Абрам Вольф - В чужой стране Страница 48

— Что тебе известно? — Трефилов смотрел на фашиста в упор.

— Но моя жизнь…

— Я спрашиваю, что тебе известно, слышишь? О твоей жизни решим, когда скажешь.

Фашист сообщил, что гестапо знает об отрядах Котовца и Яна Боса. Комендант Лимбурга готовит большую карательную операцию. За каждого пойманного русского партизана комендант будет платить четыре тысячи франков, а за командира — пятьдесят тысяч.

— Мы знаем, что недавно ваши командиры встречались. Яна Боса мы ждали на мосту, а он ушел лесом… Вы хотите создать большую часть, нам известно о планах…

— Откуда вам известно? Кто сообщил?

Гестаповец замолчал.

— Я спрашиваю, кто? — Трефилов вскинул пистолет.

— К вам проник наш человек. Он русский, с шахты Цварберг.

— Имя?

— Николай. Больше я о нем не знаю. Он пришел недавно, только десять дней…

— Еще что?

— Я сказал все… Я прошу учесть, что сказал, я…

— Учтем, — ответил Трефилов, глядя в глаза гестаповцу. — За твои зверства тебя надо четвертовать. Но мы сделаем снисхождение — расстреляем!

Рождение бригады

Через два дня после этой операции в лес к русским приехал Силиве. Хлопнул Трефилова по плечу, весело сказал:

— Наши ребята говорят, что теперь они знают, как надо работать! Молодец, комиссар! Спасибо!

— Слушай, Силиве, гестаповцы много знают о партизанах, — встревоженно заговорил Трефилов. — Надо быть осторожнее!

— Ничего, теперь мы разделаемся с их агентурой. Двух мы уже убрали… А этого Николая вы нашли?

— Да. Но я боюсь, что гестаповцы сказали не все.

Кажется, гестапо знает о тебе. Трис им известен, это я установил точно.

— Ничего, мы их тоже знаем!

— Нет, ты все-таки будь осмотрительней! Так и ездишь со своей сумкой?

— А что, я должен рвать карманы этими патронами? — отшутился Силиве. — Я же парень холостой, зашивать некому… Вот разобьем бошей, закончим войну и жениться будем, верно, комиссар? Девушкам ты нравишься, особенно одной сероглазой… — Силиве потрепал Трефилова за плечо, полез за трубкой. Закурив, сел на нары, сказал серьезно — Через три дня вернутся наши товарищи, привезут взрывчатку.

— Вот это славно! — обрадовался Шукшин. — Много нам дашь?

— Разделим по-братски, пополам.

— Куда они привезут, в Мазайк? — спросил Трефилов.

— В Мазайк. Через три дня присылай людей.

— Я сам поеду, — ответил Трефилов.

Проводив бельгийцев, Шукшин и Трефилов присели на ствол поваленного дерева и закурили. Неожиданно на тропе показался Жеф. Следом за ним шли Дядькин и Кучеренко. Все трое вели в руках велосипеды. Шукшин и Трефилов радостно переглянулись, пошли навстречу.

Взгляд Шукшина остановился на Кучеренко. «Где я видел этого богатыря?» Шукшин зашагал быстрее, всматриваясь в его лицо, затененное широкополой черной шляпой, надвинутой на брови. Вдруг он остановился, изумленно воскликнул: — лейтенант Кучеренко!

Кучеренко вскинул голову, вгляделся в лицо Шукшина.

— Неужели… Подполковник Шукшин? Константин Дмитриевич! — Кучеренко кинулся к Шукшину, схватил его своими огромными ручищами.

— Константин Дмитриевич… Жив! Жив!

— Жив!.. Совсем задушил, окаянный… — Шукшин улыбнулся, смахнул пальцем слезу. — Вот где мы с тобой встретились, лейтенант Кучеренко. А я тебя погибшим считал… Но что же мы тут стоим! — спохватился Шукшин и подошел к Дядькину. — Прошу в хату!

По случаю прихода таких высоких гостей Чалов вытащил из-под нар остатки продовольственных запасов и бутылку трофейного коньяку, приберегавшегося на особый случай. Партизаны сгрудились вокруг маленького столика, врытого в землю, выпили за встречу, за дружбу.

— Маринов нам доложил, что вы согласны объединить наши отряды? — сказал Шукшин, внимательно глядя на Дядькина.

— Да, безусловно. Этого требуют интересы дела. — Дядькин отодвинул стакан с недопитым коньяком. — Но, как я понимаю, речь о слиянии отрядов не идет. Руководство единое, один штаб, а отрядов будет два. Сливать их не к чему. Громоздкие отряды в здешних условиях не нужны.

— Правильно, отряды должны быть небольшими, — согласился Шукшин.

— Я считаю, что наши отряды следует переформировать, создать три отряда, — предложил Маринов. — Лучше будет управлять. Взводы сильно разбросаны… И надо учитывать, что отряды пополняются людьми.

