Александр Косарев - Картонные звезды Страница 50

Работа, то есть та работа, ради которой нас и перебросили во Вьетнам, началась уже на следующий день. Не без трудностей, не без ненужной суеты и неистребимой российской бестолковщины, но все же началась. Практически сразу же, с самого первого дня, была определена и методика всей нашей деятельности. Поскольку нашей группе изначально планировалось стать миниатюрным филиалом основного КП, то и работу мы свою начали в точном соответствии с первоначальными задумками. В восемь утра взъерошенный Камо, отчаянно зевая, усаживался к передатчику и, заменив установочный кварц, выходил на связь с Ханойским центром объединенной службы ПВО, откуда получал последнюю, отработанную тамошним разведотделом сводку за вторую половину прошедших суток. Сводка просматривалась и расшифровывалась лично Ворониным. Избранные места, интересующие именно наш ОСНАЗ, он затем зашифровывал вновь и отправлял на камчатский ПЦ. Оттуда же мы получали задание на первую половину дня сегодняшнего. За какими частотами следует проследить, какие радионаправления держать под неусыпным наблюдением, а какие проверять лишь выборочно. Разумеется, указания даются не только телеграфному участку. Не забывается и перехват голосовых сообщений. Здесь за себя и временно выбывшего из строя Стулова теперь трудится один Щербаков. И надо честно сказать, что работы у него полон рот. Воздушная война расширяется стремительно, и поскольку ежедневно над нашими головами проносятся сотни несущих смерть и разрушение самолетов, ему приходится сидеть на посту практически без перерыва.

До обеда, то есть примерно до двух часов дня, все мы, буквально не разгибаясь, работаем по приему и первичной обработке сотен телеграмм и речевых сообщений. Затем Воронин делает из нашего утреннего улова своеобразную выжимку, которую Камо незамедлительно отстукивает в Центр. Оттуда же нам, как правило, отправляют новые директивы и ориентировки. Обеда как такового, по недостатку времени и собственно продовольствия, не предусмотрено. Ограничиваемся холодным зеленым чаем и остатками утренней каши (если, конечно, та осталась). И снова наушники на голову. Работать в походных условиях оказалось довольно тяжело, гораздо тяжелее, чем в полку. В кузове «радийной» машины, несмотря на то что мы прячемся в тени деревьев, после полудня начинается настоящий сеанс паротерапии. С одной стороны, оно и полезно, ибо вымыться толком негде, а с другой стороны, сколько же можно париться на пустой желудок?… В полном отчаянье мы сняли со второй машины временно бездействующий вентилятор и на скорую руку приспособили его под потолком «радийного кунга». Сильно не полегчало, но ощущение некоторого движения воздуха все же благоприятно подействовало на наше самочувствие. Обычная смена продолжается до восьми вечера, то есть до того часа, после которого всякая воздушная деятельность американских ВВС заметно снижается. А к девяти вечера вновь следует радиосеанс с Ханоем, спешное составление объединенной сводки за день и завершающий доклад в полк. Уф-ф-ф! И только после завершения этого ритуального действия мы наконец-то получаем относительную свободу. Слово «свобода» в данном контексте звучит, конечно, неуместно, но, тем не менее, определенное облегчение имеет место быть.

Утирая текущие по нашим лицам ручьи липкого пота, трусцой спешим к протекающей в долине реке, которая из-за нашего не очень удачного расположения слишком далека от нашего лагеря. Поэтому, чтобы не делать холостых пробегов, каждый из нас несет с собой какую-нибудь посудину (ведро либо канистру), чтобы доставить обратным ходом дефицитную в жару воду. Ведь ее на становище потребляют все — двигатели автомобилей, радиатор генератора высокого напряжения, умывальник, кухня, и мы сами без воды не можем прожить и дня. Поэтому и ходим за ней по два раза в день. Ранним утром, вместо зарядки, и вечером, вместо вечерней прогулки. Совмещаем, таким образом, приятное с полезным. В нашей лесной жизни все вообще так устроено. Если идешь в туалет, то будь любезен, прихвати на обратном пути хоть немного хвороста. Отправили проведать пострадавшего Стулова — зайди на солдатскую столовую, стащи хоть пару общественных кабачков.

Кстати, насчет «отправили проведать». Тут я выразился предельно точно. Поскольку мы все же военнослужащие, а не вольноопределяющиеся, то все делаем по команде. А команды, они всякие бывают. И приятные, и несправедливые, а зачастую и просто оскорбительные. Но можно понять и капитана, беспрестанно отдающего направо и налево всевозможные приказы и распоряжения. Он вынужден делать одновременно по десять разных дел. И помощи ему ждать просто не от кого. Стулов-то отдыхает в лазарете, а нас капитан рассматривает только как объекты для выполнения команд, а не как ближайших помощников. Надеюсь, я здесь достаточно ясно выразился. И поэтому он день ото дня становится все мрачнее и мрачнее. Доходит до того, что одного и того же человека он посылает одновременно в два разных места. Но до определенного момента Воронин все еще удерживал ситуацию, прибегая к хорошо отработанной в армии системе «кнута и пряника». Никакого пряника, впрочем, у него нет и в помине, и он обычно заменяет его безудержной матерщиной. Такая ситуация тянется дня три, а на четвертый случается своеобразный кризис. Вяло зреющий среди нас протест прорывается наружу. Началось все утром, во время так называемого завтрака.

