Виктор Карпенко - Узники крепости Бадабера Страница 5

"Я ли это? Неужели в две недели можно сделать с человеком та- кое? ― ужаснулся Андрей. ― А что же будет дальше?".

— Не расстраивайся, ― хлопнул по плечу Андрея Варсан, ― под- лечим, подкормим… Ну, ладно, иди, а то парни из охраны заждались.

Когда Андрей уже выходил из комнаты, Варсан бросил ему вслед: ― Да, вот еще что… С тобой тут девушка в крепость была доставлена. Зарина Алмаиз. Как она тебе? Андрей замер в дверях, насторожился.

— Говорят, красавица. Я ее, к сожалению, не видел, но надеюсь познакомиться. Она тоже будет сниматься в телепрограмме.

На предложение американца Андрей отказался. Варсан все таким же бодрым, неунывающим тоном выразил сожаление и на прощание казал:

— Твой отказ — равносилен смерти. Что же, ты выбрал сам. Только учти, азиаты не только разрежут тебя на кусочки, но и заставят принять такие муки, которые Иисус Христос даже представить себе не мог. В глазах афганцев ты — захватчик, к тому же — неверный. Так что, твои муки будут для них наслаждением. Я не запугиваю тебя, но предупреждаю и оставляю шанс: когда смерть будет самым заветным твоим желанием, позови меня.

В тот же день Андрея посетил майор Кудратулла. Оглядев камеру, он, не отнимая от лица носового платка, через который дышал, прогундосил:

— Этому шурави здесь хорошо живется. Переведите его к Юнусу.

— Так он же сегодня…, — начал было 'переводчик, но майор его оборвал: — Я знаю! Такое соседство как раз для этого упрямого «шурави». Варсан предложил ему хорошую сделку, а он предпочел смерть. Глупый щенок, как и все русские, которых я видел.

Камера, в которую перевели Андрея, была больше прежней. Под самым потолком располагалось узкое, как щель, окошко, зарешеченное толстыми металлическими прутами, над мощной деревянной дверью в металлической сетке ярко горела лампочка.

Андрей огляделся. У стены неподвижно лежал человек со сложенными на груди руками. Его лицо было закрыто серой тряпкой. Подумав, что сокамерник спит, Андрей сел у противоположной стены и погрузился в раздумья. А подумать было над чем. Варсан нe шутил, а значит ему предстоит пройти через испытания, а, может, и принять смерть.

"Готов ли я для мученичества? — думал он. — Выдержу ли? И во имя чего все это? Может, Варсан прав и я не герой, а оккупант, и наш приход привел Афганистан к гражданской войне? Уже шестой год гибнут наши товарищи на этой бесплодной земле, на этих серых камнях, на дорогах, перевалах и конца этому не видно… Но я не хочу умирать! Жизнь так прекрасна, и это открываешь для себя только сейчас, когда за плечами стоит смерть. Что же делать? Согласиться на съемку — значит предать товарищей, отречься от всего, чем жил, о чем мечтал, а это означает предать Родину!".

Андрей остановил себя на мысли, что звучит все это как-то по- книжному, не искренне, не откровенно. Даже в мыслях он говорил так, как сказал бы на Комсомольском собрании. Андрей устало смежил веки и расслабился.

"Интересно, гасят когда-нибудь свет? Я просидел в камере немного, а эта чертова лампочка порядком надоела, мешает сосредоточиться, путает мысли…".

Вдруг он себя поймал на том, что сокамерника не слышно.

— Такого быть не может, — с тревогой выкрикнул Андрей и на коленях пополз к лежащему у стены человеку. Он осторожно тронул его руку и в ужасе отпрянул.

"Мертвяк! Меня посадили в одну камеру с покойником! Вот он — первый круг Дантова ада!".

К утру запах от разлагающегося тела стал усиливаться. Андрей неоднократно принимался бить кулаками, ногами в дверь, кричал, звал на помощь, но никто не приходил. До обеда он еще спасался тем, что, подпрыгнув и ухватившись за прутья решетки, пока хватало сил удерживаться в таком положении, дышал проникающим в камеру воздухом с улицы. Но вскоре и это перестало помогать. От вони внутренности выворачивало, спазмы настолько были сильны, что прерывали дыхание. Он слабел, все чаще и чаще носом шла кровь, временами терял сознание. Казалось, что смерть неминуема и она рядом.

Сколько времени Андрей пролежал без сознания, определить не смог, но когда очнулся, трупа в камере не было. У двери стояла чашка с едой и вода. Рвота настолько ослабила организм, что до двери он полз, прикладывая неимоверные усилия. Смог же выпить только водy.

Утром в камеру ввалилось двое бородачей. Подхватив Андрея под руки, они выволокли eго во внутренний дворик, в центре которого стояла перекладина. Содрав с плеч халат, бородачи споро привязали за руки Андрея к перекладине и ушли, оставив его одного.

