Александр Богданов - Твердыня Страница 5

Глава Вторая. Возвращение к горькому настоящему

Через четверть часа они выехали из городка и затряслись по немощеной, глинистой дороге. Небо заволокло тяжелыми, сизыми тучами и стало слегка моросить. Потемнело и притихло в природе, даже птицы угомонились, спрятавшись в своих гнездах. В теплой, влажной дымке проступали пшеничные, ячменные и овсяные поля, длинные ряды картофельных грядок, пастбища с пасущимися стадами скота и группы занятых работой крестьян. Телега стонала и скрипела на каждом ухабе, бидоны перекатывались и громыхали, иногда ударяя ноги Берсенева, его зад и бока саднили на подпрыгивающих, твердых досках, но ничего этого он не замечал, наслаждаясь близостью родных мест. «Что так рано с базара возвращаешься?» осведомился Берсенев, пытаясь вытянуться на дне телеги. «Не рано. Я еще с ночи приехал, а к рассвету все молоко распродал.» Опять воцарилось молчание. Поля кончились и лес подступил к дороге, за ним замаячило их село, разделенное дорогой на две части. «Как в деревне? Все живые?» из вежливости спросил Берсенев. «Хочу остеречь вас, барин, деревня наша полна вооруженного народа, потому как солдаты с войны вернулись и на господ злые. Опасаться вам следует.» «Ерунда. И мы не лыком шиты,» Берсенев вытащил из-за пояса свой большой наган и помахал им в воздухе. Мужик круто повернулся и неодобрительно скосил глаза на своего седока. «Дюже много их и у каждого винтовка, барин. Приедете, увидите,» после этого Фомич надолго замолчал. «Ничего, я справлюсь с кучкой дезертиров,» Берсенев успокоил себя. «Не в таких передрягах бывал.» Kак током прошило Берсенева, когда телега поравнялась с узорчатыми, украшенными чугунными листьями и орлами, воротами иx усадьбы. Странно, что их створки были распахнуты настежь. «Вероятно, по причине дневного времени,» догадался он. «Сторож иногда бывает рассеян. Надо его пожурить.» Воспоминания нахлынули на него. Торопливо сунул он в ладонь возницы его плату и, схватив свой сидор, молодцевато соскочил на раскисшую землю. Фомич равнодушно и не задерживаясь продолжил свой путь. Он не оглянулся и не попрощался с барином. Скоро он и его кляча исчезли за холмом, хотя скрип тележных колес и дребезжанье бидонов еще долго висели в сыром, холодеющем воздухе. Наконец — то он дома! Его голова кружилась от счастья. Нос Берсенева уловил запах смолы, преющей хвои, подосиновиков, маслят и сыроежек, которых было видимо-невидимо в этом березовом и осиновом мелколесье. Как им было весело всей семьей собирать их в окрестных лесах и рощах! Это всегда была экспедиция на целый день! Ирина учила детей различать съедобные грибы, а он показывал сынишке как правильно ножиком срезать их, чтобы не повредить грибницу. Челядь следовала за ними, перенося стол со стульями вместе с посудой, пока проголодавшаяся семья не находила живописного места для своего пикника. Аппетит у всех после многочасовых игр на свежем воздухе становился гаргантюанским, пищи они съедали много и вереница лакеев, спотыкаясь, сновала с судками, иногда три — четыре версты между их бивуаком и кухней. Ирина, воспитанная в суровости и аскетизме, в таких случаях никогда не требовала от прислуги изысканной сервировки, камчатной скатерти или хрустальной вазы с розами в центре стола. Все было просто и по-походному. Они ведь понимали других людей. Берсенев тряхнул головой «Где родные и дорогие мои сейчас? Они и не догадываются, что я приехал! Какой им будет сейчас сюрприз!» Тихонько и весело, он засмеялся. Едва уловимый чад обдал его. «Должно быть готовят что-то вкусненькое на кухне,» подумалось ему. «Как я проголодался.» У него засосало под