Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-3 Страница 47

А чем мы им мешали после гражданской-то? Ничем! Сидели не рыпались, землю пахали. А они нас под корень. Вот сейчас, за какие такие пироги мы здесь бьемся? Не за немцев же мы головы свои кладем. Коммунистов бьем, корпус казачий — не шутка. Да видно, и на этот раз — не судьба нам их одолеть. Что там собираются с нами эти хреновы англичане сделать, это один Бог знает, да только всему казачеству русскому на этом конец приходит».

Что-то я ему возражал, в чем-то соглашался. Это только теперь, пройдя университеты Нижне-Амурлага и Амгуньлага, я, много чего узнавши и хорошо поняв сущность Советской власти со всеми ее фокусами и злодействами, считаю, что прав был Степан на все сто процентов. Вот только комсомольцем он меня обзывал напрасно. Комсомольцем я не был никогда, и об этом я уже писал. Но повторю еще раз. Не думаю, что можно зачислить меня в ряды ВЛКСМ, когда во время моей службы в Красной Армии, на фронте, замполит нашей минометной роты прополз по нашим окопам, и вручил всем молодым курсантам комсомольские билеты, хотя никто из нас заявлений не подавал, и никто нас об этом не спрашивал. А через несколько дней я был ранен и попал в плен, так ни разу и не заплатив членские взносы.

Стало темнеть, я спрыгнул с танка и перебрался в свой эскадрон. «Тигры» двигались в составе нашего дивизиона всю ночь и половину следующего дня, а потом исчезли. Свернули на какую-нибудь боковую дорогу или просто были брошены, не знаю. Война заканчивалась, и кому нужны были танки, даже такие как «Тигры»?

А мы шли дальше, все за той же своей судьбой.

19. «ДЕНЬ ПОБЕДЫ»

Меня часто спрашивают, где я был в день Победы, то есть 9 мая 1945 года.

Некоторые при этом добавляют: «И как вы там, плясали или плакали?»

В первые дни мая наш корпус, пробившись из Хорватии, продолжал двигаться уже по территории Австрии, по ее узким горным дорогам, стремясь поскорее выйти на контакт с англичанами. Наша колонна продолжала свой путь в том же составе, то есть бригадой Кононова, и в том же порядке — наш 8-й Пластунский сразу за разведдивизионом. Самого. Кононова так никто и не видел, и мы так и не знали, кто же командует нашей бригадой.

Несмотря на неясности (это для нас, рядовых) с командованием, бригада идет. Идет и идет. А время течет совершенно независимо от нас, и дат мы никаких не ведаем. 1 мая — мой день рождения, мне ровно двадцать, а я этого события не заметил. Вот как бывает.

Идем. Далеко впереди что-то забелело — обычный небольшой австрийский городок, зажатый между зелеными горами. И стрельба, все сильнее и сильнее. Обозы стали.

Бежит эскадронный командир сотник Сапрыкин. «Эскадрон, становись!» Ясно — что-то серьезное, разведдивизиону не справиться, работа для нас, пластунов. Каску на голову, гранаты за пояс, и скорым шагом вперед, туда, где стрельба. Идем, почти бежим, по улице. Слева — в ряд одноэтажные каменные дома на высоких цоколях, дворы отделены от улицы заборами из стальных решеток, тоже на каменном цоколе. Все — чинно, и культурно. Жить бы да жить. Если бы не стреляли. А стрельба все жарче и жарче, уже и минометы зачавкали. Навстречу мимо нас прошло двое раненых.

А вот уже и над нами свистнули первые. Команда, и взвод разделяется на две части, забегаем во дворы, пули по наши души сыпанули прямо дождем, рикошетят от стен дома и цоколя забора. Ложимся за полосой из высоких кустов наподобие нашей сирени, открываем огонь. Густая листва у этих растений начинается прямо от земли, противника не видим, куда стрелять, не знаем, но стреляем, это на войне частенько, бывает. Если бы на войне все пули и снаряды попадали в цель, давно бы и человечество прекратило свое существование.

Вдруг слышу: «Юра! Юра!» Оглядываюсь, гляжу: Митя стоит на высоком крыльце и машет мне рукой, дескать, давай сюда. Двумя громадными прыжками добираюсь до крыльца, взбегаю по ступеням. Место от стрельбы закрытое, стоять можно.

— Ты чего, Митя?

— А пошли, посмотришь!

— В доме кто есть?

— Пусто.

С оружием наготове входим в дом, Митя впереди, я за ним. Заходим в кухню, подходим к окну,

О, Господи! Вот они, голубчики. Вдоль дома, вплотную к нему, полоса какого-то кустарника, невысокого, похожего на смородину, а дальше широкая зеленая лужайка, полого спускающаяся куда-то дальше, где, по-видимому, речка (так это потом и оказалось), а за ней круто подымается склон горы, поросший старым, густым и совершенно не просматриваемым лесом.

