Лев Никулин - Золотая звезда Страница 5

– Слышал о вашем горе, – продолжал гость. – Могу сочувствовать вам в полной мере, – и он рассказал Андрею Андреевичу о том, как бесследно исчезли близкие ему люди – дочь, жена, свояченица.

Потом зашёл разговор об общих знакомых, и гость рассказал Андрею Андреевичу о товарище Костромском, «лорд-мэре» города Зауральска.

– А вы что же, зауральский житель? – поинтересовался Андрей Андреевич.

– В ближайшие дни перееду в Зауральск. Предлагают интересную работу.

Гость поднялся со стула и подошёл к письменному столу. Несколько мгновений он внимательно рассматривал фотографию молодого человека в майке футболиста. Он догадался, что это был сын профессора, и сочувственно вздохнул.

– Должен признаться, Андрей Андреевич, что я к вам по небольшому делу. Не откажите в любезности черкнуть пару слов насчёт того, что вы знали меня по работе. Ваше письмецо дорого стоит, а я еду, так сказать, на чужбину...

– Охотно... Охотно, – сказал Андрей Андреевич и присел к письменному столу.

– Хотя я не могу в полном смысле считать себя вашим учеником, – кончил я у Розена, но духовно я себя таковым считаю... Работа меня ожидает весьма интересная...

Головин не успел рассказать, о какой именно работе идёт речь: послышался звонок, на этот раз ещё более удививший Андрея Андреевича. Он отворил дверь и даже вздрогнул от неожиданности. На пороге стояла Соня – Софья Кирилловна Соснова.

– Не ждали? – спросила Соня.

– Помилуйте, что вы, что вы!... – Андрей Андреевич помог ей снять пальто и, окончательно взволнованный, проводил её в кабинет, познакомил с гостем и по–отечески тепло, глядя на неё сквозь опущенные роговые очки, сказал:

– Мы тогда с вами и не поговорили как следует... Я был под впечатлением моего несчастия и даже не поблагодарил вас за сочувствие.

– Это было наше общее горе, – тихо ответила Соня.

Головин сразу понял, кто эта девушка и какое она имела отношение к умершему сыну Андрея Андреевича. Сначала он тактично молчал, потом разговор стал общим и непринуждённым – заговорили о Москве.

Когда стало известно, что Соня работает в том же Зауральске, куда собрался переезжать Головин, а сейчас приехала в Москву в отпуск, он очень порадовался этому обстоятельству.

– Вы не инженер ли? Вот было бы приятно встретить коллегу.

– О, нет... Я по другой части. Я библиотечный работник, работаю в районном Дворце культуры.

– Ну как же, знаю! – восхитился Головин. – Чудесное здание, поблизости от нашего завода...

– Какого именно?

– Завода «Первое мая».

– Знаменитый завод.

– Ещё бы! Ну вот, оказывается, мы с вами будущие земляки.

Что-то в Головине показалось приятным Соне, может быть, несколько старомодная вежливость и предупредительность. Он предложил ей свои услуги – ему не составит никакого труда достать Соне железнодорожный билет. Может быть, ему даже удастся выехать с ней в один день. Она с удовольствием подумала о том, что у неё будет попутчик – много видевший и много знающий человек.

Они пробыли у Андрея Андреевича до одиннадцати и вышли вместе.

В бумажнике Головина лежало рекомендательное письмо Андрея Андреевича. Пока Хлебников писал, Головин скромно глядел по сторонам. Он взял из рук профессора письмо и, не прочитав, положил в бумажник. Но теперь, расставшись с Соней, он с юношеской резвостью сбежал по лестнице и возле кассы метро вынул письмо.

«Инженер Георгий Иванович Головин известен мне по работе в 1927 и 1929 годах на Новоспасском заводе и в Москве...» – писал Хлебников.

Дальше Головин не стал читать.

– «В 1927 и 1929 годах...» – произнёс он вслух и странно усмехнулся. – Скупо, скупо!... Но и на том спасибо...

Глава VIII

Серьезный разговор

Группенфюрер фон Мангейм действительно представил Иноземцева генералу, но обстановка, в которой происходила эта церемония, показалась Иноземцеву странной.

В гостинице «Версаль» Иноземцева и Мангейма встретил полковник Шнапек. Адъютант проводил всех троих к генералу. Это был не Пильхау, который ведал постройкой дорог и мостов, а какой-то незнакомый Иноземцеву генерал в мундире войск СС.

Генерал приказал фон Мангейму и Шнапеку сесть, Иноземцев остался стоять. Он понял, что разговор будет серьёзный.

– Он знает немецкий язык? – спросил генерал.

– Абсолютно не знает, – доложил фон Мангейм.

– В таком случае вам предстоит быть переводчиком.

