Иван Меньшиков - Бессмертие Страница 5

— Цинга, — сказала Тоня, — меня этим не испугаешь. Буду сырую оленину есть, и цинга не возьмет.

— Откуда ты знаешь это, однако?

— Мы все знаем, — сказала Тоня сурово. — Хочешь, я скажу, что ты про меня думаешь?

— Я, я ничего не думаю, — торопливо ответил Васька Харьяг, — мне жалко тебя, девка.

— Это бывает, — засмеялась Тоня, — только знаешь? Мы не поедем в твою парму. Там ребятишек уже нет, их увезли в другие пармы, чтоб не показывать мне на глаза…

Искорка испуга и ненависти вспыхнула в черных глазах шамана. Он резко повернул упряжку на запад.

— Ты хочешь ехать к Коротаихе?

— Правда-правда.

Тоня засмеялась:

— Зачем же едешь туда? Ты же знаешь, что все детишки отосланы к реке Сюррембой-Яга.

Ясовей уже не мог сдержать бешенства. Он потянул вожжу, и упряжка остановилась.

— Вези сама, — сказал он, — вам, русским, ничто не нравится. Вам — все худо. Испокон веку вы обманывали и обижали нас.

— Ах, вон оно что? — насмешливо свистнула Тоня. — Ты стал откровенным, Васька Харьяг.

Она слезла с нарт. Ноги ее в валенках онемели от холода. Ей хотелось плакать, но она мужественно улыбалась. Она чувствовала, что сейчас решается для нее будущее, и знала, что маленький намек на свое бессилие будет ее гибелью здесь, наедине с хитрым врагом.

…Тоня отдернула рукав пиджака и показала компас.

Черная стрелка, покачавшись, показала на грудь Васьки Харьяга, белая — на юг, там, где находилась Москва.

— Что же, — неокрепшим девическим голосом спросила Тоня Ковылева, — передать твои слова в Москву?

Рука Васьки Харьяга инстинктивно потянулась к ножу.

— Даже если меня кто-то убьет, эти маленькие часы сразу же расскажут коммунистам в Москве все, что со мной произошло. Я буду мертвой, но убийца не скроется. Милиция узнает его сразу же в лицо, — побледнев, проговорила девушка, стараясь не замечать ножа Васьки Харьяга.

— Поедем, хабеня, — упавшим голосом сказал шаман. — Русские — народ хороший, только далеко до пармы-то. Не доехать за ночь.

И, еще раз подозрительно взглянув на компас, он сел на нарты.

Всю ночь мчались олени. Тоня уже не чувствовала своих ног, так они онемели. Наконец Васька Харьяг остановил упряжку и сказал:

— Погода будет. В куропачьем чуме ночевать придется. Оставайся пока, а я дорогу искать буду, заплутались мы, верно…

Тоня свалилась с нарт. Не успела она подняться, кар упряжка скрылась в белесом снежном тумане за сопкой..

Слезы бессилия и обиды ожгли ее щеки, и вдруг с потрясающей силой она увидела свое положение. Ее бросили… здесь… в сердце тундры… без куска хлеба… Мимо ее окоченевшего трупа побегут стаи песцов и лисиц.

Придет весна. Веселая тундровая вода покатится через останки тела веснушчатой девчонки Тони Ковылевой, и не увидеть ей летящих с юга лебедей…

— Мама! Мамка! — кричит она, с ужасом погружаясь руками в снег.

«Как спать хочется», — врывается в сознание настойчивая, обманчивая мысль. Нет, она совсем не замерзла. Ей хорошо. Это жаркий день в Сокольниках или в Рязани у родных. И Арктика ей только приснилась…

Девушка закрывает глаза и улыбается. Острая поземка заметает ее тело, но где-то, в глубине сознания, светится маленькой звездочкой Нгер Нумгы недремлющая мысль. Она вспыхивает неожиданно и больно: «Вблизи лают собаки…»

Девушка открывает глаза.

— Я замерзаю, — шепчет она помертвевшими губами. — Мне нельзя замерзать, — тяжело повторяет она.

Но требуются часы усилий, прежде чем начинают действовать руки.

«Ноги отморожены, — уже спокойно рассуждает она. — Их надо оттереть снегом».

Нечеловеческих усилий стоит стянуть валенки.

«Если поползу, ноги отойдут», — думает она и, перевернувшись на грудь, утопая лицом в снегу, точно в воде, ползет по заметаемому следу.

«Теперь — обратно».

С каждой минутой сердцем ее овладевает все большая надежда. Рукам, лицу и щиколоткам больно. Вот и в пятках тоненькими иголочками колет теплая возрожденная кровь…

…Через пять часов Тоня Ковылева пришла в стойбище у Сюррембой-Яга. Нарты Васьки Харьяга стояли тут же, а сам он на чьих-то уехал дальше, забрав половину детей.

Тоня вошла в крайний чум и поздоровалась. Женщины ответили ей молчанием.

— Где мужчины? — спросила девушка по-ненецки.

Вновь молчание.

— Вы можете молчать сколько хотите, но дайте мне чаю.

Одна из четырех женщин принесла и повесила котелок над огнем.