А по лужайке, туда, вниз не спеша, отходит цепь титовцев человек в сорок, они абсолютно не торопятся, и наш огонь их ничуть не беспокоит. Они хорошо вооружены, быстро подсчитываю: два ручных пулемета, с десяток автоматов разных, остальные — с винтовками. И все это непрерывно лупит по тем самым кустам, где залегли наши. Не было бы беды.

Выскакиваю на крыльцо: «Хлопцы, давай сюда!»

Забегают казаки. Каждому говорю: «Разбирайтесь по окнам. Без команды не стрелять!'»

Вот уже в доме человек 8–9, половина с автоматами, жаль, что пулеметчиков не попалось.

Возвращаюсь в кухню. Все пока без изменений.

«Все готовы? Огонь!»

Прикладом по стеклам, и пошло-поехало.

Ой, как это им не понравилось, человека три-четыре явственно упали, остальные забегали, засуетились, кто подхватывает раненых, а кто просто бежит, стремясь поскорее скрыться туда, к реке, за пределы нашей видимости и наших пуль.

Через две-три минуты их уже никого не было видно, и огонь с их стороны прекратился полностью. Мы тоже перестали стрелять — не в кого было. Я с облегчением выпрямился, дело сделано, как вдруг: «Дзинь, дзинь, бах, бах!», посыпались стекла верхних частей окна, еле-еле мы с Митей успели отшатнуться от окна. Значит, рано мы успокоились, титовцы нас обнаружили, и из небольшой группы кустов, там уже далеко внизу, по нашим окнам длинными очередями бьет пулемет. Опомнившись после недолгой растерянности, мы дружно ответили по этим кустам, и пулемет замолк. Подождали немного, все тихо.

Выхожу на крыльцо, оставив Митю у окна. Подбегает взводный Олейник.

— Это вы их шуганули?

— Мы.

— Ну, молодцы!

Из дальних комнат двое казаков ведут под руки третьего, тот закрыл лицо руками, сквозь пальцы просачивается кровь.

— Здорово его? — спрашиваю.

— Да нет. Стеклом посекло.

Наш взвод собирается вместе, казаки рассаживаются под стенами «нашего» дома, курят.

— В доме кто есть из хозяев? — спрашивает меня Олейник.

— Никого.

— Ну, ты тут постой, чтобы кто не вздумал побезобразничать, а я к эскадронному.

С нашей стороны городка стрельба прекратилась везде, а вот впереди, у моста (о нем мы уже знаем) стрельба жаркая, так что и нас могут туда двинуть или, я думаю, направить и вслед за теми, кого мы только что отогнали. Для какого-нибудь обходного маневра. Хотя, если они еще в лесу где-то, нам двигаться против них по совершенно открытому месту, а потом перебираться через речку, про которую мы ничего не знаем, хорошего мало. Тем более, что только что из-за речки прошли две длинных пулеметных очереди, но так — в белый свет.

— Юра, а Юра! — это опять неугомонный Митя.

— Чего тебе?

— Вот тут, — Митя топает ногой по полу кухни, — бочка с вином.

— Где тут?

— В подполе.

— Большая?

— Литров двести, но не полная, примерно на треть.

— В люк пролезет?

— Пролезет, я уже померил.

Митя из Ейска самый молодой во взводе, но парень шустрый.

Подзываю еще трех казаков и минут через пятнадцать после разных «Ну, взяли, пошла, пошла, а ну еще, толкай, толкай!» деревянная бочка стоит на полу кухни, да еще и с резиновой трубочкой. Участники процесса, попробовав содержимое через трубочку, нашли его удовлетворительным и подтащили бочку к наружным дверям. Оставалось только ждать. Наконец, стрельба у моста начала куда-то перемещаться, затем затихать и прекратилась.

Вот и обозы двинулись. Дожидаемся своей подводы, укладываем бочку, и весь эскадрон потихонечку, на ходу, по очереди прикладывается к резиновой трубочке.

Проходим мост, и вскоре становится ясно, почему титовцы так упорно не хотели пропустить нас через него. На шоссе стоят штук 30 тяжелых немецких грузовиков, с них частично выгружено много чего разного, главным образом, боеприпасов, а мы не дали им увезти все это добро в горы. В нашем полку только советское оружие, поэтому берем и грузим только ящики с ручными гранатами и панцерфаустами. Мне повезло особенно: в кузове одной машины я обнаружил даже не знаю, что, но, разорвав это на две половинки, я получил два приличных одеяла. Теперь, положив одну половинку на землю и укрывшись второй, сплю совершенно комфортно, хотя тут в горах, и довольно прохладно, в особенности тем, у которых нет шинели.

— Слушай, Михаил, — говорю я Олейнику, — а куда могли деться те титовцы, которых мы отогнали? Ведь только по этому ущелью, слева от дороги, они и ушли, а может, и не ушли. У нас, смотри, сколько панцерфаустов, все равно нам их не взять. Давай-ка, устроим массовую бомбежку.