Александр Одинцов - Огненная вьюга Страница 48

Перед тем как разойтись по своим подразделениям, Алексеев спросил:

— Товарищ капитан. Будем действовать в темноте или при осветительных ракетах?

— Никаких осветительных. Дома, в которых разместились оккупанты, освещаются электричеством от аккумуляторов. Они сами себя нам освещают.

Погода к ночи испортилась: начался сильный снегопад, усиливался ветер. Кое-где на опушке леса уже мела поземка. Восточнее и юго-восточнее Новопетровского, там, где разливалось зарево пожара, громыхала артиллерия. Чувствовалось, что линия фронта безудержно продвигалась на запад и вот-вот она подкатится к району боевых действий отряда.

Слушая раскаты артиллерийской канонады, Шевченко, смахнув меховыми рукавицами снег с валежника, сел рядом с комиссаром:

— Молодцы наши! Здорово поднажали на фрицев! Вот бы сейчас им несколько десятков наших Т-34, показали бы они фашистам кузькину мать.

— Наверняка танки у наших есть. Да, наверное, и еще кое-что. Ведь такую армаду гонят. Не голыми же руками.

— Да, это точно, — согласился командир.

В назначенный час отряд бесшумно двинулся к деревне. Фашисты, не чувствуя опасности, проявляли почти полную беспечность. Этим и воспользовались разведчики. Бойцы Брандукова незаметно подошли к избам, где были расквартированы офицеры. Сержант Носов ударом ножа бесшумно снял закутанного в разное теплое тряпье вяло переминавшегося с ноги на ногу часового. В окна изб, брызнув стеклами, полетели противотанковые и ручные гранаты, полоснули огнем автоматы. Грохот, дым, треск выстрелов — и мертвая тишина. Ни один фашист не смог оказать здесь сопротивления.

Но не совсем хорошо складывалась на этот раз обстановка во взводе Алексеева. Часовой, охранивший дома, где жили артиллеристы, был смертельно ранен из «бесшумки», но успел поднять тревогу выстрелом из карабина. Услышав его, фашисты тотчас погасили свет в домах и в темноте завязалась беспорядочная перестрелка. Алексеевцы, как и было приказано, не стали ввязываться в затяжной бой, а забросали избы ручными гранатами, прочесали их огнем из пулеметов и автоматов и по сигналу командира взвода отошли к опушке леса, унося с собой убитых и раненых.

Удачнее складывалась обстановка во взводе старшины Шкарбанова. Разведдозор, возглавляемый сержантом Нестеровым, незаметно подошел к огневым позициям. Каково же было их удивление, когда они не обнаружили часовых ни возле орудий, ни у склада боеприпасов. Видимо, здорово замерзнув, они все трое сидели на корточках вокруг костра, разложенного в лощинке, блаженно протягивали к огню озябшие руки и ноги.

— Что будем делать с ними, товарищ старшина? — спросил сержант у подошедшего командира взвода.

— Ничего. Продолжайте наблюдение, но их пока не трогать. Будем ждать сигнала для атаки.

Ровно в двадцать ноль-ноль в снежное небо полетели красные ракеты и в деревне застучали пулеметы и автоматы, послышались взрывы ручных гранат.

— Вперед, — не скомандовал, выдохнул Шкарбанов.

Быстро, бесшумными ночными птицами метнулись тени по белому снегу — одни к костру, другие к пушкам. Несколько автоматных очередей, и часовые были уничтожены, даже не поняв, что произошло. Вывести орудия из строя без взрывчатки — непростое дело. Но не для тех, кто этому хорошо обучен. Через считанные минуты пушки только внешне сохраняли вид грозного оружия, но стрелять из них уже никто не смог бы.

Шум боя нарастал, ширился. Старик, находившийся рядом с командиром, возбужденно кричал:

— Под корень их! Под корень руби, ребятки! Ни одного не оставляй, ни одного, ради бога. Не давай им утечь из деревни, а то вернутся — всех перебьют.

Шевченко, услышавшего последние слова Иванушкина, словно током ударило: про арттягачи-то забыли. Ах, шил нас черт черными нитками. Укатят ведь на машинах.

— Комиссар! — воскликнул он. — Тягачи, горючка…

Тотчас понял Огнивцев, что надо делать. Мгновенно собрал находившихся поблизости бойцов:

— За мной! К тягачам, складу горючего! Живо! Скорей!!!

Руководя боем, с замиранием сердца поглядывал Шевченко в сторону, куда метнулся с группой бойцов комиссар. С досады за оплошность дважды срывал с головы шапку, комкая ее, бил по снегу, беззвучно ругался самыми страшными ругательствами. И как же он забыл о транспорте?! Как?! Не было же случая такого…

Но вот на окраине, где чернело самое большое горбатое здание деревни, беззвучно взметнулся огромный столб огня. В небо взвились обломки балок, куски досок, кровельного железа. И грянул могучий взрыв. Засвистало, затрещало буйное пламя, взвились ввысь жирные слоистые клубы дыма.

