Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает Страница 47

В эту же палатку смело мог войти каждый, без различия званий и должностей. К тому же майор Виттенбек был вовсе не прусским королем, а обычным майором, командиром артиллерийского дивизиона Национальной народной армии ГДР. Если кто из присутствующих хотел немного перекусить или утолить жажду, он должен был протиснуться через ряды сидящих в задний угол палатки или просто передать деньги и сказать, чего он хочет: бутылку «колы», пирожного или конфет. Торговал всем этим солдат, сидевший за узким столиком, на котором стояли две свечи и телефонный аппарат. То один, то другой офицер звонил в свои подразделения, чтобы узнать, что же там делается.

Основная часть посетителей палатки состояла из солдат и унтер-офицеров, и это свидетельствовало о том, что офицеры Национальной народной армии более занятые люди, чем офицеры старой прусской армии.

Появление этой палатки обязано случаю. С 1 декабря прошлого года майора Виттенбека перевели в дивизию на должность командира гаубичного дивизиона. В тот же самый день он получил задание провести показательные занятия для офицеров округа. Поручение обрадовало майора и его заместителя да и всех офицеров штаба, так как давало возможность поскорее познакомиться друг с другом, на что в обычных условиях уходит довольно много времени. А чтобы ускорить этот процесс, майор Виттенбек предложил командиру полка перевести весь дивизион на восемь суток в лагеря, мотивируя свое предложение тем, что за пределами казармы никто не будет им мешать и они будут работать более эффективно.

Генерал Вернер согласился и подписал специальный приказ. Штаб майора Виттенбека провел определенную работу по обеспечению лагерей всем необходимым. Правда, часть офицеров и солдат-сверхсрочников, не желающих уезжать от семей, живших в городке, встретили такое решение без особого восторга.

Майор Виттенбек не ошибся в своих ожиданиях. За время подготовки весь дивизион, как никогда, сплотился, а показательные занятия удались на славу.

Декабрь в том году был относительно мягким и сухим, снег не выпадал долго. Кроме палатки-столовой и клубной палатки, которые отапливались, но в которых не разрешалось курить, майор Виттенбек приказал установить на границе лагерей еще одну отапливаемую палатку, в которой курящим разрешалось собираться от шести до десяти часов вечера. Здесь не было ни радио, ни телевизора. Вся меблировка состояла из скамеек и урн для окурков. Но уже на второй вечер эта палатка стала любимым местом встреч в лагерях, где порой собиралось до шестидесяти солдат, которые сидели не только на лавках, но и на ящиках.

Однажды вечером майор Виттенбек без всякой цели зашел в курительную палатку. Усевшись в уголке, он набил трубку и, прислонившись головой к брезентовой стенке, закурил. В этот вечер майор многое увидел и понял. Все входившие в палатку обязательно здоровались, и отнюдь не потому, что в ней находился майор, а просто так было принято. Пересев из угла на другое место, майор заговорил со своим соседом. Солдаты вели себя так естественно, будто оставляли робость и неуверенность перед входом. Все время, пока майор находился в палатке, на него смотрели как на обычного курильщика. А палатка, в центре которой стояла железная печурка, рассматривалась как какая-то нейтральная территория, где прекращалось действие субординации или, по крайней мере, об этом старались не говорить. Кто бы ни входил в эту палатку, будь то солдат, унтер-офицер или офицер, он входил так, как входят на городской пляж или в сауну, где человек на час, на два забывает об одежде.

С того декабрьского вечера курительная палатка обрела право на существование, и солдаты уже не представляли себе без нее ни одного полевого учения или занятия. Как только курительная палатка разбивалась, к ней сразу же устремлялись люди, и часто солдаты терпеливо ожидали у входа, когда освободится место.

Майора Виттенбека тоже тянуло в палатку, и вовсе не потому, что ему негде было выкурить трубку. Просто здесь можно поговорить с солдатами по душам, да еще в непринужденной обстановке. Во время таких разговоров, как правило, поднималась тема, в обсуждении которой принимали участие почти все солдаты. Разумеется, тему разговора никто не навязывал, она появлялась как бы сама по себе, порой по ассоциации с каким-либо случайно оброненным словом.

Часто разговор заходил об отношении к женщинам и девушкам, о любви и ее различных проявлениях. Говорили о войне, об армии, о прочитанных книгах, о людях, о событиях и многом другом.