Девушка сняла малицу и валенки. Лицо ее было белее снега. Пальцы отмерзли.

— Мне жаль вас, — сказала она на ломаном ненецком языке, — вас всю жизнь обманывал Васька Харьяг. Он бил ваших мужей, призывал на ваши головы злых духов, за водку скупал у вас пушнину. Далеко отсюда есть город Москва. Там узнали о Ваське Харьяге и послали меня сюда. Мне сказали в Москве — езжай в тундру. Приедешь в парму у Сюррембой-Яга и спроси женщин, хотят ли они знать правду о Ваське Харьяге. Если они хотят знать эту правду, ты расскажи им.

Женщины с жалостью смотрели на омертвевшее лицо девушки.

— Не подходи к огню, — сказала та, что вешала чайник.

И, выбежав из чума, вернулась со снегом. Сильными, ловкими руками она стала оттирать ноги Тони Ковылевой. Двое других женщин смазали пальцы ног гусиным жиром, предварительно опустив их в леденящую воду.

— Что он сделал? — с негодованием сказала первая из них. — Зверь…

Не попив чаю, Тоня уснула, заботливо укутанная в оленьи шкуры.

Проснулась она ночью следующего дня от прикосновения чьей-то руки.

— Вставай-ка, — доброжелательно предложил мужчина, — садись. Чаю попей.

Боль в ногах утихла, но лицо горело. Тоня приподнялась на локте. Женщина поставила к низенькому столику лукошко и, когда девушка заплела косы, подала ей чайник. Помыв лицо и руки, Тоня, шатаясь, подошла к столу, села на лукошко. Руки ее дрожали.

Молча она попила чаю. Терпеливо подождала, когда попьют остальные, и лишь тогда вышла из-за стола.

— Скажи нам, девушка, что ты знаешь и чего мы не знаем? — заговорил мужчина.

Широкое пламя костра осветило его щеки в глубоких рубцах.

— У меня есть сын. Звать его Пайга. Ходит молва — будут всех грамоте учить, потом в армию пошлют. Правда ли это?

— Скажи, что еще говорит молва?

— Она говорит многое, — уклончиво ответил мужчина. — Она говорит о том, что моего сына в армии убьют. Правда ли это?

— Неправда, — сказала Тоня. — Это тебе сказал Васька Харьяг потому, что твой сын Пайга станет грамотным и узнает всю правду о Ваське Харьяге, а шаману это не выгодно.

— Так, так! — торопливо согласился мужчина. — Я подумаю об этом, хабеня.

И он лег спать.

«Если так будут думать все, то мне нечего делать», — нахмурилась Тоня и вышла из чума.

Кто-то сзади тронул ее за рукав.

— В гости, девушка, зайдешь ли? — спросил ласковый женский голос.

— Хорошо, — сказала Тоня, — а к кому?

И она пошла вслед за женщиной.

В низеньком чуме она рассмотрела ее старое морщинистое лицо, тяжелые длинные руки с искривленными пальцами.

— Пей-ко чай. Устала, верно?

Тоня кивнула головой. На шкурах спал двенадцатилетний мальчик.

— У меня был муж, — сказала женщина, — он работал у Васьки Харьяга и там заболел. У нас ничего не осталось, и я теперь хожу на охоту, чтобы не протянуть ноги к очагу — умереть, по-вашему. Васька Харьяг ничего не дал за то, что мы у него работали десять лет. Миша Якимов теперь его будет судить, и я получу оленей.

Женщина задумалась. Невеселая морщинка легла в уголках ее рта.

— Возьми моего сына в Красный чум. Пусть он выучится на Мишу Якимова или на тебя. Пусть он расплатится за отца с Васькой Харьягом. Завтра я сама поеду с тобой, и мы вернем детей. Ты мне веришь?

— Да, — тихо ответила девушка, — я верю. Твой сын будет счастлив.

— Я сильно кашляю, — сказала женщина, — у меня грудная болезнь. Когда я умру, мой Тагана никому не будет нужен. Если он станет грамотным, ты не бросишь его?

— Нет.

— Сюда ехал обоз с хлебом для кооператива «Кочевник». Обоз обокрал кто-то, а в городе хлеба мало. Город молодой и хлеба не хватает.

— Не верь этому, — сказала Тоня, и тонкое лезвие страха тронуло ее душу.

— Я об этом не буду пока думать. Я верю вам, приехавшим из Москвы. Завтра мы поедем.

И вновь скрипят нарты о звонкий ноябрьский наст. От стойбища к стойбищу, от сопки к сопке.

Но быстрее нарт летит молва:

«Русская учительница собирает детей в школу, чтобы из них сделать солдат, а потом убить на войне. Не верьте русским. Они будут бить детей, морить их голодом, учить злобе против родителей».

И летела другая молва:

«Из далекого города Москвы приехала русская учительница Тоня. Она любит ненцев. Она им рассказывает правду о Ваське Харьяге. И тот ее хотел убить. У русской теперь отморожены ноги и лицо, но она ездит по тундрам и учит ненцев правде. Отдавайте ребят в школу. Не верьте Ваське Харьягу. Не прячьте детей от русской девушки, потому что она им хочет только хорошего».