Александр Колотило - Афганистан идет за нами вслед Страница 50

«Это все, — сказал прапорщик, — раскурочили наши посылки. А вот моя, смотри…» — и протянул сумку.

На ней бирка: «Батурину Валентину Васильевичу, полевая почта 13879.» На дне круглая бляшка печенья и еще половинка. Больше ничего. А Терентьев, тот и следов не нашел.

Все возмущены. Начинаем разбираться. Говорят, потрошила таможня. Но зачем ей кусок колбасы или банка консервов? (С отпускником пришло письмо, где жена писала о том, что высылает к Новому году). Видно, дело нечисто. Выясняем: самолет пять дней стоял из-за нелетной погоды в Кокайдах. На борту его — отпускники, командировочные из различных частей. Таможня действительно проверяла посылки на наличие водки. У кого были одна-две бутылки, не трогали. А больше нам и не высылают. Неужели порядочная жена отправит ящик?

Пользуясь вынужденной остановкой, летевшие пировали каждый вечер. И как у них кусок в горле не застрял? Побывали дома, повидали семьи. И своих же, тех, кто и без того обделен?! Фронтовикам в годы войны на передовую присылали подарки — передать частицу тепла… А здесь даже письма разорваны. Сволочи. Разные люди, какие же разные…

22 декабря 1980 г.

Получил письмо от знакомой. Жалуется: муж и его родные поступили с ней по-подлому. Думает подавать на развод. И это в то время, когда дочке четвертый месяц. Не везет в жизни. Конечно, не красавица, но очень хороший человек. Мы были в свое время добрыми друзьями. Я ее часто поддерживал морально. Постарался сделать это и сейчас. Написал, что случившееся в ее жизни — не самое страшное. У нас здесь бывает и похуже. А коль супруг не смог защитить жену и ребенка, то какой же он мужчина?! И стоит ли за него в самом деле держаться?

В палатке все в унынии. Новый год встречать нечем. Даже картежники не собираются вместе. Каждый зализывает свои раны молча.

23 декабря 1980 г.

Вечером ездили с Кожановым на проверку. Разбирались с солдатами комендантского взвода соседнего полка. В пирамиде не досчитались двух автоматов. Днем сыграли «Сбор», а когда объявили отбой, два писаря не сдали оружие. Привыкли, что многое сходит с рук. Пришлось дать нагоняй.

Раньше оружие было у каждого солдата и офицера при себе. После пропажи пистолетов у двух прапорщиков и расстрела в артполку (двое молодых убили «старика») стали хранить, как на зимних квартирах, в пирамидах и сейфах. Едешь в рейд, на проверку, в город — получи, вернулся — сдай под расписку. Такой порядок ввели недавно, когда немного стабилизировалась жизнь в лагере.

Да, насчет расстрела в артполку. Зарвавшийся «дембель» измывался над двумя новичками. Заставлял их даже готовить яичницу. (Я, офицер, за год в Афганистане ее не пробовал, а этому — пожалуйста. Долго ломал голову, откуда здесь куриные яйца. Потом вспомнил — по норме довольствия положены солдатам в выходные дни. Но это в Союзе. Наверное, теперь стали привозить и сюда).

Так вот. Вызывают на кухню молодые своего обидчика. «Передай, — говорят товарищу, — пусть придет на ПХД. Мы уже приготовили яичницу…»

«Дембель» не заставил себя долго ждать. А те — из двух стволов. Один автомат успели перехватить и направить очередь вверх. Однако оказалось, убили именно из этого. Подтвердила экспертиза. Доигрался. Пресняков был вне себя от ярости — написать, говорит, родителям: расстреляли свои, как собаку. Не знаю, что сообщили и в какой форме… Но, по-моему, неприятности были. Паренек оказался не безродным. Солидную опору имел за спиной. Да вот сам вырос поганцем. Молодых же наказали по минимуму.

Надо сказать, я знаю всего два случая неуставщины. И оба закончились трагически. Что ж, в семье не без урода. А вообще-то здесь не то место, где можно потрясать кулаком. У каждого в руках автомат. А они у нас безотказные…

24 декабря 1980 г.

Вечером в палатке появился Батурин с несколькими зелеными апельсинами. Говорит, летал в Джелалабад. Я не удивился. Разве сложно это сделать? Пошел к самолету, сорок минут туда — сорок обратно. Ведь не за границу же, не в Союз… Тут ни таможни, ничего. Отругал бродягу. Валентин решил нас задобрить. Однако «бакшиш» не удался. Апельсины горькие, терпкие. Поплевались и выбросили.

Удивительный народ — прапорщики. Везде успевают и повсюду.