Шевченко с облегчением вытер шапкой мокрое от холодного пота лицо:

— Спасибо, комиссар! Дорогой ты мой человек! Только бы ты живым остался…

34. НОЧЬ В ТЫЛУ ВРАГА

Каждый раз после ночного боя Шевченко становился где-либо на главной лыжне отхода и пропускал молчаливые, но возбужденные, разгоряченные боем цепочки бойцов. Он никогда не отходил первым. Великая ответственность за человека-бойца неугасимо горела в его сердце. Это было известно каждому и его приказ «не оставлять на поле боя ни одного раненого или убитого» выполнялся неукоснительно. Командиры взводов знали, что в пункте сбора капитан строго спросит за каждого бойца и, если кого-то нет, заставит вернуться и разыскать. Но коль уже никак нельзя — даст задание связаться с населением, партизанами, но добьется, чтобы никто не исчез бесследно.

Вот и теперь Шевченко стоял у тропы и цепким взглядом ощупывал проходившие колоннами по одному взводы. Первыми шли шкарбановцы, оживленные, окрыленные боевым успехом. Пропустив замыкающего цепочку бойца, помощник командира взвода Степанов, вскинув руку к ушанке, на радостях не по-уставному доложил:

— У нас полный порядок! Всыпали гадам по первое число. Задача решена.

— Спасибо! Молодцы! Следуйте к сенному. Он недалеко.

— Есть!

С небольшим интервалом двигался взвод Брандукова. Тут тоже было все благополучно, без потерь, хотя сам Брандуков был чем-то недоволен. Однако он твердо доложил, что приказ выполнен.

Дрогнуло сердце с появлением алексеевцев. Первыми тяжело шли бойцы с волокушами. Сколько уже приходилось Шевченко видеть убитых и раненых в походе под Велиж, но не мог он без жгучей душевной боли видеть своих боевых друзей, затихших навек, страдающих от тяжких ран. Не мог и отрешиться от чувства вины перед ними. Может быть, не все он до конца продумал перед боем, чего-то не учел, что и повлекло за собой потери, которых, вероятно, можно было избежать. Умом Шевченко понимал, что жертвы в боях неизбежны, но все его естество не могло, не хотело примириться с этой трагической неизбежностью. Может, потому он и не думал о возможности собственной гибели и порой без особой необходимости лез в самое пекло боя, словно бы бросая вызов смерти.

Как-то на этот счет у Шевченко состоялся крутой разговор с Огнивцевым. Всегда выдержанный, не по-военному деликатный комиссар был в тот раз непримиримо суровым и резким.

— И командир ты для меня, и друг задушевный, — зло говорил Огнивцев. — Но я сейчас разговариваю не как с командиром и другом, а как комиссар, полномочный представитель Военного совета в отряде с коммунистом. Чего ты лезешь на рожон, будто перед кем-то демонстрируешь свою храбрость, словно доказать кому-то что-то хочешь. Бойцы знают тебя, убеждены, что ты не трус. А ты словно красуешься перед ними и перед собой своим презрением к смерти… Подожди, я не все сказал, — решительным жестом остановил комиссар Шевченко. — Ты забываешь, что сейчас твоя жизнь тебе не принадлежит. Ты получил ответственнейшую боевую задачу и изволь ее выполнить во что бы то ни стало. А ты как будто пытаешься дезертировать от своего долга… на тот свет.

— Ну, ты говори, да не заговаривайся, комиссар, — с угрозой проговорил капитан.

— Ты меня не пугай, командир. Я могу согласиться с любым твоим приказом, если он на пользу делу, но по-дурацки погибнуть тебе не позволю. Я за тебя поручился перед членами Военного совета фронта Булганиным и Лестевым и не хочу об этом сожалеть.

— Что-то ты мне раньше не говорил об этом, — обескураженно проговорил Шевченко.

— А это вовсе и не обязательно, — хмуро сказал комиссар и категорически отказался отвечать на все вопросы Шевченко по этому поводу.

И понял капитан тогда, что ограждает его комиссар от излишних душевных терзаний по поводу незаслуженных подозрений к нему со стороны больших начальников, как сыну бывшего «лишенца», едва ли не «врага народа».

Теплая волна любви и признательности к другу прокатилась по сердцу Шевченко. Не принято было между ними изливаться друг перед другом в словах признательности. И только крепким рукопожатием ответил командир своему комиссару. Да и вывод сделал. Стал осмотрительнее, расчетливее, не рисковал уже без крайней нужды.