений. Хотя и покореженные, посеченные автоматными очередями, погнутые фашистскими прикладами, они все же были, читались.

Теперь улицы были расчищены и убраны, воронки засыпаны щебнем. Руины укрылись за деревянными заборами и щитами.

Как и было заранее решено, сотрудников службы разместили в небольшой гостинице, что очень устраивало Хейниша. Он терпеть не мог многолюдья. На первом этаже номеров не было, только ресторан и служебные помещения. Прибывшим отвели все левое крыло на верхнем этаже. Это обеспечивало определенную изоляцию от помещений, расположенных ниже. По крайней мере, постороннему тут ни к чему было появляться, путая — в самом деле или умышленно — номера.