Бруно Апиц - В волчьей пасти Страница 5

— Сколько человек вышло из Освенцима?

— Три тысячи было… — тихо ответил Янковский.

По лицу его промелькнула робкая улыбка. Он хотел сказать еще что-то. Его тянуло поделиться с кем-нибудь в этом чужом лагере тайной своего чемодана, но в эту минуту шарфюрер приказал закрыть души и погнал в баню новую партию.

Янковский, пошатываясь, вышел на дождь и холод.

Чемодан исчез!

Гефель, поджидавший поляка, быстро закрыл ему рот рукой и прошептал:

— Молчи! Все в порядке!

Янковский понял, что должен вести себя тихо. Он уставился на немца. Тот заторопил его:

— Забирай свою рухлядь и проваливай!

Гефель бросил Янковскому на руки вещи и нетерпеливо втолкнул его в ряды тех, кто после бани должен был отправляться в вещевую камеру, чтобы сдать свои грязные тряпки в обмен на чистые.

Янковский засыпал немца словами. Тот не понял поляка, но почувствовал, что за этим словоизвержением скрывается глубокая тревога, и успокоительно похлопал его по спине.

— Да-да-да! Ладно! Иди себе, иди!

Втиснутому в шеренгу Янковскому оставалось только идти к вещевой камере.

— Ничего худо? Совсем нет худо?

Гефель только махнул рукой.

— Ничего худого, совсем ничего худого…

Как осчастливленный подарком юноша, спешил Пиппиг по лестнице в вещевую камеру.

В этот поздний час в длинной кладовой, где висели тысячи мешков с одеждой, уже не было никого из вещевой команды. Только пожилой Август Розе стоял у длинного, перегораживавшего помещение стола и разбирался в каких-то бумагах.

Он удивленно взглянул на крадущегося Пиппига.

— Что это ты тащишь?

Пиппиг только рукой махнул.

— Где Цвейлинг?

Розе большим пальцем указал на комнату гауптшарфюрера.

— Посторожи! — торопливо бросил Пиппиг и проворно шмыгнул в глубину темноватого склада.

Розе посмотрел ему вслед, а затем стал наблюдать за гауптшарфюрером, который был виден через застекленную перегородку.

Подперев голову руками, Цвейлинг сидел за письменным столом перед развернутой газетой. Казалось, он спал. Однако долговязый верзила не спал, он размышлял. Последние известия с фронта встревожили его.

Пиппиг снова вышел в переднее помещение, сделал в сторону Розе успокоительный жест, с шумом открыл дверь в канцелярию рядом с комнатой Цвейлинга и намеренно громко крикнул:

— Мариан, пошли вниз — будешь переводить!

Цвейлинг испуганно встрепенулся. Он увидел, как поляк, которого позвал Пиппиг, ушел вместе с ним.

Пиппиг сделал быстрый знак Кропинскому, и они оба скользнули в заднее помещение. В дальнем углу склада, за высокими штабелями вещевых мешков и одежды умерших заключенных, стоял чемодан.

Пиппиг, юркий, как ртуть, и возбужденный, вытянув шею, еще раз прислушался, потер руки и ухмыльнулся, как бы говоря Кропинскому: «Ну-ка, взгляни, что я принес!..» Он щелкнул замками, открывая их, и поднял крышку чемодана. С залихватским видом засунув руки в карманы, он наслаждался произведенным эффектом.

В чемодане лежало, свернувшись в комок и прижав ручки к лицу, завернутое в тряпки дитя: мальчик лет трех, не больше.

Кропинский опустился на корточки и уставился на ребенка. Малютка лежал неподвижно. Пиппиг нежно погладил маленькое тельце.

— Ах ты, котеночек! Вот ведь, приблудился к нам… Он хотел повернуть ребенка за плечо, но тот сопротивлялся. Наконец Кропинский нашел нужные слова:

— Бедная крошка! — сказал он по-польски. — Откуда ты?

Услышав звуки польской речи, ребенок вытянул головку, как насекомое, которое выпускает спрятанные щупальца. Это первое слабое проявление жизни так потрясло обоих взрослых, что они, как зачарованные, не могли оторвать глаз от малютки. Худенькое лицо ребенка было серьезно, как у сознательного человека, и глаза блестели совсем не по-детски. Дитя смотрело на чужих в немом ожидании. А те не смели дохнуть.

Розе одолело любопытство. Осторожно пробрался он в угол и вдруг вырос перед Кропинским и Пиппигом.

— Это еще что такое?

Пиппиг в испуге стремительно повернулся и зашипел на изумленного Розе:

— Ты что, с ума сошел? Прийти сюда! Убирайся обратно! Хочешь натравить на нас Цвейлинга?

Розе махнул рукой.

— Он дрыхнет.

И, с любопытством нагнувшись над ребенком, он проблеял:

— Тебе все смешки да смешки. Недурную игрушку ты навязал себе на шею.

