Анатолий Трофимов - Угловая палата Страница 5

Ручей отыскался неподалеку. Умытый, освежившийся и приободренный, Вадим скоро вернулся с полной флягой. Влажным платком протер лицо Малыгина, хотел скормить обломок шоколада, но Иван не расцепил зубов.

— Не надо, мутит, — через силу произнес он. — Проглоти сам.

Пучков прибрал кроху съестного обратно в коробку и взялся за перевязку Ивана. Обмыл раны на груди и ногах, сменил тампон, наложил новые повязки. Пропитанные кровью марлевые ленты простирнул в ручье, расстелил на скрытой кустами поляне. Лучше бы на кустах развесить, но поосторожничал.

Ничего, ручей рядом, успокаивал себя Пучков, сутки ни с места, полный отдых. Здоровое, сильное сердце Ивана отдохнет, погоняет кровь по уцелевшим жилам, подживит тело, а тогда снова можно вперед. Разумно размышлял Вадим, но покой и свежий воздух не велика подмога обескровленному, осажденному полчищами бактерий организму Ивана. Требовалось что-то еще, более существенное.

А что существенное в западне этой? И неужели западня? Неужто не выкрутимся? Вадим перебирал все варианты — и чисто теоретического плана, и те, что проверены на практике в подобных передрягах. Обошлось же тогда, под Смоленском. Семнадцать суток пробирались к своим, Вадим нес в ноге две пули. Правда, Лунный Витязь — Иорам Мтварадзе, хотя и с перебитой рукой, шел на своих двоих и помогал ему, Вадиму. Правда и в другом: дважды удалось подхарчиться горячим, а сухари не переводились до конца рейда. И тех трех изувеченных ребят удалось пристроить у колхозников, которые обещали подлечить их и переправить к партизанам… Н-нет, та разведка в сравнении с этой — прогулка.

Может, использовать опробованный вариант — доверить Ивана попечению местных жителей? Хороший вариант, да не совсем. Все прежние вылазки в глубокий тыл врага велись на земле, где всегда можно было найти надежную поддержку населения, теперь разведчики находились на территории Прибалтики, а здесь Советская власть существовала без году неделя. Нельзя, конечно, думать, что тут кругом враждебно настроенные люди. Но и распахнуться перед каждым встречным-поперечным было бы верхом беспечности. Конечно, иной хуторской крестьянин всей бы душой принял раненого офицера Красной Армии, разведчика, да вот рядом с такой сердобольной душой немало и черных душ — кулачья и буржуазных националистов. Так что отмахнется крестьянин, испугается — и за себя, и за того, кого ему предложат укрыть. Тем более тяжелораненого, требующего за собой постоянного присмотра. Человек не предмет, который ни пить, ни есть не просит, которому не нужны йод и бинты, который можно сунуть в потайное место и не оглядываться на него до прихода советских войск.

Посоображал Вадим Пучков вот таким образом, взвесил все доводы за и против и… решился. Когда на рассвете ходил к ручью, по некоторым приметам догадался о близости жилья. Тогда подумал об осторожности, о том, что надо ускорить передислокацию, сейчас подумал о другом: до того как перебраться на новое место, не нанести ли визит на хутор? Посидит в скрадке, приглядится, что за хуторяне, чего они стоят. Вдруг да и пристроит у них Ивана Малыгина! А не пристроит, то, может, поживится чем. Конечно, мысль о том, чтобы надежно пристроить Ивана — совершенно дохлая, такой вероятности с гулькин нос, а вот поживиться… Огород-то наверняка есть, а то, даст бог, под стрехой какая-нибудь травка сушится. Он уж выберет нужную. Подлечит Ивана, вольет в него капельку силы, а тогда сам черт не страшен.

Рисковал Вадим Пучков. Боком могла выйти вылазка к жилью. Но что он мог еще сделать?

Глава третья

4 июля 1944 года, прорвав оборону противника, Третий Белорусский фронт, имея слева Второй Белорусский, справа — Первый Прибалтийский, начал наступательную операцию, которая войдет потом в историю Великой Отечественной войны как Вильнюсско-Каунасская. Две армии — пятая общевойсковая и пятая гвардейская танковая — с упорными боями продвигались в направлении столицы Литвы, называвшейся в ту пору на польский манер — Вильно. 7 июля они вплотную подошли к городу и начали штурм, а к исходу 9 июля полностью окружили вальнюсский гарнизон врага. Пять суток длились уличные бои и завершились полным разгромом противника.

Госпиталь майора медицинской службы Козырева скоро совсем опустеет: уедут в стационарные самые тяжелые, отправятся в распоряжение кадров фронта комиссованные, и хозяйство Олега Павловича, свернув свое имущество, с остатками выздоравливающих, признанных годными к возвращению в строй, перебазируется в Вильно, вот в это облюбованное Валиевым и Машенькой здание.