Да, кстати, недавно узнали, что арестован бывший командир дивизионной разведроты. Правда, его сняли с должности еще в Союзе. Его отец был очень мужественным и заслуженным человеком. Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза за испытания. Вроде бы на блок-посту расстреляли каких-то индусов, а их прохождение держалось на контроле. Говорят, замешан и один из полковых начальников. Парня взяли в Союзе — полетел за молодым пополнением… Могут дать «вышку». Вот так: отец герой, а сын под следствием…

Вообще-то насчет расстрелов особо-то здесь не распространяются. Но уверен, такие случаи есть. Одно дело, конечно, взять в бою, допросить, а потом «списать», другое дело — с целью грабежа. Тут уж не должно быть никакого прощения. Мне старший лейтенант рассказывал такую историю. Был бой у кишлака жестокий. Из одной пещеры лупили без передыха. Кинулся к ней с гранатой один ефрейтор, а его из винтовки в упор… Пуля попала в таз и раздробила его. Оттащили в укрытие. Смотрит он на ротного и шепчет: «Товарищ старший лейтенант… Я не умру?.. Не умру я?..» А сам весь позеленел от боли, глаза закатываются. Ему укол, да что толку… Как потом сказал врач, умер от болевого шока. Десантники тогда озверели. Разъяренные, забросали гранатами пещеру. Думали, никого в живых не осталось. А оказывается, шесть бандитов уцелели. Кое-кто из них был ранен. С трудом успокоили солдат, не дали расстрелять на месте. Даже перевязали раненых.

А потом рота ушла в горы. С собой увели пленных и унесли убитых. Вертолеты запоздали. А жарило днем… Вечером оседлали хребет. «Что делать с пленными? — спрашивают у ротного. — Охранять некому. Каждый человек на счету. Куда их? «Вертушки» не пришли…» Ротный, вымотанный, охрипший, сам легко раненный, подумал, подумал и в ответ: «А может их?..» И рукой красноречиво рубанул перед собой воздух крест-накрест. Взводный понял с полуслова. «Можно, — говорит, — у ефрейтора вон уже опарыши поползли из носа, а с ними, суками, возись тут…» Ночью всех расстреляли. Один бросился на склон, успел откатиться метров двести. Утром нашли…

25 декабря 1980 г,

Сегодня у Лины день рождения. Многое вспомнилось. В прошлом году эта дата была знаменательна тем, что начали входить в Афганистан. Итак, прошло триста шестьдесят шесть дней «эпопеи». Каждый из них я бы мог вспомнить по отдельности. Некоторые — даже по часам и минутам. Что принесет следующий год? Этот только отнимал…

Сегодня вечером опять прицепился Кожанов. Олегу, когда некуда деть свою бьющую фонтаном энергию, всегда хочется поговорить со мной. И хоть наши разговоры почти всегда заканчиваются одинаково, — когда он мне надоест, я его ласково пошлю подальше, — все-таки общение со мной он ценит особо. Вот и сегодня:

— Лешка, ну скажи мне честно, чего ты больше всего боишься? Быть убитым?

— А чего бояться-то, — говорю, — если убьют сразу, ты даже об этом и узнать толком не сможешь. Испугаться даже не успеешь…

— Значит, тогда в плен попасть боишься? — не унимается Олег.

— А почему ты думаешь, что я могу живым сдаться?

— Ну ладно, тяжело раненным, без сознания…

— От такого никто не застрахован, — отвечаю, — не скрою, не хотел бы… А вообще-то как-то не думал об этом… Скажу честно — боюсь другого… Если где-нибудь подорвешься на фугасе, разметает в разные стороны… Попробуй, собери по кускам… Сам знаешь, видел такое… Большие куски сложат на носилки, а маленькие привалят камнями. Чтобы не съели собаки или шакалы… А я, Олег, не хочу, чтобы даже самая мельчайшая частица моего тела осталась здесь…

— Бррр! — зябко передернул плечами Кожанов. — Охота же тебе об этом думать.

— А я, Олег, привык думать обо всем и все стараться взвешивать заранее. Если я и останусь жив, то, наверное, благодаря дочке. Ну и жене, конечно. Хотя здесь все-таки есть небольшой нюанс. Вот лежишь, бывает, ночью в палатке. Холод, ветер рвет полотнище и так тебе одиноко… Думаешь: убьют — жена погорюет-погорюет, но все равно выйдет замуж. Я не сомневаюсь, что она меня любит. Мы же ведь в одной школе учились, в параллельных классах. Знаем друг друга с детства. Но сам знаешь — жизнь длинная. Ну пять, ну десять лет погорюет — все равно когда-нибудь да выйдет, и станет моя дочка какого-то чужого дядю на-зывать папой. А я, который любит ее, кто маленькой на руках носил, если и буду существовать, то только на фотографии… Вот тут знаешь, Олег, такая злость разберет! «Нет, — думаю, — со мной ничего не случится, я вернусь во что бы то ни стало». И мне, видишь, иногда везет. А вообще-то, если иду в рейд, стараюсь убедить себя, что один на свете. Иначе нельзя. Раскиснешь, начнешь жалеть себя — считай, пропал.