Василий Голышкин - Лёшка Страница 51

— Процедура окончена, — сказал он. — Факт наезда налицо. Факт повреждения забора также. Прошу свидетелей и виновных расписаться. Виноватые Мирошкины!..

И тут выступил я.

— Они не виноватые, — сказал я, подражая в произношении милиционеру, то есть растягивая слово по слогам.

— Как не виноватые? — вскрикнул милиционер.

Старик Хомутов хихикнул, а женщина Стрючкова, перенимая портфель, вдруг выпустила его из рук, и он зазвенел, брякнувшись на тротуар.

— Виноватый я, — сказал я и кивнул на лошадь. — Меня испугалась и понесла.

Мирошкины, мальчик и девочка, видимо не ожидали моего заступничества и воззрились на меня с любопытством. Наглядевшись, захихикали и отвернулись, приняв меня за дурачка. А за кого же еще? Разве умный полезет за виной, если может избежать ее? Я полез и, ясно, оказался в глазах ребят дураком.

Я видел, милиционер надулся до красноты, собираясь отчитать меня, и не успел. Вдруг послышалось пение, и какая-то женщина в платье до пят, в шлепанцах на босу ногу, простоволосая, в оранжевой косынке, небрежно переброшенной через плечо, вошла в наш круг и церемонно поклонилась милиционеру. Тот нахмурился. Женщина Стрючкова демонстративно отвернулась. Старик Хомутов, осклабясь, отвесил ответный поклон, а виноватые Мирошкины, словно кто их за ноги дернул, в мгновение ока нырнули за телегу.

— Иди, Мирошкина, иди! — строго сказал милиционер. — И не пой, не положено!

Мирошкина вняла, приложила палец к губам и пошла, замкнув уста. Шла и шаталась, как моряк на палубе при малой качке. А я смотрел ей вслед и бубнил: «Именительный… Единственное число… Кто-что… Мирошкина… Множественное число. Именительный… Кто-что… Мирошкины… Нет ли тут целого, объединяющего Мирошкину с Мирошкиными?»

— Ваше фамилие? — голос милиционера заставил меня прервать грамматические упражнения и обернуться. Милиционер в упор смотрел на меня.

— Братишка, — сказал я.

Милиционер, не поверив, снова надулся.

— Фа-ми-ли-е? — сердито переспросил он.

— То же самое! — с вызовом сказал я.

Мирошкины, поднявшись из-за телеги, прыснули. Милиционер, решив, что шутка затянулась, протянул ко мне руку и потребовал:

— Паспорт!

Но тут у него на плече заверещало радио: продолговатый пенал в кожаном футляре.

— Всем постам… Всем постам… Всем постам… — долетел до меня тонкий — тоньше комариного писка — голос. — Совершен угон гужевого транспорта… Совершен угон…

Милиционер приложил пенал к уху, скрыв голос, дослушал и многозначительно посмотрел на нас. При этом взгляд его дольше, чем на других, задержался почему-то на Мирошкиных. Потом отнял пенал от уха и поднес к усам, двумя черными гусеницами сползавшим с губы на подбородок.

— Докладывает старшина Егерев! — не без ликования сказал он. — Похищенный транспорт задержан… Вместе с угонщиками… Для доставки преступников в отделение прошу выслать конвойную машину!..

Я, пораженный, уставился на Мирошкиных. А тем хоть бы что! Испуга — ни в одном глазу. Оба смотрели дерзко и вызывающе. Но вот что странно, стоило девочке украдкой взглянуть на мальчика, и лицо у нее становилось жалким и сострадающим. Впрочем, она тут же отводила взгляд, боясь, возможно, того, что он поймает ее на этой жалости. Но скрыть ее, эту жалость, девочке так и не удалось. Она сама прорвалась, как нарыв, когда милиционер вдруг пригрозил:

— Ну, Мирошкины, все! Докатались до колонии… — И пнул ногой железный обод колеса.