Можно без ошибки сказать, что гигантский механизм фронта четко бы сработал и без их участия, эвакогоспиталь не остался бы под открытым небом. Не далее как завтра представители санитарного управления фронта явятся сюда и без суеты, с властной твердостью и безоговорочностью определят места тем учреждениям, конкуренция которых испугала Машеньку, и, не исключено, укажут эвакогоспиталю именно это здание. Но уж так повелось на войне — не первый день и не первый год — по искони русскому обычаю: на кого-то там надейся, но и сам не плошай. Практика не раз показывала, что этот обычай не так уж плох. Придерживался его и майор Валиев, хотя за децентрализованную квартирьерскую деятельность по головке гладили редко. Исключая, разумеется, начальника госпиталя Козырева.

Держа в уме совершенно секретный план передислокации «Хозяйства Козырева О. П.», Мингали Валиевич внимательно следил за наступательными действиями фронта и появлялся под стенами города, куда метилось перебазирование госпиталя, едва ли не одновременно со штурмующими частями; бродил по дымящимся еще развалинам, успевал выцыганить у трофейных команд толику содержимого аптечных складов, пересиливая неловкость, презирая себя за подхалимский тон, поздравлял новоиспеченного коменданта города с вступлением в высокую должность и с его помощью добывал саперов для проверки и разминирования облюбованного объекта, заручался согласием на вербовку рабочей силы, успевал изладить документ, ограждающий его владения от посягательств настырных конкурентов. Когда приходил приказ о передислокации с его пространными приложениями — когда, куда, с кем, каким транспортом и т. д., — приказ этот, по сути, наполовину бывал выполненным…Майор Валиев заворочался, закряхтел на своем шишкастом ложе, не нашел положения лучше и сел, стал натягивать бриджи. Заметил, как встрепенулась Машенька, сказал ей:

— Уторкались мы с тобой, умаялись, Мария Карповна, до смерти прибили сон-то. Пойду покурю на свежем воздухе.

Невидно для Валиева Машенька поморщила носик.

— Какой там свежий… Видели за водокачкой? Даже сюда доносит.

— Да-а, жарит солнце, поскорей убирать надо, — принюхиваясь к запаху тлена, проговорил Валиев. — Скажу коменданту, чтобы здесь в первую очередь. Выделят тебе в подчинение десяток пленных фрицев…

Машенька уловила подтрунивание, перебила сердито:

— И не думайте. Брошу все, следом за вами вернусь.

Мингали Валиевич хохотнул, стал нашаривать сапоги. Машенька запротестовала:

— Ну куда вы, Мингали Валиевич, курите здесь.

— Тряпиц тут горы. Не запалить бы.

— В углу котелки свалены.

— А-а, тогда ладно…

Забренчали потревоженные котелки, вспыхнула спичка и неверно, искаженно показала лицо Валиева — уж очень старым виделось оно при тусклом огоньке. Машенька спросила:

— Мингали Валиевич, до войны вы тоже по хозяйственной части работали?

— Что-то вроде этого, Мария Карповна, — затяжкой осветились губы в кривой и горькой усмешке. — Принимал от населения добро всякое: тряпки, кости, мятые самовары… Утильсырье называется. Не сам, конечно, я городской конторой ведал. На этом дерьме дом пятистенный поставил, на корову выгадал, а потом… Слышала побасенку такую? Спрашивает один другого: «Ты знаешь Шайдуллу, который напротив тюрьмы живет? Так вот, он теперь напротив своего дома живет». Меня тоже напротив моего дома поселили. Не совсем напротив, но неподалеку. Тюрьма-то на окраине, и я свой домино за городом возвел. Десять соток огорода отхватил…

Пораженная, не верящая Машенька с внутренним содроганием перебила:

— Как не стыдно, Мингали Валиевич! Зачем на себя наговариваете?

Валиев тяжело, одышливо забухал в кашле, плюнул на окурок, прошуршал котелком по цементному полу. Стягивая бриджи, заговорил с исповедальной откровенностью:

— Ничего я не наговариваю, Мария Карловна. Совсем-совсем другой тогда был Мингали Валиев. Денежку к денежке, и денежку эту где трудом праведным, а где и…

— Кости, тряпки… Какой там пятистенник? Не врите…

— Верно, кости, тряпки, подсвечники бросовые… — всматриваясь в прошлое, говорил горько и медленно. — За них мы могли солью, спичками, мылом, ситцем расплачиваться. Давали нашей организации и соль, и спички, и мыло, и ситец. Они на рынке в бо-о-льшой цене были, а мы за принятый утиль, по воле моей, платили медными грошиками. Собралось хабара на дом с мезонином, на скотину…