Борис Азбукин - Будни Севастопольского подполья Страница 5

— Тебя как звать?

— Костя.

— А меня Валя. У тебя, Костя, нет пакета?

Он порылся в противогазной сумке, где вместе с рабочим инструментом лежал индивидуальный пакет, и подал его.

Девушка ловко, быстро наложила повязку и доверчиво улыбнулась:

— Если бы не ты, Костя, я бы не знала, что и делать.

Костя выполз из воронки и осмотрелся. Волна самолетов схлынула. Изрытое поле было усеяно телами убитых и раненых, у входа в потерну — подземную галерею под береговой батареей — полыхал пожар. Одна из бомб угодила в бочки с горючим. Столб черного дыма и пламени ветром повернуло к потерне. Из-под земли неслись истошные крики. В потерне как в гигантской душегубке, задыхались люди, укрывшиеся от бомбежек.

Раздался оглушительный залп береговой батареи, которая открыла огонь по колонне вражеских танков на шоссе. На горизонте взметнулись коричнево-черные султаны разрывов двенадцатидюймовых снарядов. Танки свернули в лощину, оставив на месте четыре смрадно дымящих костра. Потом из-за высотки выползли еще пять танков. Батарея перенесла огонь на них. Но теперь не слышно было взрывов; там, где падали снаряды, поднимались только серые фонтаны земли.

— Снарядов нет. Бьют учебными болванками, — сказал подбежавший матрос.

По его пропыленному лицу стекал пот, оставляя на щеках грязные полосы, тельняшка пропрела, грудь была перекрещена пустой пулеметной лентой.

— Слышь, браток, — сказал матрос, — пошарь-ка по убитым и раненым… Насобираешь гранат и патронов — тащи туда, — он кивнул на восток, откуда несся треск автоматов. — Немец опять в атаку прет, а у наших ребят — ничего… — Он побежал к батарее на командный пункт.

Слова матроса Костя принял как боевой приказ. Кликнув Валю, он вместе с ней стал снимать с убитых пояса с гранатами, выворачивать из карманов патроны, запалы. Наполнив противогазные сумки, они ползли по каменистой, поросшей полынью и колючей верблюдкой земле к матросским цепям.

— Браточки, помогите связки вязать, — взмолился старшина, лежавший в цепи.

Береговая батарея, расстреляв последние учебные болванки, умолкла, и теперь танки беспрепятственно двигались на матросские цепи. Едва Костя и Валя успевали скрутить гранаты солдатскими поясами, как связки выхватывали из рук. Последние взяли два матроса. Один из них — плечистый богатырь, его звали Алексеем, другой — невысокий, щуплый парень. Они обвязались связками гранат и поползли вперед.

До танка оставалось шагов пятнадцать, когда Алексей встал во весь свой могучий рост и пошел навстречу машине; его товарищ — к другой. Парни шли, презирая смерть, шли, чтобы грудью прикрыть лежавших в цепи и тех, что были за ними…

Вдруг Алексей рванулся вперед и упал под гусеницы. Товарищ его бросился под другой танк. Раздался взрыв, за ним второй…

Валя уткнула лицо в пожелтевший овсюг и заплакала. Костя сквозь наплывшие слезы увидел, как два пылающих танка закружились на месте, волоча за собой разорванные гусеницы.

Атака немцев захлебнулась.

И снова «юнкерсы» над головой, снова адский вой и грохот, снова немецкие атаки.

…Истекали пятые сутки боев у Херсонесского маяка. Солнце уже садилось.

Костя спустился к морю. Пули, осколки перелетали над головой через нависшую скалистую стену и с отвратительным чавканьем шлепались в воду. Он так устал, что едва брел между ранеными, лежавшими на камнях. Найдя удобный спуск к воде, сел на гальку, скинул ботинки.

Рядом молоденький лейтенант в изнеможении привалился спиной к скале; левая рука его, уродливо вспухшая, с почерневшими пальцами, безжизненно повисла на грязной перевязи. «Отрежут руку», — подумал Костя, всматриваясь в бледное лицо лейтенанта. Но при этой мысли не содрогнулся. Столько перевидал он за те дни кровоточащих ран, столько слышал стенаний умиравших! И все же лицо лейтенанта приковало его внимание. Лицо бесконечно усталое, апатичное, равнодушное ко всему; в остановившемся взгляде безнадежность и отрешенность. Для этого человека все было кончено.

Костя почувствовал, как и им овладевают смертельная усталость и апатия. Он вошел в воду и сел на прибрежный камень. Над головой по-прежнему свист и сверлящий клекот снарядов.