— Согласен! — Дядькин тряхнул копной густых, жестких волос, падавших на лоб. — Кроме нас, в здешних лесах есть еще небольшие группы русских. Их надо объединить. У меня есть сведения, что некоторые группы действуют неправильно, подпадают под влияние различных местных организаций… Между прочим, в Бельгии имеется русская антифашистская организация. Эмигранты, бывшие белогвардейцы… Они не пытались с вами связаться?

— Один бельгиец из Белой бригады мне говорил, что эмигранты готовы с нами сотрудничать, — ответил Шукшин. — Мы в переговоры не вступили.

— Какие там переговоры, с кем? — недовольно бросил Трефилов. — С белыми нам говорить не о чем. Пусть не попадаются на дороге…

— Я думаю, их следует прощупать. — Дядькин зажег сигарету, затянулся, медленно, струйкой выпустил изо рта дым. — Я не знаю, какие у них цели. Ясно одно, что командовать нами им не придется… А от их помощи отказываться не следует. Надо учитывать условия, в которых мы находимся… Как вы считаете, товарищ подполковник?

— Посмотрим, Иван Афанасьевич, посмотрим… — Шукшин, постукивая пустым стаканом, поглядывал на Дядькина. Этот молодой лейтенант все больше нравился ему.

— Как вы думаете формировать штаб, командование отрядами? — спросил Маринов Дядькина.

— Начальства над нами нет, назначать на должности некому. Соберем представителей от обоих отрядов, пусть выбирают себе командиров. — Дядькин улыбнулся: — как в Запорожской сечи…

— Это правильно, — поддержал Шукшин. — Так и договоримся, Иван Афанасьевич. Мы приедем к вам в лес небольшой группой. Вы соберете своих людей, от каждого взвода. Если удастся к этому времени установить связь с другими группами, — приглашайте и их. Только надо обеспечить надежную охрану.

— Сделаем! — кивнул Дядькин. — Когда можно будет собрать людей, я вам сообщу.

— Что же касается взаимодействия, то его нужно организовать немедленно, — предложил Шукшин.

— Для связи у вас останется Кучеренко, — сказал Дядькин. — Так сказать, наш офицер связи…

— История повторяется вновь! — рассмеялся Кучеренко. — Опять иду офицером связи к подполковнику Шукшину…

— Будем надеяться, что на этот раз ваша миссия окончится более благополучно, — пошутил Трефилов.

Дядькин уехал. Жеф хотел проводить его, но он решительно возразил, сказал, что хорошо запомнил дорогу и доберется один. Скоро покинули землянку Трефилов и Чалов — отправились за канал к Марченко. Следом за ними ушел Жеф. Маринов тоже поднялся. Надевая шляпу, сказал:

— Пойду к Новоженову. Надо с ребятами потолковать…

Шукшин и Кучеренко остались вдвоем.

— Ну, рассказывай, Василий! — Шукшин прилег на нары, набросил на себя пальто: его снова знобило. — Где же тебя схватили? Прорвался кто-нибудь к лесу? Я упал, когда мы бросились в атаку. Ты был рядом… Ну, рассказывай. Обо всем!..

— Обо всем, Константин Дмитриевич, не расскажешь. За эти два года столько выстрадал, что на двадцать жизней хватило бы с добрым гаком… — Кучеренко подсел поближе к Шукшину. — Я тогда все-таки вырвался. Там дальше небольшая балка была, мы ее проскочили — и к лесу. Со мной четверо было…

— Это все, что осталось от полка?

— Да, все… Две недели пробивались к фронту, ночами шли. Около одной речушки натолкнулись на фашистов.

Нас рассеяли, я остался один с сержантом. Он из другого полка, дорогой к нам пристал… С этим сержантом мы бродили еще четыре дня. Совсем выбились из сил. На рассвете укрылись в кустах, уснули, а тут немцы. Оказывается, мы вышли к их переднему краю. До наших оставалось всего километра два… Ну увидели они нас, закричали. От ихнего крика я и очнулся. Схватил винтовку, начал стрелять. Одного уложил, а остальные рассыпались, окружают. Стрелял, пока патроны были. Потом про пистолет вспомнил. Только схватился за него, а тут сержант что-то закричал — он из автомата бил… Ну, я оглянулся, а меня в этот момент по голове прикладом. Так вот я и оказался в плену. Сначала Полоцк, потом Каунас, а оттуда в Германию. Три раза бежал. В третий раз двадцать семь суток на воле прожил, до Вильнюса добрался. Поймали, гады. И сюда, в Бельгию…

— Ты в Цварберг попал?

— В Цварберг… В шахте я работал недолго, «нечаянно» угодил под вагонетку. Искорежило здорово, четыре месяца лечился. Валялся на койке и фламандский язык изучал, к побегу готовился… Между прочим, главный инженер на шахте Цварберг русский, Пономаренко, не слышали? Из эмигрантов. К русским военнопленным относился хорошо. Когда меня в шахте покалечило, так он на директорской машине в лазарет отправил. А потом раза два о моем здоровье справлялся, добрый кусок сливочного масла передал. Удивил меня этот Пономаренко… — Кучеренко помолчал. — Враг ведь наш, от революции убежал, а вот помог!