Владимир Орленко - Операция без выстрела Страница 50

— Товарищ полковник! Операция прошла успешно. Щепанский захвачен живым и вместе с бандой доставлен во Львов.

Когда Буй-тура-Щепанского привели на первый допрос, на столе уже лежали его отчеты, дневники, другие шпионские материалы.

У бандита пересохло в горле. Щепанский что-то прохрипел и закашлялся.

Вопросы — ответы, вопросы — ответы… Щепанский рассказывал подробно, когда и как стал националистом, чем занимался в оуновском подполье.

— Я выполнял указания провода, — говорил Щепанский. — Приказы были общими, а мы на месте решали, кого и когда надо ликвидировать.

— Кого вы убивали? — спросил полковник Тарасюк.

— Активистов и всех, кого считали врагами организации.

— А женщин, детей?

— Тоже убивали.

— За что?

— Их мужья, отцы были активистами. Страхом и смертью мы хотели повлиять на население, чтобы оно не поддерживало Советскую власть.

— Сколько вы уничтожили людей?

— Такого подсчета я не вел.

Следователь взял со стола толстую тетрадь.

— А это что, не подсчеты?

Щепанский молчал.

— За что вы задушили Бариляка? Он имел в вашей банде кличку Борис.

— Да. На рождество мы зашли в село Стихов. Там узнали, что отец Бориса, Василь Бариляк, вступил в колхоз… Я не мог поверить. Заявился в хату, за мной — хлопцы. Спросил хозяев, знают ли они, кто мы такие. Они догадались. Угостили нас. Это было рождество. После ужина я спросил прямо: «Слышал, вы подали в колхоз. Ваш сын был полицаем, служил в дивизии СС «Галиция», теперь вместе с нами в подполье. Что он вам скажет?» — «Мы его туда не посылали, — махнул рукой Бариляк. — Пускай придет с повинной. Ему власть простит, как и другим. Да и вам время подумать, как жить дальше».

Щепанский облизнул толстые губы, глянул на следователя:

— Меня это так потрясло, что я не удержался — дал очередь из автомата по Барилякам. В тот же день задушил и Бориса.

— А его за что?

— Ну как — за что? Чтобы не мстил за родителей.

Следователь полистал записи Буй-тура.

— За что вы задушили мальчика Йосипа?

Бандита словно опустили с головой в ледяную воду — он сжался, губы передернулись в брезгливой гримасе.

— Это случайность. Мы прятались в клуне родителей этого хлопца.

— Кто это — мы?

— Моя группа. Те люди помогали нам харчами, давали информацию. В тот день мы у них прятались. Сидели, ждали вечера, чтобы уйти в лес. Дети играли в войну. И тот хлопчик залез в клуню через хлев, потому что двери были заперты. Увидел нас. Хотел выскочить… Ну, а потом дети стали искать его. Тоже пробовали залезть в клуню. Но Йосипова мать испугалась, что они нас увидят, и прогнала.

— А если бы еще кто-нибудь туда залез?

— Задушили бы. Что же делать?

— Родители Йосипа не расспрашивали вас про мальчика?

— Спрашивали. Мы сказали, что не видели. Они и до сих пор небось не знают, что с Йосипом сталось. Мы его закопали. Откинули сено и закопали. Потом снова накрыли.

— Кто именно задушил ребенка? — спросил Тарасюк.

— Я задушил, — ответил Щепанский.

— За что вы убили Ганнусю Зварич? — продолжал следователь.

— Было за что.

— Отвечайте.

— Это длинная история.

— У нас довольно времени.

— Она влюбилась в моего боевика. В Зенка. Когда-то они вместе ходили в школу. Ну, я разузнал, что Ганнуся уговаривает Зенка явиться с повинной. Она хотела уехать с ним…

— Как вы об этом разузнали?

— Из переписки. Хлопцы выследили место, где Зенко сберегал почту от Ганнуси, и тайник для переписки.

Из папки, что лежала на столе, следователь вынул мелко исписанный листочек бумаги, спросил Щепанского:

— Вы это письмо видели? Тот взял бумагу, осмотрел ее.

— Видел, но до Ганнуси письмо не дошло. Хлопцы перехватили.

— Вот я прочитал его, а вы скажите, что в нем подозрительного.

Милая!

Нынче, как всходило солнце, видел оченята твои в росе на барвинках. Ветер качал цветы, и капли росы дрожали. Помню, как ты плакала, и твои оченята были синие-синие… Эх, если б я мог, все бы отдал, только это невозможно. Знаю только, что без тебя не буду счастливым. Не буду, но… скажу, когда встретимся.

— Что же вас в этом письме насторожило? — спросил полковник Тарасюк.

Щепанский опять взял записку, шепотом прочитал текст.

— Вот тут, после «но», три точки. Это могло быть намеком.

