Александр Зеленов - Второе дыхание Страница 5

Отправился взводный к себе, на триста шестую, часу в двенадцатом ночи. И вот...

— В самое сердце угодил! — проговорил майор, начальник контрразведки, осмотрев труп Бахметьева.

— Он всегда хорошо стрелял, в роте по стрельбе был первым, — добавил ротный.

Генерал, бывший явно не в духе, сердито буркнул:

— Ведите к тому, к другому... Где он у вас?!

Стараясь не особенно опережать высокое начальство, ротный повел всех за земляное укрытие, в котором, несколько на отшибе, стояла прожекторная машина.

За укрытием, опрокинувшись навзничь, уставив в небо оскаленное, передернутое застывшей судорогой лицо и тусклые, одетые смертной пленкой глаза, лежал на земле начальник триста шестой старший сержант Турянчик. Ноги его в парусиновых сапогах были раскинуты в стороны, каблуки в грязи. Пальцы мертвой руки, откинутой в сторону, прикипели к рубчатой рукоятке револьвера; скрюченная левая замерла на груди, в последний раз пытаясь рвануть гимнастерку. Узкая грудь старшего сержанта была оголена, под левым соском, обожженное выстрелом в упор, чернело входное отверстие пули.

Пориков вместе с другими смотрел на труп, недоумевая, что могло толкнуть на такой поступок Турянчика, одного из самых, казалось бы, тихих и скромных сержантов в роте, к тому же младшего командира, толкового, грамотного.

Майор из контрразведки не стал осматривать труп, приказал это сделать очкастому старшему лейтенанту. Тот перевернул щуплое тело начальника триста шестой, задрал на нем гимнастерку.

На спине оказалось другое отверстие — пуля прошила тощую грудь насквозь. Но ни там, ни здесь крови не было, лишь по краям вокруг самой раны венчиком запеклись несколько почернелых кровинок.

— Такой хиляк — и какого богатыря повалил! — проговорил, вздохнув, начподив, не без брезгливости наблюдавший, как умело и ловко долговязый старший лейтенант управляется с щуплым телом начальника станции, вновь натягивая на него гимнастерку.

— Говори, как все это случилось! — хмуро бросил генерал командиру роты. — Ты сам ведь при этом присутствовал?

...Да, он, ротный, здесь находился, на триста шестой, пришел еще утром. Все уже позавтракали, кроме Бахметьева, в том числе и старший сержант Турянчик. На завтрак была свежая рыба. И странно! Накануне того как убить человека, своего командира, и лишить самого себя жизни, старший сержант как ни в чем не бывало с аппетитом ее уплетал.

— А свежая рыба откуда... Опять гранатами глушите? — высунулся из-за спины генерала Поздяев. — Весь полк на крупе, на картошке сидит, а у них свежая рыбка... От герои! — Покрутив своим длинным носом, он ядовито хихикнул и преданно посмотрел на начальство, как отнесется оно к такой его реплике.

...Вместе с комвзвода Бахметьевым и начальником станции ходили, осматривали матчасть, — он, командир роты, хотел своими глазами увидеть, как первый взвод выполняет приказ по полку о подготовке ее к консервации. Турянчик все это время был с ними, ничего подозрительного в его поведении не замечалось. После осмотра они со старшим лейтенантом Бахметьевым пошли в землянку, подзакусить, а начальник станции остался на позиции.

— Пьянствовать, значит, пошли? — снова высунулся Поздяев, выставляя из-за чужого плеча свой длинный и плоский, словно фанерный нос, который в полку прозвали рубильником. — Ты уж договаривай, Доронин!

Майор Труфанов глянул на своего начальника штаба неодобрительно, и Поздяев снова нырнул за чью-то спину.

Старший лейтенант Доронин, в прошлом ленинградский инженер, был одним из лучших в полку командиров рот, Труфанов ценил его и питал к нему явную симпатию. Но капитан Поздяев невзлюбил почему-то командира первой прожекторной с первых же дней своего появления в полку.

...Дальше все было так. В дверь землянки просунул голову часовой (на посту стояла ефрейтор Михалевская) и крикнул, что старший сержант просит выйти к нему старшего лейтенанта. Оба переглянулись: которого? — но так как хозяином был здесь Бахметьев, решили, что требовали его.

Старший лейтенант Бахметьев вышел и, не видя начальника станции, спросил часового, где он. Михалевская показала на укрытие для машины. Бахметьев отправился туда и едва лишь успел скрыться за гаражом, как оттуда послышался выстрел. Михалевская видела, как старший лейтенант выбежал из-за укрытия, зажимая ладонями грудь, и побежал к землянке. Добежал до самого входа, и тут силы его оставили, он рухнул на ступеньки, лицом вниз, загородив собою проход...

