Канта Ибрагимов - Прошедшие войны Страница 49

— А где Кесирт? — обратился к нему Цанка.

— Чего? Какая Кесирт? — недовольно ответил толстяк.

После недолгих объяснений Цанка понял, что этот дом принадлежит государству, что в нем будет находиться школа, что толстяк в ней завхоз, про прежних хозяев не знает и вообще он не здешний.

Искать Кесирт пришлось недолго. Находилась она недалеко в доме соседей. Как только услышала голос Цанка, выскочила на морозную улицу с небольшим свертком в руках. Лицо ее по-прежнему было исхудалым, бледновато-смуглым, даже сероватым, однако глаза при виде Цанка заблестели, невольно улыбнулась она, обрадовалась, как родному.

Две-три женщины вышли ее провожать. Плакали. От холода кутались в пуховые платки. В стороне появилась девчонка лет тринадцати, потом еще одна чуть старше.

Кесирт со всеми попрощалась, закинула на телегу сверток, следом полезла сама.

— Так ты что, такой раздетой поедешь? — удивленно спросила Цанка.

— Как приехала, так и уедет, — со смехом ответила вместо Кесирт тринадцатилетняя девчонка.

Женщины пристыдили ее, затолкнули обратно в дом. Кесирт ничего не сказала, еще ниже опустила голову, отвернулась. Тогда Цанка вскочил, бросил в сторону женщин злобный взгляд — желваки пошли волнами по его худым щекам, — скинул с себя огромный кожаный тулуп, поднял решительно Кесирт, тщательно укутал ее, затем бережно усадил, поправляя полы, закрывая ее лицо высоким воротником не глядя на женщин и не прощаясь с ними, стегнул яростно невинного коня.

За селом в чистом поле ветер усилился, стало темнее. Тяжелые облака заволокли все небо. На промерзлой неровной бесснежной дороге телегу бросало из стороны в сторону. Раздетому Цанке стало холодно, он съежился, весь побелел, пытался не показать этого своей попутчице.

— Цанка, — тихо сказала Кесирт.

Он повернулся, заглянул в ее полузакрытое лицо. Она все еще плакала, глаза ее покраснели, ресницы от мороза слиплись. — Цанка, возьми шубу, ты простудишься, — сказала она, глядя на него мокрыми глазами.

— Ничего со мной не будет, — резво ответил Арачаев, подстегивая коня.

В это время со стороны села раздался выстрел, потом далекий свист.

Цанка оглянулся, в их сторону галопом неслись четыре всадника.

Быстро догнали, плотно окружили телегу. По лицам Цанка понял, что один чеченец, трое русских.

Не здороваясь, учинили допрос через чеченца-переводчика. Арачаев показал свою справку. Старший долго смотрел в бумагу, переворачивал ее несколько раз, хотя с обратной стороны она была чистой. Потом небрежным взмахом руки потребовал, чтобы оба сошли с телеги.

— Что в свертке?

— Мои вещи, — ответила дрожащим голосом Кесирт.

— А это?

— Еда в дорогу, — ответил Цанка.

Один из солдат шашкой стал протыкать сено в телеге.

— Оружие есть?

— Нет, — ответил Арачаев.

— А она кто тебе? — старший показал на Кесирт.

— Жена, — твердо ответил он.

Больше вопросов не было. Вернули бумагу, рысью поскакали обратно в село.

Молча залезли в телегу.

— Я так дальше не поеду, — твердо сказала Кесирт.

С удивлением в глазах Цанка уставился на нее.

— Ты заболеешь. Холодно.

— Ничего со мной не будет. Садись, — властно ответил он, взбивая под ней для удобства сено и аккуратно усаживая ее.

— Я не могу так, — взмолилась она.

— Замолчи, — уже ласково говорил Цанка, плотно придвинувшись к ней, заглядывая в лицо.

Глаза Кесирт высохли, лицо было строгим, серьезным. Только теперь он заметил, как она изменилась, постарела. Вокруг глаз появились маленькие морщинки, лицо вытянулось, скулы выступили еще резче, стали грубее, на лбу легла отчетливая морщинка. Кесирт, видимо, поняла его мысли, отвела взгляд, потупилась.

Цанка бережно обхватил ее лицо ладонями, своими синими глазами ласкал ее, осторожно поцеловал в одну щеку, затем в другую и наконец впился в ее иссохшие губы. Она ему не отвечала взаимностью, но и не сопротивлялась, полное безразличие было в ее теле. Он почувствовал горечь и едкий запах ее рта, медленно отпрянул.

— Не надо, Цанка… Я прошу тебя! Только не это. Пожалуйста… У меня ведь траур, горе у меня… Лучше бы я умерла, — тихо шептала она.

Цанка еще раз поцеловал ее в щечку.

— Успокойся, дорогая, успокойся… Все будет хорошо, — поддерживал он ее, садясь в передок телеги, дергая вожжи.

