Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-3 Страница 50

Слепые котята! Коммунистической власти, уничтожавшей миллионы людей прямыми расстрелами, акциями ЧК, ГПУ, НКВД, ссылками, расказачиванием, раскулачиванием и прочими массовыми мероприятиями, уничтожить весь наш корпус было легче, чем коту чихнуть. Ведь по одной гадючей бумажке, утвержденной Сталиным, было расстреляно и зарыто в Катыни 30 тысяч польских офицеров и интеллигентов. Чем мы лучше? Или чем это труднее для искушенных в палаческих делах большевиков?

Мы были пока что живыми людьми, ходили, бегали, смеялись и веселились, но уже горе-судьба, огромная, жестокая и неумолимая, надвигалась на нас, чтобы поглотить, задавить и стереть в лагерную пыль.

Приближались последние дни казачьей свободы, а точнее сказать, и самого казачества, ибо после всех этих событий казачества уже не было. Оно, как говорили сами казаки, накрылось, а чем именно накрылось, те казаки знают.

21. ОПЕРАЦИЯ «ЖЕРЕБЕЦ»

Лежу я в палатке, гляжу в потолок. Это сказано, конечно, фигурально «в потолок», потому что в палатке потолка нет, я все равно гляжу.

Заглядывает в палатку казак: «Юрко, тут тебя какой-то вахмистр разыскивает!»

Минутное дело: застегнуть пуговицы, защелкнуть ремень с пистолетом. Выхожу. Стоит вахмистр, невысокий, немолодой, сухощавый, с кавалерийскими ногами, на груди несколько ленточек, бывалый значит. Взгляд острый и, по-моему, оценивающий. Меня оценивает.

— Это ты Юрий Кравцов? — спрашивает.

— Я.

— Отойдем, разговор есть. Отходим, усаживаемся на пригорок.

— Как живешь? — начинает разговор.

— Как?! Как все, — отвечаю я некоторым удивлением: с чего бы это ему интересоваться моей жизнью.

— С питанием как, хватает?

— Хватает, даже остается, — это я шучу.

— А как с куревом обходишься?

— Никак. Не курю я.

— Не куришь…? — он протянул это с таким разочарованием, что тут я уже удивляюсь по-настоящему.

— Не курю. А что?

— Да вот понимаешь, дело одно есть. Ты ж, говорят, по-немецки малость маракуешь?

— Малость есть.

— Вот мы и думали, поможешь нам. План небольшой мы вот с ребятами задумали, а без тебя трудновато будет.

— Что за план?

Тут он мне рассказывает свой план, и я соглашаюсь. Пересказывать план этот я не буду, расскажу сразу, как он исполнялся.

На следующий день вахмистр (его звали Семеныч) пришел ко мне и застал меня полностью экипированным: пистолет, автомат, фанаты и взятая взаимообразно папаха.

Двигаемся с Семенычем в путь. Пройдя с километр по лесу, выходим к небольшой полянке, где ожидает вся группа: четверо казаков и семь коней, шесть под седлом и один, писаный красавец, без седла.

Семеныч дает последние наставления, повторяя: «Смотрите, чтоб все было точно. Две ракеты, одна красная, одна зеленая, в расходящиеся стороны, под углом». Двое казаков вскакивают в седла и, взяв в повод этого самого великолепного красавца, исчезают.

Мы, оставшиеся, знакомимся. Одного зовут Федей. Это рослый, по-русски говоря, могутной казак, с пшеничным чубом из-под папахи и такого же цвета усами, постоянно улыбающийся, судя по выговору — донец. Другого звали Алексеем, и ничем особенным он не запомнился.

— Что же ты, Юра, казак, а воюешь в пехоте? — ухмыляется Федя, — Или никакого кавалерийского опыта не имеешь?

— Не имею, Федя.

Я врал. Кавалерийский опыт у меня был. В нашей станице Ярославской перед войной было четыре колхоза, в каждом колхозе, само собой, конюшня, а в каждой конюшне, само собой, кони. Летом мы, мальчишки, частенько по вечерам, когда заканчивался сельский труд, толклись возле конюшни, надеясь, что конюхи позволят нам сгонять лошадей на реку Фарс для купанья.

И вот мы, семеро или восьмеро пацанов, мчимся по станичной улице, подбадривая хворостинами не слишком ретивых колхозных скакунов. Вдруг я вижу, на правой стороне улицы сидят на крыльце три девочки из нашего класса. Что должен делать в такой ситуации уважающий себя казак? Я натягиваю правый повод, и мой аргамак мчится уже не по накатанной колее, а по зеленой траве.

