Иван Падерин - Когда цветут камни Страница 49

И вдруг ударил свет. Свет с востока. Корюков увидел все поле. Спины бегущих людей, кусты, стены домов Заксендорфа — все показалось ему белым, как бы посеребренным. Прожекторная атака!

Нет, полк не залег. Вот Движенко. Его не догонишь. Он бежит впереди, чтобы солдаты видели, на кого равняться. Есть на кого равняться! Правее Движенко устремился вперед Верба, левее — майор Бусаргин. Пожалуй, нет в полку более подвижного человека, чем Бусаргин. Но вот появились люди, которые не отстают, а обгоняют его. Коммунисты! Они умеют выходить навстречу смертельной опасности во имя жизни тех, кто идет за ними!..

— Не оглядываться! — закричал Максим.

И все же кто-то оглянулся. Оглянулся и, как сраженный, упал ниц. Кто это? Разведчик Туров… А ведь знал — оглядываться нельзя. Не вытерпел подвело любопытство. «Лежи теперь дурень, пока не пройдет ослепление!» — выругался Корюков, на секунду остановившись возле упавшего разведчика.

Корюков уже не ощущал холодного пота, рубашка стала теплой, выступил горячий пот… И ругался Максим сейчас без досады, без всякого зла: полк поднялся как один человек, и атакует Заксендорф!

— Ура-а-а!… — неслось со всех сторон.

Темнота, располосованная лучами прожекторов, будто раскололась на строго симметричные клинья, и теперь каждый атакующий четко видел объект атаки.

— А-а-а!.. — нарастая и усиливаясь, катилось по долине справа и слева.

Отброшенные световыми лучами от смотровых щелей и амбразур, фашистские пулеметчики теперь уже не могли вести прицельный огонь: они ослеплены.

Взят первый дом, второй, третий…

Корюков с радистом и Мишей поднялись на чердак. Отсюда видно, как полки дивизии устремились к Зееловским высотам. Теперь лучи прожекторов задвигались, и стало казаться, что весь Одерский плацдарм кружится, как гигантская карусель.

Световая атака! Будто вся Советская страна собрала сюда весь свой свет и нанесла удар! Ослепительно яркий и ошеломляющий, этот удар светом помог Корюкову преодолеть первые и оттого самые опасные укрепления противника на окраине Заксендорфа. Свет прожекторов, не уничтожая солдат противника, сделал то, чего не могла сделать смертоносная артиллерия.

— Штурм Заксендорфа развивается успешно, — доложил по радио Корюков командиру дивизии. — Штурмовые отряды идут вперед.

У Лени Прудникова это четвертая атака. В начале артподготовки он старался вспомнить весь свой недолгий боевой опыт. Но получалась какая-то неразбериха. В первой атаке он бежал, как все, падал и вскакивал, как все, не отдавая себе отчета, зачем и почему так делает. Во второй атаке он уже чувствовал, с какой стороны грозит опасность, и видел, как гвардейцы, прижатые огнем пулеметов к земле, отползают в сторону. В третьей атаке, на высоте 81,5 Леня действовал автоматом. Свою снайперку он сдал после форсирования Одера оружейному мастеру в ремонт да так и не взял обратно, автомат сподручнее, с ним удобнее действовать в горячей схватке, и, главное, не в одиночку, а в самой гуще людей.

В той, третьей, атаке Леня испытал силу неукротимой злобы и ненависти к врагу за погибших товарищей. Он поднялся на высоту и бежал во весь рост до тех пор, пока не замелькали впереди спины отступающих фашистов. Потом он встал на колено, нажал спусковой крючок, но очереди не последовало: в автомате не осталось ни одного патрона. Где и когда он израсходовал их, Леня не помнил.

И еще одна деталь той атаки врезалась ему в память: в глазах кружились красные диски, и он не видел крови на своей правой руке, легкое ранение, а упавший рядом с ним пожилой гвардеец, ощупывая свою голову, вдруг закричал: «Где моя голова? Голову, голову отдайте!» Гвардеец был ранен в переносицу.

Так и не отобрав из своего небольшого боевого опыта самого главного, что необходимо знать и помнить в атаке, Леня вместе со всеми выскочил из траншеи и ринулся вперед. И когда прожекторы осветили поле боя, когда в их лучах замелькали спины бегущих впереди товарищей, он задохнулся от стыда: «Как это я отстал? Стыд! Хорош комсорг!»

И вот он уже догнал Бусаргина, Движенко и в числе первых ворвался в Заксендорф. Леня спрыгнул в подвал и бежит по ходу сообщения, стреляет, бросает гранаты… Рядом с ним товарищи: Алеша Кедрин, Рогов, могучий Файзуллин и легкий на ноги лейтенант Движенко. Впятером они преследуют группу немецких автоматчиков. Те отстреливаются, стараются укрыться в каких-то темных закоулках.