Багровое солнце уже коснулось края воды, и на поверхности волн вспыхивали алые блики. Краски с каждой секундой сгущались, и море от берегов до горизонта наливалось кровью. Там, где падали снаряды, ввысь поднимались алые султаны. Костя смотрел на всплески волн, и ему казалось, будто вся кровь, пролитая в боях за Севастополь, стекла с холмистых берегов в море.

Спасенья нет! Чудес не бывает. И все же где-то под сознанием тлела надежда.

Смеркалось. Неприятельские батареи ослабили огонь. Почти стихла ружейная перестрелка.

Выстрел, раздавшийся рядом, вывел Костю из оцепенения. Он оглянулся. Тело лейтенанта сползло и вытянулось на гальке, наган выпал из ослабевшей руки на камни. Выстрел это как бы послужил сигналом. Теперь то справа на берегу, то слева слышался сухой пистолетный треск. Кончали с жизнью те, кто предпочитал смерть плену.

Весь дрожа, Костя выскочил из воды на берег. Хотелось бежать, скрыться во мраке, но чья-то сильная рука вдруг легла ему на плечо.

Рядом с ним стоял старшина-артиллерист. Не разглядел в сумерках пропыленное, обросшее щетиной лицо, но врезался в память тяжелый, крутой, точно высеченный из камня подбородок и твердый, пристальный взгляд больших светлых глаз.

Старшина нагнулся, поднял пилотку и, прикрыв ею окровавленную голову лейтенанта, сказал:

— Запомни, парень, у нас с тобой еще не все потеряно. Мы и в тылу у врага нужны будем. Понял?

— Понял.

Хотя, по правде сказать, Костя ничего не понял, но спокойный голос человека, будто знающего какую-то истину и убежденного в своей правоте, рассеял охвативший его страх.

— На-ка вот, погрызи. Иногда помогает, — участливо добавил старшина.

Ощутив в руке корявый солдатский сухарь, Костя почувствовал голодные спазмы: два дня ничего не ел.

— Ты здешний? — спросил старшина.

— Здешний, с Куликова поля.

— Вот и хорошо. Глядишь, и свидимся. А сейчас не стой тут. Ступай за камень, там парни и девчата сидят, — старшина легонько подтолкнул его в спину.

И в самом деле, за обломком скалы Костя обнаружил двух ребят из своей ремонтной бригады и Валю.

А наутро — плен. С колонной «цивильных» — граждан Севастополя, которые не успели эвакуироваться, — Костю и Валю пригнали в концлагерь на четвертый километр Балаклавского шоссе. Тысячи людей очутились на каменистой площадке за колючей проволокой, под открытым небом.

Еще в дороге по колонне пронесся слух о том, что эсэсовцы будут «сортировать»: коммунистов и советских работников расстреливать, молодежь угонять в Германию.

Костя сговорился с Валей бежать. Когда всех привели в концлагерь, они устроились на ночь возле забора в противоположном конце от входа, где неподалеку от проволоки Костя приметил противотанковый ров.

Солдаты-конвоиры, уставшие после дневного перехода, собирались кучками, растянувшись на теплой земле, курили, дремали.

Когда стемнело, Костя вытащил из сумки плоскогубцы, отогнул на столбе гвозди и, оттянув проволоку, пропустил под нее Валю, затем двух товарищей по бригаде и выбрался сам. Ползком они добрались до противотанкового рва, а часа через два были уже в городе.

На следующий день Валя уехала из Севастополя в деревню к тетке.

…Настали дни оккупации, жестоких расправ с защитниками города и укрывавшим их населением. Днем шли облавы, ночью — расстрелы.

Первые шесть дней Костя со своим другом Колей Михеевым скрывался от облав в развалинах домов. На седьмой они пошли ночевать в степь, чтобы отоспаться. Спали в землянке за Максимовой дачей, недалеко от Балаклавского шоссе.

В землянке было душно, пахло гнилью и застоявшимся махорочным перегаром. На заре они вышли подышать свежим воздухом.

Было ясное, розовое, безветренное утро. Вокруг тишина. Воздух напоен ароматом шалфея, горечью полыни, запахами увядающих трав.

И вдруг безмолвную степную тишь нарушил треск. Ребята взобрались на соседнюю высотку.

Вся котловина с концлагерем была оцеплена солдатами, судя по черным мундирам, эсэсовцами. Перед строем автоматчиков на гребне противотанкового рва плотной шеренгой стояли женщины, мужчины, дети. Людской частокол редел. Скошенные пулями исчезали во рву, корчились в судорогах на гребне. А конвоиры выводили и ставили на краю рва уже новую партию смертников.

Все увиденное было столь чудовищно, что не укладывалось в сознании. Какому фашистскому богу или дьяволу потребовалось казнить детей, проливать столько невинной человеческой крови?! Не выдержав страшного зрелища, Костя и Коля побежали к землянке. Слезы застилали глаза, слезы бессилия, отчаяния, гнева.