Иван Днестрянский - Раненый город Страница 49

В смысле что же дальше делать ему, Вербинскому, лично? Как выбрать безопасное место дальше отсиживаться — вот о чем он спросил. Он же полночи всех и себя убеждал, что все будет хорошо. Сверху-де все знают, и, если не приказывают, значит, мы нигде, кроме горотдела, не нужны. Он сам никуда не пойдет и другим не советует. И Миша это почувствовал. Можно не знать человека, но личную озабоченность с морды легко не спрячешь…

— То самое и будет! А вы сидите, ждите, пока начальники совещаются. Заодно, пока румыны переправятся, дождетесь! А потом вас будут украинские менты расспрашивать в Кучургане, совсем как вы тут за новостями топчетесь!

Делают вид, что Мишины слова их не касаются. Сжимаю кулаки. Стыдно и нелепо!

— Шли бы вы отсюда на х…, ребята, дайте поесть племяннику, — неожиданно невежливо предлагает коллегам Тятя.

Как всегда, даже когда ему хочется накричать, это получается у него не в меру спокойно, чуть ли не ласково. Но у большинства достает ума понять: хватит. Слушатели потихоньку ретируются из кабинета. Мы остаемся втроем. Я не участвую в разговоре, потому что не знаю людей, о которых спрашивает Тятя. «Не знаю, не видел, он с нами не отходил…» Сколько прежде таких ясных судеб потерялось в эту ночь…

Миша, улыбаясь, достает из кармана и отдает Тяте эргэдэшку.

— На! Впопыхах в кармане осталась! Если б перед заплывом нашел, выкинул бы к чертовой матери! Как течением подхватило, несколько минут думал: не выплыву! А как выбрался на берег, чувствую, мешает в одежде что-то, я себя ощупывать, и вот тебе на, лишний кирпич висел на шее! Держи, держи, если я из-за нее не потонул, она счастливая!

Вот и у Тяти есть граната. Это хорошо. Сегодня ночью сугубо мирный Тятя впервые пожалел, что не разжился чем-нибудь стреляющим или взрывоопасным. Зная, что у меня две гранаты, попросил себе одну. Само собой, я не мог отказать ему, хотя с оружием стало вдруг почти невмоготу расставаться. Свою гранату мне теперь не надо ему отдавать.

В коридоре снова движение. Слышатся шаги, хлопанье дверями, возгласы: «К начальнику, сбор!» Тятя кивает Мише — он пойдет с нами. Бросаю взгляд на часы. Уже без четверти десять. Подтягиваются отстающие. Зубин обводит собравшихся хмурым взглядом, останавливает глаза на Мише, но ни о чем его не спрашивает.

— В десять часов добровольцы, если такие есть, собираются во внутреннем дворе. Там формируется сводный отряд для отправки в Парканы. Для остальных — работа по распорядку. В общем, решайте каждый сам за себя. Все! По рабочим местам!

Работы по распорядку, понятно, сейчас никакой быть не может. Все сбиваются в кучки, кому с кем интересно. Я без долгих раздумий решил: мое место среди добровольцев. Поэтому держусь поближе к Мише, который не скрывает, что пойдет со сводным отрядом. То же надумал и Тятя, который не хочет отпускать его одного. Вдвоем они шепчутся, как устроить, чтобы Мише выдали в нашей оружейке автомат. Кроме Тятиного содействия, у Миши есть еще один козырь — знание обстановки в Бендерах и Парканах. Они уходят вниз.

43

Я не спешу спускаться. Успею. Внутренний двор виден из всех окон по этой стороне отдела. Лучше поболтаюсь еще рядом с коллегами, послушаю, что говорят. Может, кто еще с нами идти решит. Проходя по коридору, вижу две компании, собравшиеся одна у заместителя начальника отдела Мосиной, а вторая — у Вербинского. У Мосиной замечаю внушительную фигуру Приходько и направляюсь туда. Войдя, молча жду очереди обратиться, как полагается младшему по званию. Володя Приходько с какими-то материалами в руках, часть из них на столе перед Мосиной. Она, не глядя, что-то подписывает. По ее правильному и, несмотря на возраст, приятному лицу пролегли новые, некрасивые морщины. Глаза какие-то испуганные, широко открытые, но смотрит она не на кого-то конкретно, а на всех и мимо, переводя из стороны в сторону взгляд. У стоящего над ней Приходько на губах легкая улыбка, и в ней мне чудится презрение. Что же здесь происходит? Ну, с Владимиром понятно. Воспользовался ситуацией, чтобы без лишних вопросов отписать какие-то каверзные дела и материалы. Этот, при своей методичности и постоянном присутствии духа, нигде не растеряется. А нюансы мимики к чему?