Оказавшись в курительной палатке, солдаты на глазах менялись. Те из них, кто на занятиях в роте с трудом подбирали слова, здесь становились разговорчивыми, а те, кто в подразделении были слишком словоохотливыми, здесь казались сдержанными и говорили мало. Популярность палатки объяснялась тем, что все тут чувствовали себя на равных.

Освещалась палатка свечами, а также проникающим сквозь окна естественным светом.

Майора Виттенбека тянуло в эту палатку так же, как тянуло его в юношеские годы осенью в ближайший лес, где он строил шалаши; тянуло так, как деревенских подростков тянет летними вечерами на посиделки, где они сидят на скамеечке, словно воробьи на крыше, и весело болтают ногами, наблюдают за мужчинами, направляющимися в пивную, или планируют набеги на соседские сады и огороды. Виттенбека тянуло сюда, как некогда юношей тянуло в бывший дворец помещика Розенбергера, где жили студенты животноводческого техникума, в том числе и девушки (из ста студентов девушек было не менее шестидесяти).

Возможно, палатка перестала бы играть такую роль, если бы о ней заговорили в официальных органах как о своего рода положительном явлении или же, чего доброго, посоветовали другим завести у себя точно такую же. Но о палатке нигде не говорили.

Сейчас курительная палатка находилась метрах в четырехстах позади огневой позиции батареи, на просеке. Место для нее выбрал майор Виттенбек. Отсюда за две-три минуты можно было добежать до орудий или до тягачей, до радиостанции или до штаба. Все окна в палатке и люк в крыше были откинуты. В палатке разговаривали, но наружу не доносилось ни одного звука. Скоро солдаты, кроме часовых и лиц внутреннего наряда, лягут спать и заснут как убитые. А завтра утром начнется последний этап учений. Когда он закончится и подразделения и части соберутся на сборном пункте, где будут готовиться к обратному маршу, курительную палатку разберут в последний раз.

Солдат пошевелил уголь в печке и подбросил в нее еще несколько брикетов.

— А какой сегодня день? — спросил вдруг один из солдат.

Несколько секунд в палатке было тихо. Но вот кто-то обронил слово «суббота», и оно пошло бродить по кругу как пароль. Один произносил его с удивлением, другой — с недоверием, третий — как нечто долгожданное и дорогое. Затем солдаты заговорили о том, чем бы они хотели заняться в первую субботу после окончания учений: одни что-то предлагали, другие просто делились своими думами.

Майор Виттенбек тоже попытался представить, как он проведет субботний день. Раньше одиннадцати часов утра он никогда не уходил из казармы. Придя в общежитие офицеров-холостяков, он сначала шел в душ. Стоя под тугими струями воды, он думал о том, что было бы неплохо съездить домой, повидать жену и сына. Однако он гасил в себе это желание раньше, чем оно превращалось в поступок. Он мысленно начинал отговаривать себя от этой поездки, убеждая в том, что до полуночи все равно не доберется до дому, а в воскресенье сразу же после утреннего кофе нужно будет собираться в обратную дорогу. А главное, его неожиданное появление могло помешать воскресным планам жены и Акселя.

На самом же деле все эти домыслы были не больше и не меньше, чем оправданием собственной нерешительности. От поездки домой его удерживали совершенно другие причины. И он оставался в части. Однако, куда бы он ни пошел, что бы он ни делал, его не покидало чувство, что ему чего-то недостает. И забывался он на некоторое время только тогда, когда приходил в кафе, где его обслуживала Фридерика Шанц.

Вот, собственно, почему Виттенбек не любил суббот и почему сегодняшняя суббота, которую ему предстояло провести на учениях, казалась ему лучше любой другой. Здесь, на лужайке, расположенной на краю стрельбища и полигона, окруженной с трех сторон высоким лесом, все его мысли витали в пределах бодрствования и сна, мечты и действительности. Впечатления о событиях уходящего дня наслаивались одно на другое, прошлое перемешивалось с настоящим, а разбушевавшаяся фантазия спокойно управлялась и с прошлым, и с настоящим, и с будущим.

Тем временем разговор в палатке снова в который раз зашел о женщинах.

— В каждой женщине что-то есть… — проговорил один из солдат. — В каждой…

Виттенбек хотел было узнать, кто сказал эти слова, но потом, немного подумав, решил, что это не имеет никакого значения: каждый высказывает свое мнение, остальные могут с ним соглашаться или не соглашаться.