Михалевская дала сигнальный выстрел. Он, Доронин, почуяв неладное, кинулся вон из землянки, но в проходе наткнулся на тело старшего лейтенанта Бахметьева. Бахметьев был уже мертв.

Вытащили тело, проход освободили. А когда прибежали за гараж, увидели там еще один труп, труп начальника станции. Убив своего командира взвода, тут же, выстрелом в упор, старший сержант покончил с собой.

Что произошло меж ними — решительно неизвестно. Неизвестно и непонятно. Жили все время в мире, не ссорились никогда — и вдруг...

— Может, в праздник поссорились? Выпили, бабу не поделили? — допытывался чернявый майор.

Ротный только плечами пожал. Оба дня праздника, и вчера и сегодня, старший сержант ни капли не брал в рот спиртного, он не пил вообще. Это они, Доронин с Бахметьевым, успели сегодня немного выпить, а Турянчик не только не пил, он даже и не курил, весь свой табак отдавал солдатам. И вообще они жили мирно, между собой никогда не ссорились. А что касается «баб»...

— Ну-ну?

...У старшего лейтенанта Бахметьева в роте осталась невеста. Намеревались они пожениться. Сразу же после войны. Это ему, командиру роты, точно известно. А старший сержант Турянчик — тот вообще был далек от женщин, его и в роте все звали монахом. Вел он замкнутый образ жизни, весь отдавался службе, делам.

— Родители у них есть? — спросил начподив. — Где они?

...У старшего лейтенанта Бахметьева мать осталась в Батуми, с нею он переписывался. Семья же старшего сержанта Турянчика была в оккупации — мать, жена и две маленькие сестренки. Об отце ничего не известно... Где, в какой местности в оккупации? Этого точно сказать он, Доронин, не может, но, кажется, в Белоруссии. А возможно, и где-то еще... Когда порвалась с ними связь, восстановлена ли сейчас, после освобождения оккупированных районов? На это он тоже ответить не в состоянии, так как за перепиской Турянчика не следил, разумеется, и следить не мог.

Седоватый полковник хмыкнул: не густо! А Поздяев, стремясь заглянуть начподиву в глаза, проговорил:

— Вот так-то мы знаем свой личный состав!

— Так за что же он все-таки его? — вступился вновь генерал, до этого напряженно молчавший. — Ведь нельзя же убить просто так, это тебе понятно, Доронин?!

Ротный молчал.

— Оружие осмотрели? Сколько пуль в барабане было?

— Одна осталась, товарищ генерал. А всего было три. Револьвер давно не чищен, вот посмотрите... — Чернявый майор протянул комдиву оружие.

— Чей у него оказался наган? — спросил генерал ротного.

Тот ответил, что наган принадлежал старшему лейтенанту Бахметьеву. Как он мог оказаться в руках у начальника станции? На это ответить он затрудняется, но оба ведь жили в одной землянке, револьвер свой Бахметьев редко когда носил...

— Все ясно, Доронин! — вдруг оборвал его генерал. — А теперь ты скажи мне: где твой собственный пистолет?

Ротный потерянно глянул на бедро, где должна была находиться кобура с пистолетом, и виновато вытянулся.

— Почему офицеры роты нарушают приказ о ношении личного оружия?!

Ротный вытянулся еще сильнее. Затем, стиснув челюсти, произнес:

— Виноваты, товарищ генерал!

— Виноваты?.. Не «виноваты», а ты, ты один виноват! — с гневом заговорил генерал, медленно накаляясь. И, густо налившись кровью, вдруг закричал: — Успокоились!.. Засиделись!.. Там, — махнул он рукой на запад, — там кровь за вас проливают, жизни за вас кладут, а вы тут об загсах да об невестах мечтаете!.. Думаешь, наши в Берлине, так тут и войне конец? А не у тебя ли взводный исчез неизвестно куда? Не у тебя ли под самым носом еще одного нашли убитого?! А теперь вот опять, снова ЧП! Почему он его застрелил, как ты мне объяснишь? Что ты на это скажешь?!

Ротный стоял весь бледный и снова молчал.

Было больно смотреть на него, такого мужественного и сильного, на его вздрагивавшие, плотно прижатые к бедрам крупные руки, на побелевшие твердо сжатые скулы, на то, как умный этот и волевой человек тянулся перед разгневанным командиром дивизии.

— Под суд пойдешь! — отрубил генерал, повернулся и, упрямо угнув лобастую голову, двинулся прочь.

Пориков тоже тянулся, весь подобравшись. Тянулся инстинктивно, по привычке. Он был из той породы солдат, что службу несут исправно, чтут все уставы и наставления, но — со своими поправочками.