Впервые за более чем двухнедельное пребывание в крепости он оказался на свежем воздухе. Солнышко, по-весеннему теплое и ласковое, нежило своими лучами истерзанное пытками тело Андрея. После подземелья дышалось легко, свободно, казалось, что воздух пьянит. Из-за высокого глиняного дувала доносились голоса. Андрею показалось, что сквозь бормотание на незнакомом языке, прорывается русская речь. Но он тут же отбросил возникшее предположение: откуда здесь взяться русским?

Так он простоял несколько часов. Руки затекли, ноги тоже устали, но на дворике было гораздо лучше, нежели чем в затхлых душных камерах подземелья. Ближе к полудню во дворик пришло несколько мужчин. Среди них выделялся своей внешностью один: большеголовый с разметавшимися черными волосами, жгуче-черными глазами на выкате, жесткой щеточкой усов над узкими бескровными губами» Его лицо можно бы было назвать мужественным, даже красивым, если бы не играющие на скулах желваки да нервно подрагивающие ноздри. Он подошел ближе и, ткнув рукоятью плети Андрею в грудь, на ломаном русском языке спросил:

— Ты знаешь меня, шурави?

Андрей мотнул головой.

— Я — Абдурахман — начальник тюрьмы.

— Комендант, — поправил его Андрей невольно.

— Ты, шурави, будешь меня любит, боятца, молитца Аллах. Я научу тебя Коран и ты станешь мусульманин.

— Но я не хочу быть мусульманином, — возразил Андрей.

"Не хочу" — плохой слово. Не говори так, — Абдурахман погрозил Андрею плеткой. — Сказал "не хочу" — получай плетей. Ты должен всегда говорить «да». Будешь послушен, мал-мала поживешь. А сейчас будем делать мусульманин: об-ре-за-ни-е, — медленно по складам произнес комендант тюрьмы.

Андрей знал, что такое «обрезание», и сжался как мог, как позволяли это сделать цепи. А когда к нему подошел один из пришедших с комендантом людей и в руках у него он увидел блестящий металлический предмет, Андрей закричал:

— Не хочу-у-у!

Ноги были свободны от цепей, и он принялся ими отбиваться от человека в черном, но это продолжалось недолго. Абдурахман пустил в ход плеть с оловянным наконечником, один из ударов пришелся в затылок. Крик оборвался, Андрей дернулся и затих. Человек в черном быстро стянул с несчастного узника штаны, под хохот собравшихся сделал свое дело. Когда Андрей очнулся, его отволокли в камеру и больше до конца дня не трогали.

А утром в подземелье пожаловал комендант.

— Теперь твое имя — Рафхат, — ткнул он Андрея пальцем в грудь. — Ты принял нашу веру и будешь учить Коран. Это — суры, протянул он листок бумаги. Сдвинув брови, Абдурахман приказал: — Учи, Рафхат. Вечером спрошу!

Задрожав телом, Андрей закричал:

— Сам учи, гад ползучий. Плевал я на твои суры!

Потрясая над головой цепями от наручников, он пошел на коменданта. Тот только усмехнулся, и когда Андрей подошел ближе, ударил его сапогом в живот. Что-то зло бросив на ходу сопровождавшим его тюремщикам, он вышел из камеры. Бородачи, выполняя приказание Абдурахмана, сбили Андрея на каменный пол и избили резиновыми со свинцовыми стержнями дубинами.

На следующий день все повторилось снова.

Четыре дня держался Андрей, а на пятый сдался. "Ведь убьют же. У меня — упрямство, а у них — дубины. Уже сломано два ребра, которые напоминают о себе при каждом вдохе. Выучу эту белиберду", — решил он.

На уже изрядно затертом листе бумаги корявыми печатными буквами была написана выдержка из Корана. Главная трудность заключалась в том, что текст был на «фарси», но написан русскими буквами. Ничего не понимая, Андрей принялся зазубривать текст.

Когда на следующее утро появился комендант, Андрей сказал, что готов доложить текст молитвы. Абдурахман заулыбался и разрешающее кивнул. Но с первых же фраз желваки заходили у него на скулах и ноздри нервно задрожали, как будто бы принюхивался.

— Плохо, — прервал он Андрея. — Очень плохо!

В наказание Андрей был избит настолько сильно, что даже не притронулся к пище, хотя и был голоден — не хватило сил.

"В чем же ошибка? — ломал он голову. — Ударения в словах делаю правильно, в тексте это помечено. В чем же дело?".

Андрей принялся вспоминать виденное ранее в кино, по телевидению про Восток и понял: суры надо читать протяжно, завывая в конце слов на гласных, как это делает мулла".