ложечкой. «Что у нас сегодня на обед?» Тем временем ноги, хрустя на гравийной дорожке, сами несли его к особняку, который был уже совсем рядом за поворотом, пока еще скрытый от него листвой могучих, вкрадчиво шумящих берез. То, что он узрел через пару шагов, заставило его замычать от боли, зажмуриться на секунду и пошатнуться. Как вкопанный встал столбом он, глаза его округлились, руки его, жгутами обвисли по бокам; он пытался осмыслить ужас, открывшийся перед ним. Его сознание затуманилось и он, хватая, ртом воздух, упал как подкошенный. На месте его элегантного жилища стоял теперь обгоревший, высокий остов здания с провалившейся внутрь крышей, и выщербленными и закопченными, растрескавшимися стенами! Через мертвые глазницы окон с тонким воем задувал ветер, смешанный с бесформенными и полусгнившими опавшими листьями и дождевой пылью. Роскошный цветник у подъезда, гордость хозяйки и предмет несчетных забот садовника, теперь был вытоптан вклочья и начисто, загаженный окурками самокруток, плевками, отпечатками сапог, битым стеклом и скомканной бумагой. Tри свежих могилки с некрашенными восьмиконечными крестами и скромными венками появились справа от крыльца. Дощечки, прикрепленные к колышкам на каждой из них, указывали имена усопших и даты их смерти. Эти могилы покоили его жену и детей!

Не знал и не чувствовал Берсенев сколько пролежал он перед родным пепелищем без памяти. Очнулся он от чьего-то голоса и прикосновения шероховатой ладони к своей щеке. Капли прохладной воды временами падали на его лицо. Он открыл глаза. Mорщась от душевной боли, пытался oн рассмотреть сухощавое и бородатое лицо старца в черной рясе, наклонившегося над ним. Оно было неясно и куда-то плыло и только через несколько минут, полностью очнувшись, Берсенев узнал в нем отца Василия, священника из их прихода, десятки лет окормлявшего пищей духовной всех нуждавшихся в ней. Не было в округе похорон, свадеб или крестин без его участия. Рослый и осанистый, он всегда находил доброе слово поддержки для каждого, кто искал его. Жил он в скромной избе со своей женой и двумя дочерьми. Сами пахали, сеяли и жали, скот пасли и птицу растили, кормясь плодами рук своих, и ни от кого, кроме Бога, не завися. Были они примером для всех прихожан: скромные, работящие, благочестивые, всегда готовые помочь ближнему. Завсегдатаем отец Василий был и у Берсеневых. Ирина часто приглашала его в дом и дети внимательно слушали рассказы батюшки о житиях преславных угодников и читали по очереди Священное Писание.

«Николай Иванович,» продолжал окликать его отец Василий. Берсенев застонал и попытался приподняться, обхватив руками гудевшую голову. Ему казалось, что мир вокруг него почернел, звенел и колыхался. Кровь в ушах бурлила и шум ее заглушал слова батюшки. Наконец Берсенев сделал огромное усилие и встал, опираясь на плечо святого отца. «Что здесь произошло?» почти прорыдал он. «Недавно это было, недели еще не прошло, «усталые, далеко устремленные глаза священника с печалью смотрели куда-то в сторону. «Налетело их к вам сюда великое множество, словно стая черная, все дезертиры с фронта; и подростков из нашего села за собой увлекли; все с красными лентами. Kричат, галдят, оружием машут, друг перед другом бахвалятся и спорят, кто главнейший из них подлец. Охрана ваша было в ружье, но долго не продержались и сдались без боя. Уговорили их большевики.» Заметно было, что отцу Василию нелегок был его рассказ. У губ его залегли глубокие складки, брови сдвинулись на переносице, а голос стал суше и жестче. «Что же дальше было? Дом всегда полон слуг! Неужели никто не заступился за моих?» Батюшка виновато опустил