Геннадий Казанцев - Страна Лимония Страница 5

Повезло

Однажды ему поручили профилактировать студента, который пришёл на занятия по военной подготовке с нарукавной нашивкой в виде звезды Давида. Предвидя очередную «задушевную беседу», Герман решил «пропустить» нарушителя формы одежды через общественность. Был такой хитрый способ наставления на путь истинный в органах безопасности, когда с профилактируемым общается не оперработник, а подготовленный им человек из окружения объекта. Герман выбрал комсорга его студенческой группы, немца с Алтая Аркадия Гроссмана.

К встрече готовился основательно: поднял его студенческое дело, внимательно прочитал, проверил по своим и милицейским учётам, подготовил план беседы, а для себя решил: никакого слюнтяйства — чёткость, сухость и строгость. Мысленно подогнал себя под образ Штирлица и с отрешённым и суровым выражением лица пошёл на встречу. Ждать студента-комсорга долго не пришлось, уже через пять минут после того, как Герман обосновался в одном из кабинетов военно-учётного стола, в дверь вежливо постучали.

— Войдите, — властно скомандовал оперработник в сторону обшарпанной двери. На его приглашение вошёл крепкий, внешне ничем не примечательный молодой человек. Тем не менее Герман отметил редкую для студентов аккуратность в его одежде: обычный костюм, непритязательный галстук, даже обувь не первой свежести, но всё отутюжено, отглажено и вычищено до блеска.

— Вызывали? — слегка волнуясь, спросил студент.

— Да. Вы Аркадий Гроссман?

— Да, я, — немного успокаиваясь, ответил он и миролюбиво взглянул на Германа. — А вы, судя по всему, из КГБ?

— Судя по всему... Присаживайтесь, меня зовут Герман Николаевич. Вы догадываетесь, о чём может пойти речь?

— Не только догадываюсь, но даже определённо знаю!

— Вот даже как! — несколько опешил Герман, выпадая из образа Штирлица.

— Герман Николаевич, ну вам же и так всё известно, и я не намерен отпираться.

— ?

— Я уже давно хотел сообщить об этом в КГБ, только всё не решался.

— Вот и расскажите, что это за мода у студентов пошла «маген Давидами» обвешиваться.

— Причём тут Давид какой-то... Герман Николаевич, вы мне не доверяете?

— Доверяю, — совсем стушевался Герман, — но... доверие нужно заслужить, — пытаясь вновь напялить испаряющийся на глазах образ Штирлица, добавил он, облекая последние слова в интонационную сталь.

— Не знаю, с чего начать...

— Начните с начала, — почти обрадовался оперработник, — хотя бы с того, когда эта звезда Давида впервые появилась?

— Вы издеваетесь?

— Ничуть, — снова входя в роль сурового следователя, парировал Герман.

— Тогда причём тут звезда? И кто такой этот Давид?

Герман начал подозревать, что и он, и студент держат в уме совершенно разные сюжеты.

— Ну, вы достаточно проницательный человек, Аркадий. Я же просто хотел зайти издалека, станцевать, что называется, «от печки», от вашего однокурсника Слонима...

— А, это вы про нашего Илью, что израильскую звезду себе нашил... А я-то думал! И что, она звездой Давида называется? Не знал, ей-богу, не знал! — Аркадий перевёл дух и даже рассмеялся. — Да, действительно, «от печки» начали. Если КГБ даже такие пустяки известны, то от вас вряд ли что можно скрыть. Герман Николаевич, скажите, а вы действительно про меня всё знаете?

До Германа стало доходить, что этот парень готов рассказать что-то, по сравнению с чем «маген Давид» на рукаве студента покажется невинной шалостью.

— Всё может знать Господь Бог, а нам хватает и сути.

— Тогда позвольте, я сам расскажу.

— Конечно, конечно, я весь внимание.

И Аркадий начал. То, что он в течение часа излагал оперработнику, казалось фантастикой. Аркадий имел близкую романтическую связь с любовницей известного диссидента Р. Для Германа эта встреча и полученная на ней информация буквально распахивали перед ним новые служебные горизонты. Он уже предвкушал, что совсем скоро ему дадут новую квартиру, спишут грехи его родственников и отправят учиться на разведчика.

Фабула рассказа комсомольского вожака была незамысловатой. Его детство прошло в глухой деревушке в Горном Алтае. Там же в десятом классе он влюбился в свою землячку, студентку журфака Валентину и, несмотря на разницу в возрасте, почувствовал ответное влечение. Однако Валентина оказалась практичной женщиной и на пятом курсе вышла замуж за англичанина, тоже журналиста. Когда Аркадий учился на втором курсе, подруга его юности успела развестись и обосноваться в Лондоне. Летом она приезжала в их родную деревеньку, где Аркадий, успевший к этому времени жениться, тайно встречался со своей первой любовью. От неё он узнал о Р. и последней вспышке страсти дряхлеющего диссидента. Аркадий знал много. Непонятно, по какой причине, он был единственным человеком, кому изливала душу красавица Валентина.