— Что, и это все? — недовольно пробурчал Щербаков, с надеждой заглядывая в свою полупустую миску.

Услышав столь нерадостную для нашего слуха фразу, мы с Федором тоже подошли к связанному из жердей обеденному столу поближе. Дневальным в тот день был Басюра, но он только развел руками, показывая этим, что был бессилен приготовить что-то более съедобное.

— Не буду я больше жрать эту баланду, — резко повышает голос Анатолий, демонстративно делая шаг в сторону.

К столу в этот момент подходит капитан. Оглядывает нас исподлобья и, скинув панаму, усаживается на пенек. Молча берет ложку, зачерпывает бурое варево, жует, с трудом проглатывает.

— Что застыли как египетские мумии? — рывком поднимает он голову. — Есть вполне можно, ничего другого не будет.

Мы недовольно переглядываемся. Возможно, Щербак и перегнул палку, но в одном он прав на сто процентов: далее терпеть столь скудное питание просто невозможно. При той нагрузке, которая падает на нас в течение последних дней, мы явно должны кушать как минимум в два раза больше и раза в четыре калорийнее. Видно и невооруженным взглядом, как ввалились наши щеки и втянулись животы. Но капитан неумолим.

— Вы-то двое чего стоите, — переводит он свой взгляд на нас с Федором, — или особого приглашения ждете?

На размышление у нас две секунды, не более. Тем более что сзади подходит Камо, только что притащивший к огню пару относительно сухих дровин.

— Мы тоже подождем чего-нибудь более съедобного, — пододвигаю я свою порцию к миске Воронина. — А вы можете и добавку съесть.

— И мою, — поддакивает Преснухин. — Мы все же в армии, как вы не устаете нам напоминать, товарищ капитан, — с явной издевкой добавляет он, — а не в концлагере. Если не можете обеспечить нам достойной пищи, то так и скажите. Мы сами об этом позаботимся.

Воронин явно не знает, что делать. Отказ от завтрака в любую секунду может перерасти в отказ идти на смену. И уже через несколько минут в полку поймут, что с таким трудом налаженная работа встала. Конечно, заставить нас усесться на рабочие места он в состоянии, но наша техника столь сложна, столь уязвима… Там открутил винтик, там откусил проводочек, и на всей этой груде стекла и железа можно будет ставить жирный крест. Внезапно на наши головы буквально обрушивается проливной тропический ливень. Мы мгновенно промокаем до нитки, а миски с нетронутой похлебкой стремительно наполняются водой. Но никто из нас не трогается с места. Кто-то должен сделать шаг к примирению. Первым этот шаг делает капитан, поняв, что сугубо бытовая ситуация может окончательно перессорить всех на ровном месте.

— Хорошо, — раздраженно отбрасывает он ложку на столешницу и тоже поднимается из-за стола, — замнем вопрос для ясности. Басюра, — поворачивается он к испуганно подскочившему водителю, — поскольку ты у нас с завтраком проштрафился, готовь вторую машину к выезду. Поедем сейчас с тобой искать колхозный рынок. Чувствую, пора…

Что именно пора, он не уточнил, но нам-то ясно, что свои законные нрава, пусть и крошечные, мы в этот раз смогли отстоять. Не прошло и получаса, как дождь закончился, капитан и в самом деле уехал. Возложил все свои обязанности на Преснухина, как на самого, с его точки зрения, благонадежного, и укатил.

Мы проводили его машину взглядами и… пошли по рабочим местам. Камо уселся к передатчику и условным кодом дал знать нашему верховному командованию, что мы готовы к приему очередной порции руководящих указаний. Естественно, что указания тут же были даны и тщательно записаны. Но поскольку прочесть их мы не могли, то продолжили работать в том же режиме, что и вчера. Сами понимаете, что по той же причине отправить утреннюю сводку мы тоже не могли и ограничились лишь подтверждением приема. Прошел час, другой, третий, машина не возвращалась. Больше всех в данной ситуации переживал Федор, как старший. Он, насколько мог, аккуратно рассортировал и даже особым образом разметил перехваченные телеграммы. Боевые самолеты и заправщики он пометил красной галочкой, транспортники — зеленой, а разведчики — синей. До двух часов оставалось всего минут сорок, когда показался заляпанный грязью автомобиль, в окне которого была видна довольная физиономия Басюры. Мы высыпали наружу. Но капитан, наверняка успевший всесторонне обдумать утренний инцидент, вел себя совершенно бесстрастно.