голову. «Никто. Заперлись они в главной спальне на верхнем этаже. Двери там толстые, дубовые, но долго не продержались; солдаты их бревном выбили. Толпа рыча ворвалась внутрь — дальнейшее неописуемо.» «Ну, а вы откуда все знаете?» воскликнул Берсенев, вздымая голову к небу в душевной муке. «Люди рассказывают,» лаконично ответил он. «Мы с матушкой подоспели сюда уже к вечеру. Было пусто и злодеи уже разбежались. Пожар еще не утих, но дождик помог его пригасить, хотя вон там еще что-то курится.» И он кивнул куда-то в сторону развалин. «По-православному обряду панихиду я отслужил, а вот на кладбище нести их не рискнул. Народ против вас озлоблен; могли воспротивиться. Похоронили их там же, где нашли, возле крыльца. Ваши слуги помогали им могилы копать, ваш же плотник гробы им смастерил и цветы погребальные принес.» «Они уцелели?» «Слуги все уцелели.» Берсенев никак не мог примириться со своей утратой и тем, что теперь он один — одинешек на всем белом свете. Скрестив руки на груди, он стоял с закрытыми глазами, понурив свою голову. Китель и галифе его были в прорехах, голенища стоптанных сапог измазаны свежей глиной, но офицерские погоны на плечах его все еще сияли золотом. «За что же народ на нас так зол?» Не открывая глаз, не поднимая головы, не повышая голоса вoпросил Берсенев, казалось бы ни к кому не обращаясь. «За что же? Крестьяне приходили к нам за помощью. Ирина давала бабам лекарства и лечила их детишек; я мужикам в долг денег и хлеба давал и никогда отдать не спрашивал. За что?» «Было еще что-то, Николай Иванович,» мягко, но не сразу, ответил отец Василий. «Подачками не откупишься. А это вековая зависть бедных к богатым, которая живет в народной памяти. Конечно, это не по-христиански, но все это из-за землицы. У них ее клочки, лоскуты, да обрывки, а у вас поля бескрайние, немерянные. Вот из-за нее они поместья у господ жгут и землю присваивают. Теперь-то при Керенском власти нет и полиции нет. Кто крестьян остановит? Вы ведь знаете, сколько зажиточных семей в губернии пострадало.» «Но это же наша собственность! Угодья были пожалованы моему прадеду императором Александром!» «Так-то оно так, а грамотеи им объяснили, что все это украдено и не по совести, а земля ваша принадлежит им, потому, что они ее обрабатывают.» «Что за чушь!» «Согласен, но попробуйте доказать свою правоту миллионам безземельных, оголтелых и вооруженных винтовками мужиков. Они вас разом на штыки поднимут.» Батюшка внимательно и заботливо взглянул в побледневшее и осунувшее лицо Берсенева. «Велика печаль твоя,» продолжил он, «но не забывай, что смерти нет, это только переход души в другое состояние. Твоя жена и дети не погибли, они сейчас с Богом и ты встретишь их в мире потустороннем, если сподобишься и не нагрешишь в своей земной жизни. Здесь твоя боль не уйдет, но ты научишься с ней жить. Тебе надлежит знать, что кроме явного вида, каждая вещь имеет еще и скрытый и преодоление соблазна человеческих вертепов станет предвестником твоей ангельской и восторженной радости. Крепись и не поддавайся искушению. Часто, кажущееся это не то, что есть действительность, а действительность иногда создается просто верой. Единственная возможность оставшаяся тебе это невозможность найти их здесь на земле. Не вздумай совершить грех самоубийства, чтобы ускорить вашу встречу — этим ты погубишь себя и огорчишь своих близких; сейчас они смотрят на тебя, переживают и сочувствуют твоему горю. Для тебя настало время твердости, ты должен стать как камень. Ты должен распасться изнутри, изменить себя и достойно дожить свою жизнь. Молись, молитва укрепляет. Бог не молчалив и не безответен к молящемуся человеку.»