Александр Листовский - Конармия[Часть первая] Страница 5

— Знаете, князь, просто глазам своим не верю, что пришел конец этому дьявольскому наваждению, — говорил Сарсинов с торжествующим выражением на лишенном растительности широком лице. — Страх вспомнить! Хорошо, что я вовремя успел угнать табуны. Надеюсь, что больше это не повторится?

— Будьте покойны, мсье Сарсинов, — успокоил Тундутов, — мы теперь достаточно сильны для того, чтобы раз и навсегда покончить в совдепами.

— Дай-то бог, князь…

Истязуемый старик залился отчаянным криком. Сотник Красавин сбежал с крыльца, подошел к нему и присел на корточки.

— Ну, скажешь, кто еще спрятал большевиков? Говори, или я запорю тебя насмерть!

Старик прошептал что-то.

Сотник выпрямился и оглянулся вокруг.

— Кто знает деда Куняра? — спросил он, скользя взглядом холодных голубых глаз по толпе.

— Так что я знаю, господин сотник! — угодливо сказал Иона Фролов, уже нацепивший погоны урядника.

— Бери несколько человек. Там два большевика. Приведешь их сюда вместе с этим, с Куняром.

Толпа всколыхнулась. Послышались крики:

— Ведут! Ведут!..

— Где? Кого ведут?

— Милиционера Долгополова!

— Ой, бабоньки, ведут Ивана Платоновича!

— Кум, гляди, страх какой — бороду-то оторвали! По площади вели человека в белье. Он медленно шел, зябко поджимая большие ступни босых ног. С подбородка, где были видны клочья вырванной бороды, стекала кровь. Коренастый старик в зипуне, в шароварах с лампасами, заправленными в подшитые валенки; стуча сухой палкой-посошком, пошел навстречу Долгополову.

— Попался, антихрист! — старик замахал над головой посошком. — Забрал мой надел, крапивное семя! А где ты был, вражина, когда мои деды своей кровью завоевывали эту землю? А? Говори? Молчишь? Языка лишился?

— Отступись, дед, — тихо произнес Долгополов. — Я твою землю не брал. Твою землю Советская власть взяла, как у всех врагов трудового народа.

— Ишь, как насобачился говорить, — насмешливо сказал из толпы рыжий лавочник.

— Тебя, кожелупа, не спросили!

— Что он там болтает? Давай его сюда! — приказал Тундутов.

Долгополова подвели. Он посмотрел на Тундутова, которому Сарсинов шептал что-то.

— Ты, казак, совесть продал большевикам за двугривенный. Иуда! — сказал князь.

— Я совестью не торгую, господин полковник. Моя совесть выше вашей.

— Что-о? — Князь, подняв плеть, рванулся к милиционеру.

— Безоружного бьешь, волчья порода! — с ненавистью крикнул Долгополов.

Тундутов сделал знак глазами Красавину.

Сотник шагнул к Долгополову и схватился за шашку, но тут к князю подбежал маленький пожилой человек в форменной тужурке почтового ведомства.

— Господин полковник! Ваше высокоблагородие! — обратился он к князю, тряся жидкой бородкой. — Да что же это такое творится? Все как есть, все разграбили!

— Что разграбили? Да вы кто такой?

— Начальник почты.

— Большевик?

— Какой я большевик? Я охранял народное достояние, а ваши солдаты все поразграбили!

Князь Тундутов, играя надетой на руку плетью, тяжелым взглядом смотрел на начальника почты.

— Та-ак, народное достояние охраняли? Гм… Похвально! А мои солдаты пришли и разграбили? — переспросил он с издевкой.

— Один из первых смутьянов в станице, — тихо подсказал Сарсинов.

— Уберите его, — приказал Тундутов.

Рыжий лавочник бросился к начальнику почты и, крякнув, ударил его в висок. Начальник почты охнул, мотнул головой и сел в снег. Из носа и ушей брызнула кровь.

— Бей его! Бей! — кричал лавочник. — Эй, малый, Серега! Там, в закуте, четвертная с керосином, тащи ее живо сюда!.. Бей его, станишники! Бей вместях с Долгополовым!..

Из толпы выскочило несколько человек. Один, избочась, шел на Долгополова, выставляя перед собой здоровенный кулак. Долгополов рванулся, но державшие его калмыки повисли на нем… Долгополова и начальника почты сбили с ног и начали избивать.

Запыхавшись, прибежал «малый». Лавочник выхватил у него бутыль.

— Для Ивана Платоновича добра не жалко! — и, размахнувшись, он обрушил ее на лежавших избитых людей.

Чья-то рука чиркнула спичку.

— Эй, тут не надо! — прикрикнул Тундутов. — Уведите их на задворки…

К крыльцу подвели еще трех человек. Впереди медленно шел высокий старик. Он тяжело опирался на суковатую палку. Рядом с ним шагал Иона Фролов с револьвером в руке. Позади них конвойные подталкивали прикладами двух партизан.