«Почему именно я должен быть переводчиком? – подумал фон Мангейм. – Шнапек говорит по-русски не хуже меня», – и пришёл в ярость.

Он понял, что присутствующий здесь Шнапек осуществлял своего рода контроль над ним, офицером СС. Впрочем, фон Мангейм ничем не выдал своих чувств.

Иноземцев стоял, переминаясь с ноги на ногу, вид у него был удивлённый и немного сконфуженный.

– Спросите у этого человека, – начал генерал, – почему в разгар работы он уехал на четыре дня. Где он был всё это время?

Фон Мангейм перевёл Иноземцеву вопрос генерала.

– Я был на охоте, – спокойно ответил Иноземцев, – я получил разрешение господина группенфюрера.

– Вам дали разрешение уехать только на 48 часов, – продолжал переводить вопросы генерала фон Мангейм.

– Это правда. Но я очень заядлый охотник и забрался глубоко в лес. Мне не хотелось возвращаться с пустыми руками.

– Вы должны забыть эти русские привычки. Кроме того вы находились в лесу слишком долго... Ваши объяснения меня не удовлетворяют. Насколько мне известно, в лесу водятся не одни только лоси, но и волки. Я говорю о двуногих волках, о партизанах... – бесстрастно переводил слова генерала фон Мангейм.

– После того как покончили с Разгоновым, в лесу стало безопасно, – ответил простодушно Иноземцев.

– Может быть, для вас... Мне кажется, что вы чувствуете себя слишком безопасно в лесу. Я не уверен в том, что вы достаточно благодарны нам за то, что мы для вас сделали.

Вероятно, Иноземцев понял, что разговор принимает характер допроса, и с некоторым волнением сказал:

– Я работаю, господин генерал, меня хвалили за мою работу.

Фон Мангейм точно перевёл этот ответ Иноземцева и вдруг, как бы продолжая перевод, добавил:

– А если я вам не угоден, то я могу вообще не работать, не забывайте этого, господа.

Фон Мангейм произнёс фразу, которую не говорил Иноземцев. Такая фраза в устах русского могла стоить ему головы. И трое немцев – генерал, фон Мангейм и Шнапек, – не сводя глаз с Иноземцева, следили за выражением его лица. Но лицо Иноземцева попрежнему выражало спокойную почтительность.

– Я хочу знать, – резко сказал генерал, – я хочу знать, как вы относитесь к нам, к немцам, к немецкому народу, к немецкой армии, каковы ваши истинные чувства. Отвечайте искренно... Переведите ему!

– Мои чувства к немецкому народу? – спокойно отвечал Иноземцев. – Немецкий народ – великий народ, немецкая армия – громадная сила. Я многому научился, с тех пор как работаю у вас... Вот всё, что я могу сказать.

– Всё? – переспросил Мангейм.

На этот раз, приступив к переводу, он совершенно исказил смысл ответа Иноземцева.

– Немецкий народ, – переводил фон Мангейм, – жестокий, суровый народ, германская армия грубо обращается с нами, русскими, – как же я могу хорошо относиться к вам, господа?

Снова три немца пытливо всматривались в лицо Иноземцева. Но никакая тень не затемнила его открытого, простодушного лица.

– Нет, он ни слова не понимает по-немецки, – произнёс генерал, когда Иноземцев закрыл за собой дверь. – Ни один знающий наш язык и скрывающий это человек не выдержал бы такого испытания. Как вы думаете, полковник?

– Возможно, он не говорит по-немецки, но тогда откуда русским известно многое из того, о чём я говорил доверительно с группенфюрером?

– Я мог бы сказать то же самое о ваших разговорах с другими. Так или иначе, ваши подозрения остаются пока только подозрениями. Этот человек нам нужен. Если вас раздражает его самоуверенный тон, я сумею сбить с него спесь и сделаю это без излишней грубости, – с раздражением сказал фон Мангейм.

– Вообще я не верю русским, это – моё правило, – вызывающе заговорил полковник Шнапек, – не верю никому из них, кроме тех, которые собственными руками или как-нибудь иначе убивали своих соотечественников. Этих ненавидят, и волей-неволей они должны служить нам. Что касается этого человека...

– Я позволю себе перебить вас, полковник... А Тася Пискарёва?

– Тася Пискарёва имеет особые заслуги. Она выдала нам Разгонова.

– Очень хорошо, но вы же сами сказали, что каждая мысль Иноземцева известна Тасе Пискарёвой, и до тех пор пока он её любовник, вы всё знаете о нём. Тогда к чему же была сегодняшняя комедия?

– Лишняя проверка не мешает. Но в общем, пока возле Иноземцева Тася Пискарёва, я склонен верить Иноземцеву.