— Каким намеком? На что?

— Ну, он же пишет, что скажет при встрече.

— И все?

— Нет, не все. Мы еще имели письмо от Ганнуси. Она уговаривала Зенка бросить подполье.

— Есть у вас то письмо? — спросил Тарасюк Степана Остаповича.

— Да.

— Прочитайте.

Мой Зенко!

Страшно подумать, что делают знакомые хлопцы. Мы вместе учились в школе. Почему они убили учительницу и ее ребенка? Это страшно. Как плакали взрослые и дети, если бы ты видел! Неужели и ты там был? Боюсь, всю ночь проплакала. Но знаю, что ты не такой. Сделай, Зенко, так, как я тебя просила…

— Это то письмо? — спросил Тарасюк Щепанского.

— То, и еще было одно.

— Вот оно, товарищ полковник, — сказал следователь.

Любимый Зенко!

Я закончила школу на «отлично». Хотела послать документы в институт, но мне угрожают. Мои дома плачут и боятся. Не знаю, что я такое плохое кому делаю, что угрожают моим родным… Сколько можно жить в страхе? И за что? Я теперь такая запуганная, не знаю, что и делать. Почему мы не птицы? Помнишь, как ты пел «Дивлюсь я на небо»? Почему мы не можем полететь, куда хочется? Боже! Теперь я думаю только об одном: чтобы выжить.

— Сколько Ганнусе было лет? — поинтересовался Виктор Владимирович.

— Скорее всего восемнадцать. Как раз закончила десятый класс. Была очень молодая и очень испуганная. На всех смотрела круглыми глазами, как малый ребенок. Она не понимала, что случилось. На нее тоже все смотрели. Бледная была, но очень красивая. Я никогда не видел такой красивой девушки… Застрелили, оттащили в кусты, я пошел сказать, где ее зарыть. Она, убитая, была еще красивее.

— А как принял это ваш Зенко?

— Упал на землю, колотил кулаками и кричал: «Звери! Звери! Никогда не прощу!» Плакал. Хлопцы его связали, а я застрелил из пистолета. Это и для нас, и для него было лучшим выходом.

— Вы следили за Зенком?

— Не только за ним. Проверяли всех подпольщиков, особенно тех, кто еще не был связан с организацией кровью. Каждый должен был что-то сделать: убить активиста, учителя, комсомольца, поджечь клуб, сельсовет. После этого человек уже не мог явиться с повинной. Так приказывали наши зверхники.

Ссылаясь на приказы, Щепанский изощрялся, чтобы переложить вину на организацию, на оуновских руководителей, которые принуждали его совершать преступления.

— Значит, все преступления вы совершали только по приказу зверхников, — уточнил следователь.

Щепанский облегченно вздохнул:

— Да! Все делал только по приказу. Прошу так и занести в протокол.

— Хорошо.

— А участники вашей банды на допросах рассказывают, что они убивали, душили удавкой женщин, детей по вашему приказу, а не зверхников, — сказал Тарасюк.

— Такого быть не могло, — решительно отказался Щепанский. — Правда, я для них был зверхником, — и он развел руками.

— А ваш боевик Береза на допросе показал, что в июне 1947 года в лесу, возле села Руданцы, вы задушили женщину и ее ребенка без приказа зверхников.

Щепанский минуту молчал, внимательно глядя то на Тарасюка, то на следователя.

— Береза мертвый, он не мог такого говорить, он убит. Что это вы?

— Береза жив, Береза все рассказал и показал место, где эти ни в чем не повинные люди были закопаны. Взгляните на фотографию, возле ямы стоит Береза, а это трупы женщины и ребенка, а это свидетели, понятые.

Щепанский дрожащей рукой держал фотографию, а другой вытирал мокрый лоб.

— Да! Вспоминаю. Мы в том лесу ждали Срибного. Это было летом 1947 года. Должна была состояться очень важная встреча, он с кем-то должен был прийти — не из краевого ли провода? Или, может, далее с курьером из заграничного центра. Знаю, что я имел строгое предупреждение взять с собой проверенных боевиков и ждать. После полудня на наш пост вышла женщина с ребенком. Девочке было лет десять, женщине тридцать два — тридцать пять лет.

— За что же вы их убили? — спросил Тарасюк.

— Не было другого выхода. Отпустить боялся, потому что они могли сообщить, где мы прячемся, а уйти из леса я не мог, ждал свидания со Срибным.

— А Береза объяснил по-другому: вы убили их потому, что она была женой советского партизана.

— Нет, нет! Я это отрицаю, Береза что-то путает.

— Кто задушил женщину и ребенка?

— Девочку задушил я, а женщину Дужий. Перед этим Зубатый отвел женщину и ударил ножом, в лесу мы стрелять боялись.