— Обратите внимание, князь, — сказал Сарсинов, — это дед Куняр, самый старый человек в этих краях. Говорят, ему сто с лишним лет. Был ординарцем у Скобелева.

— А под старость выжил из ума и связался с большевиками, — подхватил Тундутов. — Ну, туда ему и дорога… Сотник Красавин, потрудитесь допросить.

Красавин подошел к деду Куняру.

— Ты укрывал их, старый дурак? — спросил он, прищурившись.

— Укрывал, — твердо ответил старик.

Сотник выхватил револьвер и, не целясь, выстрелил в лицо казака. Тот подогнул колени, сделал слабое движение рукой, словно хватался за воздух, и медленно опустился на снег.

Негодующий ропот прошел по толпе.

— Зачем старика убили?

— Неправильно!

— Опричник!

Красавин быстро повернулся, но тут же попятился, увидев возмущенные лица. Народ стеной шел на него.

— Бей его, братцы! — крикнул молодой казак-фронтовик, бросаясь к Красавину.

Но уже со всех сторон бежали белые, щелкая на ходу затворами винтовок. Со стороны церкви беглым шагом приближалась офицерская рота. Иона Фролов, вспомнив былое, бил по головам людей рукояткой револьвера.

— А ну, куды прешь?! Осади!..

— Что это вы, сотник? Разве можно так? — говорил по-французски Тундутов Красавину. — Вы же отлично знаете, в каком почете у них старики. Надо же, черт возьми, понимать, с кем вы имеете дело!..

5

Лучина вспыхнула и погасла. В хате стало темно, и только замерзшее окно продолжало неясно светиться под перемежающимся голубоватым светом луны. На улице проносился порывами ветер. Начиналась метель.

— Егорка, опять свет упустил! А ну, вздуй лучину! — сказал в темноте старушечий голос.

У печки кто-то завозился, шумно дыша. Угли заискрились, замигали, как шакальи глаза. Потом загорелся тоненький огонек, осветив мальчишеское лицо с надутыми щеками и падающими на лоб светлыми волосами. Постепенно из мрака выступила вся внутренность низенькой хаты с большой русской печью, широкой кроватью, столом и двумя лавками. На одной из них сидела повязанная платком худая старушка. Тут же оказалась и девочка лет четырех, во все глаза смотревшая на бабушку.

— А потом, бабуня? — спросила она.

— Потом? — Старушка ласково взглянула на внучку. — Потом Серый волк повез на себе домой Ивана-царевича и вместе с Аленушкой… А тут и сказке конец.

— Ну да! Так он и повез! — горячо заговорил Егорка. — Наши табунщики волков плетями секут. Как он какую овцу схватит, а они за ним на конях. И бьют и бьют его смертным боем, покуда он сдохнет… А то — верхом повез! Как бы не так!..

На улице один за другим глухо прокатились два выстрела.

— Царица небесная, матушка! — Старушка с осуждающим выражением на старом лице покачала седой головой. — Опять кого-то колотят…

— Сколь народу поколотили, — подхватил Егорка. — А этот, главный начальник, Тундуткин, самолично двух наших шашкой зарубал.

В окно кто-то стукнул.

— Это кто ж такой? — Старушка подняла голову и прислушалась. Стук повторился. — Егорушка, открой, — быстро перекрестившись, сказала она.

Вместе с седым облаком морозного пара в хату вступил крупный человек в окровавленном нижнем белье. Держась рукой за стену, он сделал несколько неверных шагов и тяжело опустился на лавку. Теперь стало видно, что его голова со слипшимися волосами была покрыта сплошь кровавой корой. На обмороженной черной щеке шла наискось глубокая ссадина.

— Это чей же? — с испугом спросила старушка.

— Воды, бабуся, — не отвечая на вопрос, попросил человек.

Старушка вскочила, трясущейся рукой почерпнула из ведра и подала ковшик. Раненый жадно пил, булькая в горле водой. Выпив ковшик, он благодарно взглянул на старушку и попросил еще. И уже после четвертого ковшика шумно вздохнул и сказал:

— Не здешний я, бабушка. Как хотите — заявляйте, если боитесь, я от вас не пойду.

— Да что ты, родной мой! Да неж мы нехристи какие, человека губить! — Старушка махнула сухими руками. — Эка тебя изуродовали! — говорила она, не сразу заметив, что раненый медленно валится на лавку. — Постой, постой, сынок, сейчас фельдшерицу позовем… Егорушка, беги за Катериной Миколавной, скажи: бабка, мол, помирает. А об этом ни-ни!

Егорка блеснул живыми глазами на раненого, кивнул головой и шмыгнул за дверь.