Для чего я это сделал? Эту улицу пересекал как раз в этом место ручей, совсем небольшой, летом иногда даже пересыхал полностью. Какой-то рачительный хозяин устроил запруду, и образовался небольшой прудик шириной чуть больше метра, в котором вечно копошились утки, превращая воду в некую субстанцию черного цвета и средне-советско-сметанной консистенции. Вот эту водную преграду я и вздумал преодолеть лихим прыжком и вызвать тем самым, восхищенные взгляды девчонок. Я уже вижу, что они меня заметили, но я на них ноль внимания и гордо смотрю прямо перед собой.

Лихо подлетаю к прудочку и… Проклятая скотина упирается копытами в бережок, а мое тело, подчиняясь закону Ньютона, продолжает движение вперед.

В последнее мгновение я пытался удержаться коленями, поэтому мое бедное тело получило и некоторый вращательный импульс, я произвожу почти полный оборот и шлепаюсь в воду, если ее можно было так назвать.

Утки с возмущенными криками разлетаются в разные стороны, мой обидчик возвращается на колею и бежит догонять своих товарищей, а я сижу в этой грязюке и думаю: «Какой позор! Завтра об этом узнает вся станица. А девчонки, наверно, так и заливаются хохотом?!»

Ан, нет! Девчонки бегут ко мне, со всяческими охами и ахами, помогают мне выбраться из грязи, одна из них тащит ведро воды, холодной-прехолодной, начинают меня отмывать-обмывать и даже попытались стащить с меня трусы, единственную на тот момент мою одежду, но тут уж я проявил твердость.

После всего этого мы все отправились домываться на Фарс, и я оказался не только опозоренным, а наоборот, стал чуть ли не героем.

Это все я вспомнил, но Феде рассказать поостерегся.

Проходит уже более часа, мы начинаем беспокоиться, как вдруг вот оно долгожданное — две ракеты, как и нужно было.

Семеныч командует: «По коням!», приказывает Феде во время скачки и особенно на поворотах «обеспечивать мою безопасность», и мы трогаемся в путь. Выбираемся на дорогу, и начинается бешеная скачка, Федя мчится справа от меня и почти вплотную, бережет.

Слева от дороги показывается большое поместье, мы влетаем в распахнутые решетчатые железные ворота, и я с удовольствием отмечаю, что с поворотом на такой головокружительной скорости я справился вполне удовлетворительно.

Посреди большого вымощенного камнем двора стоит группа австрийцев, все пожилые. Мы подлетаем к ним, и тут мои казаки начинают выделывать невероятные чудеса, Семеныч, почти не останавливая коня, то есть на полном скаку спрыгивает с него, а конь почти сразу останавливается возле него; Федя и Алексей поднимают своих коней на дыбы, и те размахивают подкованными копытами прямо перед носами ошарашенных хозяев. Я, конечно, таких фокусов не устраиваю, а нормально останавливаю своего коня и спрыгиваю с него, стараясь не запутаться в стремени левой ногой.

Подходим к группе, сразу определяем главного. Кто это: владелец или управляющий нам неизвестно, да это нам и ни к чему.

Я заранее заготовил все необходимые фразы и мог бы обойтись без Семеныча, но субординация обязывает, Семеныч говорит по-русски, я по-немецки.

Разговор короткий.

— Казаки были?

— Были.

— Коня продавали?

— Продавали.

— Где конь?

Один кивок головой, и вот уже Алексей выводит нашего красавца из конюшни, а я говорю «главному» тоже заранее заготовленную фразу:

— Этот конь является военным имуществом, а военное имущество ни продавать, ни покупать нельзя. Иначе могут быть большие неприятности.

Слово «неприятность» я по-немецки не знаю, поэтому сказал: «Будет очень плохо».

Никто не возражает, все согласно, кивают. Я же дополнительно ко всему и, выходя из сценария, набираюсь нахальства и прошу у «главного» хоть немного сигарет. Через несколько минут нам вынесли коробку с сигаретами — штук тридцать.

Дела наши закончены, пора покинуть гостеприимное поместье. Догадливый Федя так ставит своего коня, чтобы никто не видел, как он одним движением своей сильной руки помогает мне «лихо» вскочить в седло.

Выезжаем из ворот и двигаемся теперь уже шагом в обратном направлении. Все, кроме меня, естественно, с удовольствием закуривают и хвалят меня за находчивость.

— Эх, тебе бы еще и бутыль с сидром попросить. Они бы без разговоров дали, — говорит Федя, выпуская клубы дыма.

Добираемся до своей полянки, ждем. Через полчаса заявляются и наши авангардные казаки. Все довольны: они продали коня за 4 коробки сигарет по 200 штук в каждой, то есть за 800 сигарет. Я недоволен — хорошо было бы, если бы выпросил не 30, а 40 штук, а то 830 на шесть не делится. Я даже предлагаю уменьшить мою долю, но Семеныч не соглашается, и все делится поровну, причем мне дают и коробку для удобства.