В переднем помещении у длинного стола стояло несколько новоприбывших, они сдавали всякие мелочи — кто обручальное кольцо, кто связку ключей.

Работники команды прятали все это в бумажные мешки, и Гефель в качестве капо наблюдал за их работой.

Рядом с ним стоял Цвейлинг и тоже следил. Вечно разинутый рот сообщал его неподвижному лицу какое-то совсем бессмысленное выражение. Груда хлама не интересовала его, и он отошел от стола. Гефель проводил взглядом долговязого эсэсовца: небрежная осанка придавала его тощей фигуре сходство с кривым гвоздем. Цвейлинг большими шагами возвратился в кабинет.

Новичков скоро отпустили, и Гефель наконец получил возможность заняться ребенком. Розе, вернувшийся в переднее помещение, задержал его.

— Если ты ищешь Пиппига…

Сгорая от любопытства, он показал на склад.

— Знаю, — отрезал Гефель. — Об этом не болтать, понял?

Розе изобразил возмущение.

— Что я, доносчик?

Он обиженно смотрел вслед Гефелю. Другие заключенные насторожились и стали его расспрашивать, но Розе не отвечал. Таинственно улыбаясь, он ушел в канцелярию.

Ребенок сидел в чемодане, а Кропинский, стоя перед ним на коленях, пытался завязать с ним беседу.

— Как тебя звать? Скажи мне. Где папа? Где мама?

Подошел Гефель.

— Что нам делать с этим человечком? — растерянно заморгал Пиппиг. — Если он им попадется, его убьют.

Гефель опустился на колени и задумчиво посмотрел в лицо малютке.

— Он нет говорить, — в отчаянии объяснил Кропинский.

Присутствие незнакомых людей, по-видимому, пугало ребенка. Он теребил свою рваную курточку, лицо же оставалось странно застывшим. Похоже было, что дитя не умело плакать.

Гефель взял в свою руку беспокойную ручку ребенка.

— Кто же ты, маленький?

Ребенок пошевелил губами и проглотил слюну.

— Он голоден! — догадался, обрадовавшись, Пиппиг. — Я ему что-нибудь принесу.

Гефель выпрямился и глубоко вздохнул. Все трое беспомощно переглянулись. Гефель резким движением сдвинул шапку на затылок.

— Да… да-да… конечно…

Пиппиг усмотрел в этом положительный ответ на свое предложение и хотел уже бежать. Однако туманные слова Гефеля были всего лишь попыткой найти выражение блуждающим мыслям и привести их в порядок. Что будет с ребенком? Куда его деть? Пока что он должен оставаться здесь. Гефель остановил Пиппига и задумался.

— Приготовь ребенку постель, — сказал он наконец Кропинскому. — Возьми две старые шинели, положи их там в углу и…

Он запнулся. Пиппиг вопросительно посмотрел на него. На лице Гефеля отразился внезапный испуг.

— А что, если малыш закричит?

Гефель прижал руку ко лбу.

— Когда маленькие дети пугаются, они кричат… Что же делать, черт возьми? — Он уставился на ребенка и долго смотрел на него. — Может… может… он и не умеет кричать… — Гефель схватил малыша за плечи и слегка потряс. — Тебе нельзя кричать, слышишь? Не то придут эсэсовцы.

Внезапно лицо ребенка перекосилось от ужаса. Он вырвался, забрался снова в чемодан, съежился в комок и закрыл ручками лицо.

— Понимает, — пробормотал Пиппинг.

Чтобы проверить свое предположение, ОН захлопнул крышку. Они стали прислушиваться. Из чемодана — ни звука.

— Ну, ясно, он понимает, — повторил Пиппиг.

Он снова открыл чемодан. Ребенок не шелохнулся, Кропинский поднял его, и малютка, как скрючившееся насекомое, повис у него на руках. Растерянно глядели трое мужчин на это диковинное создание.

Гефель взял у Кропинского ребенка и повертел его в разные стороны, чтобы лучше рассмотреть. Малютка втянул ножки и головку, прижал ручки к лицу. Это делало его похожим на младенца, только что извлеченного из материнского чрева, или на жука, который прикинулся мертвым. Потрясенный Гефель возвратил малыша Кропинскому, и тот, прижав ребенка к себе, стал нашептывать ему успокаивающие польские слова.

— Он наверняка будет вести себя спокойно, — глухо произнес Гефель и сжал губы.

Снова все трое переглянулись. Каждый ждал от другого решения в этом необычном деле. Опасаясь, как бы их отсутствие не было замечено Цвейлингом, Гефель увлек Пиппига за собой.

— Пойдем, — сказал он и добавил, обращаясь к Кропинскому. — А ты оставайся здесь, пока все не разойдутся.

Кропинский опустил оцепенелый комочек обратно в чемодан, и пока он из нескольких шинелей готовил ребенку постель, у него тряслись руки. Бережно уложил он ребенка, накрыл его и осторожно отвел ручонки от лица. При этом он заметил, что малютка слегка сопротивляется, а веки его остаются судорожно сжатыми.