— Нет, я так не поеду, — взбунтовалась Кесирт, — ты простудишься.

Дальнейший спор был бесполезен.

Они сели рядом, укутались вместе в тулуп, закрыли сеном ноги. Долго ехали молча. Цанка, чувствуя рядом тело любимой, возбудился и еле сдерживал свою страсть. Кесирт через некоторое время положила на его плечо голову.

— Как твоя травма? — тихо спросила она.

— Да-а прошла, заживает.

— Я ведь видела, как ты падал… Какой был ужас!

Под тулупом Цанка обнял ее за плечи, крепко прижал к себе, поцеловал в голову.

— Спасибо тебе, Цанка. Что бы я без тебя делала? — шептала она ему на ухо.

— Как тебе жилось там? — спросил вдруг Цанка.

Кесирт долго молчала, тяжело вздохнула.

— Вот так и жила… Про мужа ничего сказать не могу, хороший был мужчина, любил меня. А вот эти дети заживо ели… Как они меня мучили, издевались, оскорбляли… Ревновали сильно… А после ареста мужа — вообще жизни не стало… Ведь взяли его три месяца назад, а потом пришло известие, что расстреляли. Так они — дети, его братья, сестры, мать, родственники — каждый день из-за его добра ругались… Что творилось! А меня ненавидели, боялись, что и я буду на что-нибудь претендовать… Скоты… Даже есть не давали.

— Ты голодная? — перебил ее Цанка.

Она промолчала. Цанка остановил телегу, достал свой сверток, отрезал маленьким ножом толстый слой раскрасневшегося от времени, созревшего в сушке сочного курдюка, положил его на большой ломоть отвердевшего кукурузного чурека, протянул Кесирт.

Снова тронулись.

— А эти маленькие девчонки были его дети? — спросил Цанка, продолжая прерванный разговор.

Кесирт молча кивнула головой, ее рот был занят, она двумя руками обхватила еду, жадно, быстро ела. Потом снова положила голову на плечо Цанка, сказала тихо "спасибо" и спокойно заснула.

Еще ниже опустилось небо. Пошел густой, пушистый снег. Ветер стих. Они проехали Автуры, в сумерках объехали Шали, остановились на отдых на том же месте, где ночевали в первый раз по пути из Грозного. О том вечере вслух не вспоминали. Цанка распряг коня, повел его к реке на водопой, потом привязал его к телеге, к сену. Сами тоже приступили к еде. Во время трапезы Кесирт расспрашивала Цанка о его делах, о жене, о семейной жизни. Арачаев неохотно отвечал на вопросы о жене вовсе молчал или уклонялся от ответов. Во время этого разговора голос Кесирт впервые зазвучал громче, даже иронические нотки появились в нем, а когда она увидела смущение Цанка, вовсе стала смеяться.

Снег все еще валил. За небольшое время он обелил все вокруг, только тонкая ленточка реки Басс темнела посреди ущелья.

На противоположном склоне горы плакали шакалы, из Шали доносился лай собак. Усталый, весь мокрый от снега, конь торопливо жевал сено.

— Может быть, разжечь костер? Согреемся? — спросил Цанка. — Нет. Если возможно, надо ехать, — тихо ответила она.

Цанка в нетерпении смотрел в темноте на Кесирт, потом, не говоря ни слова, подскочил к ней, обнял, стал целовать.

Она сопротивлялась, не на шутку разозлилась, била его кулаками, кричала. Рассерженный Цанка отступил, тяжело дыша, не говоря ни слова, пошел запрягать коня, без причины пару раз ударил его в бок кулаками.

Кесирт подошла к нему, погладила сзади его плечи, легонько обняла.

— Пойми меня, Цанка, я ведь только-только законного мужа потеряла Нельзя так — пойми… Перед Богом неправильно.

— Да, ладно, — отмахнулся Цанка. — Извини меня… Прости. Вскоре ехали вновь в обнимку от холода. Кесирт чувствовала состояние Цанка, иногда подшучивала, как бы нечаянно трогала запретное место.

— Ты любила его? — вдруг спросил строго он, глядя прямо пере собой.

Кесирт подняла голову с его плеча, глубоко вздохнула, стала вновь серьезной.

— Можно не отвечать на этот вопрос? — в тон ему строго сказала она.

— Да.

Наступила пауза. Кесирт снова положила голову на его плечо и сказала:

— Любила-не любила — это спрашивать нельзя, а вот то, что он был человеком хорошим, умным и ко мне всегда уважительным — это было… И за это я всегда буду чтить его память.

Под лай собак проехали Махкеты. Снег идти перестал, стало еще холоднее. Конь устал, на подъемы шел тяжело. Цанке приходилось соскакивать на землю, толкать обмерзшими руками телегу. На последнем перевале пришлось соскочить и Кесирт, еле-еле смогли вытянуть телегу на гору. Потом был затяжной, пологий спуск, началась родная Вашандарайская долина.