Фраза за фразой, жест за жестом становится ясным, что присутствую при завязке интриги. Главная тут вовсе не Мосина, просто испуганная женщина, с которой взятки гладки. Есть тут актеры похлеще! Например, Тищенко, который, вытянув шею, с жалким видом выглядывает в пустой все еще двор. Он смотрит и до одури боится, что добровольцев не видать. Значит, могут приказать, кому идти! А он в отделе на плохом счету из-за того, что несколько раз едва не ловили за руку! Зубин его не любит, и он это знает. И я тоже терпеть его не могу, особенно после того, как вчера узнал о подставе с материалами по Восканяну. В страшном ожидании он полусвязно начинает ругать всех будто бы за неразбериху и бардак. Достается и Зубину, которого он сейчас особенно ненавидит за то, что тот сразу же не назначил воевать кого-то другого, который уже пошел бы защищать такого хорошего и любящего самого себя Тищенко. Вместо этого угрожающая неопределенность, томительное ожидание, в котором он вынужден показать всем свое нутро, потому что, как всякий трус, не может совладать с собой.

Тищенко отворачивается от ядовитой улыбки Приходько и смотрит на меня. Я показываю ему взглядом в окно, потом мотаю из стороны в сторону головой — «Ая-яй!» — и презрительно сплевываю. В его глазах мелькает ненависть, но он молчит и отворачивается. Молчи, молчи, сука, а то ведь спрошу при всех о протоколе допроса и поддельных водительских правах, куда они делись?!

— У кого детей нет, те и пойдут! — басит из угла Горобец.

Вот какая у них спасительная идея созрела! То-то Тищенко на меня взгляд кидал. У вас сразу идея, а у Тяти, к примеру, дочки нет или он умственно убогий, что у него не возникло сразу же такой хорошей идеи? Решаю, несмотря на молодость, открыть рот.

— Успокойтесь, — говорю, — многодетные и незаменимые, добровольцы без вас найдутся!

Выхожу из кабинета. Со мной выходит подписавший свои бумаги Приходько.

— Ишь ты, орел! — зло басит вслед Горобец.

— Что, решил добровольцем пойти? — улыбаясь, спрашивает Владимир.

— Да, решил!

— Романтики захотелось?

— Причем здесь романтика? По-другому не могу. А ты?

— Я — нет. Не вижу, кого и что защищать. Союз уже не вернешь, так за Тищенко воевать, что ли? Что политики, что граждане — одно «гэ»! От войны и разрухи всем только хуже будет. Я так думаю.

— А ты националистов вблизи видел?! Кто-кто, а они, если победят, разруху обеспечат!

Приходько поворачивает свою большую голову и смотрит мне в глаза.

— Не один ли черт? Сегодня одна муть, завтра — другая.

— Нет, не один!

— Эх, романтик ты, говорю тебе!

Не вдаваясь в выяснение того, что Приходько хотел сказать словом «романтик», иду к Вербинскому. У меня нет антипатии к Приходько. Он неплохой товарищ и совсем не трус. Просто он по своему цинично-рассудительному характеру так решил. Выяснять у него мотивы с его-то нелюбовью к разговорам просто невозможно. Не скажет. Он из тех следователей со стажем, которые считают: никому ничего не надо объяснять. Люди все равно друг друга понять не способны. Они либо интуитивно, по чувствам близки, верят друг другу, либо нет. За пределами этой не так уж часто встречающейся близости, а тем более в публичных отношениях между людьми только эгоизм, алчность, лень, страх и ложь. Поэтому никого не надо уговаривать, никому не надо себя открывать. К другим надо просто пунктуально и единообразно применять закон, который большинство наших сограждан понимают вовсе не как право, не как некий справедливый общественный договор (вот галимая выдумка ученых фантазеров), а просто как палку. Поработав полгода следователем, я, ей-богу, начал его понимать. Как начинаешь говорить с нашими гражданами, они чаще всего вместо одной маленькой правды отмалчиваются, отвираются до последнего. Как напомнишь такому фуфлу про его совесть или о гражданских обязанностях, оно еще и прыгает, чтобы его не учили, не совестили. «А моя хата все равно с краю!» Никакого уважения к чужому горю, по поводу которого как раз следствие идет! Вымотаешься до последнего, выведешь на чистую воду и диву даешься! Ну зачем же ты, скотина, врал? Ведь не было к тебе претензий! Сколько времени и нервов испохабил! А все почему? Потому что такой мудак бессовестный оказался, которому бесполезно не только закон, но и простую мораль объяснять, которой папа с мамой должны были научить с пеленок! Только напугать и изобличить можно!

Едва появляюсь на пороге кабинета Вербинского, на меня шикают. Смотрят телевизор. Сообразили, чтобы получить еще хоть какую-то информацию, наладить антенну и включить центральный кишиневский канал. По нему идет репортаж о ходе операции по «наведению конституционного порядка» в Бендерах. Приглядываюсь и прислушиваюсь к экрану. Одна и та же слегка движущаяся то влево, то вправо картинка. Съемка снизу, от надира. Оператор, видать, земле кланяется. Половину горизонта загораживает зад какого-то «автопирожка». По его бокам на асфальте лежит парочка храбрых молдавских воинов. Они не стреляют, потому что некуда. Судя по домам, мелькающим на заднем плане, это происходит почти у самого въезда в город, далеко от реки и мостов. В промежутках между комментариями по-молдавски, которых я не понимаю, слышна стрельба. Наверное, со стороны горисполкома, который все еще продолжают защищать наши.