Герман был потрясён, однако скоро пришёл в себя и, отбросив все напяленные ранее маски, спокойно предложил:

— Аркадий, пиши!

— Что писать?

— Подписку о сотрудничестве.

— Вы хотите сделать из меня агента?

— Да, агента, в будущем, возможно, — нелегала!

Аркадий вдруг замялся, и, уже когда он собрался с духом что-то сказать, Герман его опередил.

— Аркадий, а ты как полагаешь, Р. — это враг?

— Да, наверное... Хотя...

— У тебя сомнения?

— Нет, но...

— Слушай, ты что — в кусты? Мне за тебя в Лондон лететь?

— Вы хотите сказать, что мне предстоит поездка в Англию?

— Если будешь работать вместе с нами — то да! Будешь хорошо работать — наградим!

— Посмертно?

— Да! То есть... Тьфу на тебя, Аркадий! Шутки в сторону, садись и пиши: я такой-то, такой-то, выражаю добровольное согласие оказывать...

— Погодите, я не успеваю записывать.

— Да пиши, что хочешь и как хочешь, главное — добровольно, конспиративно и без разглашения. Сам сочинишь?

— Ага!

— Продолжай, а я выйду, покурю, и не забудь выбрать себе псевдоним, чтобы всё, как у людей, вернее — как у Штирлица. Понял? — Получив утвердительный ответ, ликующий Герман вышел в коридор и блаженно затянулся сигаретой, потом вернулся к Аркадию и в трёх словах объяснил, что надо делать с Ильёй, чтобы тот перестал баламутить народ своими семитскими заморочками.

Герману повезло дважды. Его рапорт и сообщение Аркадия повергло руководство управления в шок. Добрейший Михаил Иванович сказал, что такое везение — большая редкость. Ввиду форс-мажора, связанного с подготовкой Аркадия к установлению контакта с Р., с Германа сняли все мелкие сигналы и рутинные профилактики. Материалы на Илью с его «маген Давидом» передали майору Стеблову, который сначала упирался, потом чертыхался и, наконец, согласившись принять бумаги, сказал, что не верит в профилактику через общественность, поэтому «уроет гнусного жидяру» сам. Это было вторым везением Германа. Илья оказался упёртым студентом. Как таковой профилактической беседы майора с ним не состоялось. Со встречи Стеблов вернулся совершенно взбешённым. Он даже не предвидел хотя бы малейшего сопротивления со стороны какого-то сопливого студента, а между тем «этот жидяра» буквально задавил матёрого оперработника:

— Я, товарищ майор, еврей, и как гражданин свободной страны по закону имею право исповедовать иудаизм. Для христиан священным символом является крест, для нас — маген Давид. Я два года отслужил в погранвойсках КГБ СССР, имею звание старшего сержанта. Мой наряд задержал двух нарушителей государственной границы, поэтому извольте не «тыкать», товарищ майор, и вести себя, как подобает офицеру!

Стеблов от такой наглости просто плыл. У него уже давно «упали шторки», и старый волк, потеряв остатки самообладания, просто орал:

— Ты у меня ещё в ногах будешь ползать! Я тебя по батарее размажу!

— Только попробуйте, товарищ майор! За последствия отвечать будете сами! Верно мне говорили, что в территориальных органах одни слабаки работают. Вот наш начальник Особого Отдела был настоящим человеком и настоящим офицером, не чета вам! Следовую полосу с нарядами исходил вдоль и поперёк.

— Вон отсюда, недоносок пархатый! — закончил профилактическую беседу майор Стеблов почти в предобморочном состоянии.

Через три дня начальник Управления читал заявление «профилактированного» объекта. Упёртый Илья написал три заявления: в КГБ, прокуратуру и в областную газету. Дело замяли, Стеблову влепили выговор, а Герман тихо радовался, что избежал лиха с этим строптивым студентом. Матёрого опера, порванного в клочья обычным советским студентом, в течение недели перевели в порядке обмена в Узбекистан на повышение. Илье Слониму тоже досталось. Свои же однокурсники, организованные Аркадием, обстоятельно с ним пообщались, после чего бывший иудей-пограничник долго отсутствовал на занятиях. Звезду Давида он всё же спорол, но тут же подал документы на выезд и через месяц был отчислен из института.