Леня погнался за одним немцем. Какое-то подземелье. Пять, десять минут, полчаса, а подземелью нет конца. Автоматчик скрылся. Делать тут больше нечего. И Леня выбегает на улицу. Уже рассвело. Бледнеющие в рассветном небе лучи прожекторов ложатся на землю и тают, как свечи на раскаленной плите. А слева одна за другой взвиваются зеленые ракеты. Это сигнал «По машинам».

Заксендорф взят!

Вскоре танки, самоходки и орудия штурмового отряда скопились в саду на западной окраине Заксендорфа.

Леня вскочил на командирский танк. Впереди задымленные Зееловские высоты. Там вторая полоса обороны противника.

Гул орудий уже спал, уже можно отличить один звук от другого. Забегали радисты, связные, но сигнала «Вперед» все не было.

— В чем же дело? — спросил Леня. — Почему стоим?

— Поступил приказ: штурмовым отрядам остановиться в Заксендорфе до особого распоряжения, — ответил радист.

«Неужели в резерв? Передовые части уже завязали бой за высоты. И возьмут, конечно, а мы будем стоять в бездействии, а потом гвардейцы соседних полков будут над нами подтрунивать: «Штурмовики животом к солнцу!» — огорчился Леня.

Волна за волной подкатывались к Заксендорфу резервные части. От берегов Одера наплывала черная туча выхлопной копоти: грозным валом, приближались крупные соединения танков.

На востоке за легкими весенними тучами поднимается по небосклону солнце. Оглянись генерал Бугрин на восток, и его усталые глаза улыбнулись бы новому дню. Но генерал смотрит прямо на запад, у подножия Зееловских высот что-то неладно. А что там происходит, невозможно разглядеть — все заволокло дымом.

Атака, атака…

Если для солдата и сержанта это отважный бросок от одной траншеи к другой, если для командиров батальона и полка атака укладывается в часовое или двухчасовое напряжение сил, то для командующего армией напряжение длится несколько часов, а порой и суток. Видя и осмысливая ход боя, а также разгадывая замысел и психическое состояние противника, он должен правильно оценить обстановку, принять решение и мужественно провести его в жизнь. Мужественно потому, что на его глазах гибнут люди, брошенные по его воле в огонь сражения. Командарму суждено яснее, чем кому-либо другому, видеть гибель десятков и сотен воинов, которых он любит, потому что нельзя быть полководцем, не любя своих солдат. Однако он вынужден бросать на опасное дело сотни, чтобы спасти тысячи. У каждого, кто гибнет в бою, есть мать, отец, жена, дети… А тут еще непроницаемая пелена впереди. У командарма сжимается сердце. У отца всегда болит душа, когда он, посылая сынов на опасное дело, не знает, что с ними.

По расчетам Бугрина уже пора появиться передовым цепям хотя бы на нижнем выступе высоты, которую солдаты прозвали «дылдой с кулаком». Она выделяется в гряде Зееловских высот и действительно напоминает своей вершиной мясистый кулак. Ее необходимо взять как ключевую позицию в обороне противника.

Чутьем полководца, не раз водившего свою армию на штурм сильно укрепленных позиций противника, Бугрин еще до поступления тревожных сигналов разгадал, что у подножия высоты заминка.

И вот командир дивизии, действующей в главной группировке сил армии, докладывает:

— Противник оказывает сильное сопротивление.

Бугрин, не дослушав его, отвечает:

— Резервный полк не трогать.

Сейчас командарма подмывает передвинуться ближе к месту боя. В нем еще живет привычка первых дней войны — находиться как можно ближе к передовой. Доложив по телефону маршалу о том, что собирается перейти на другой наблюдательный пункт, он слышит в ответ:

— Не спеши, еще рано.

Вначале Бугрину казалось, что маршал не видит со своего наблюдательного пункта того, что делается у подножия Зееловских высот. Но вот уже поступили короткие сводки с продвижения соседних армий справа и слева. Бугрин глядит на карту: левый сосед пока не выполнил своей задачи, зато у правого значительный успех.

Прошло всего лишь несколько часов после того, как на Военном совете фронта маршал, выслушав доклады командующих армиями о готовности к наступлению, объявил свое решение: главный удар наносит гвардейская армия Бугрина.

Бугрин принял тогда это как высокую честь и доверие и тотчас же заметил, что на него с завистью смотрят многие генералы. Какой полководец не любит славы! И смотрели они на Бугрина такими глазами, будто маршал передал ему весь каравай славы, от которого после падения Берлина достанется им кому краюшка, кому корочка, а кому одни крошки. Хотя генералы хорошо знали, что слава не делится, а завоевывается и славы за Берлин хватит на всех.