— Это не он, — выступила вдруг девочка. — Это все я… Я его подучила!.. Из-за меня он…

Но милиционер ее не слушал. Он во все глаза глядел на дорогу, по которой, истошно вопя и моргая, как циклоп, оранжевым глазом, несся милицейский «газик».

Милиционер поднял руку. «Газик» остановился как вкопанный и выкинул конюха с кнутом и еще одного милиционера, чином постарше нашего. Во всяком случае, «наш» при виде него вытянулся и первым отдал честь. Конюх устремился к лошади, а чин к угонщикам, на которых указал милиционер. Увидев Мирошкиных, ахнул:

— Братец Иванушка и сестрица Аленушка!.. А я думал, из залетных кто! Ну да хоть свой лиходей, хоть чужой — все лиходей! А по лиходею, как говорится, решетка плачет. Прошу в изоляцию…

Умчался «газик» и увез Мирошкиных. Укатила, грохоча по мостовой, телега. Ушел на свой пост милиционер, извинившись перед нами за беспокойство. Про паспорт он как-то забыл. Пересекли улицу и удалились в направлении павильона «Соки-воды» старик Хомутов и женщина Стрючкова. Я посмотрел им вслед, задержал взгляд на павильоне, и вдруг мне, как докладчику при виде стакана воды, смертельно захотелось пить.

Я нагнал их у самого павильона. Они топтались у кромки лужи, не зная, что предпринять. Первой решилась женщина Стрючкова. Повернула и пошла в обход. Но старик Хомутов за ней не последовал. Постоял, приглядываясь к луже, повесил авоську на плечо, подтянул валенки, обнажив босые ноги, и, как Иисус Христос, зашагал по луже.

Я захохотал, пораженный, но старик Хомутов даже не обернулся. Наверное, привык.

У меня было два примера для подражания. Я воспользовался первым — обогнул лужу, как женщина Стрючкова, и, когда достиг цели — прилавка с соками и водами, вновь увидел их — женщину Стрючкову и старика Хомутова. Они оба сдавали бутылки. Он — винные, она — молочные, да так много, что я подумал: старик Хомутов не иначе как законченный алкоголик, а женщина Стрючкова — заботливая хозяйка, откармливающая многочисленное потомство одним молоком.

— Соку, — попросил я.

Продавщица приняла гривенник, и стеклянный конус, похожий на песочные часы, нацедил мне стакан алой свежести — томатного сока с перчинкой. Я выпил и вышел. Пересек с оглядкой улицу и очутился у входа на завод.

«Проходная», «Отдел кадров…»

Таблички сидели одна на другой. Я открыл дверь и вошел: проходная. Бабка в очках, вязавшая на спицах, уставилась на меня, как сова.

— Ты плотник? — спросила она и, не дождавшись ответа, крикнула кому-то за дверь с табличкой «Отдел кадров»: — Марь Ванна, плотник пришедши…

Двери распахнулись, и меня как сквозняком втянуло в комнату. Впрочем, сквозняк тут был ни при чем. Просто меня, замешкавшегося, впихнула туда проворная вязальщица.

За столом носатая, как галка, сидела седая, вся в черном женщина и делала три дела сразу: писала, щелкала на счетах и разговаривала по телефону. Увидев меня, кивнула на стул. Я сел и стал ждать, невольно прислушиваясь к разговору.

— Пять единиц по пять рублей… Семь единиц по четыре рубля, а десять — по трешке, — считала «галка». Странная арифметика заставила меня навострить уши. — Мало что мало!.. Зато никто не в обиде. И по принципу: от каждого по труду, каждому по заслугам. Откуда единицы взяла? Не думай, не на глазок прикинула. А хоть бы и на глазок! Глаз у меня верный. Я его на своих отточила. Знаю, кто чего стоит. Про закон больших чисел знаешь? Молода еще? Молодость знаниям не помеха. А закон такой: сколько мороженого поели в прошлом году, столько в пропорции и в нынешнем поедят. Это я к примеру. В порядке иллюстрации. Ну а если нас касаясь, нашего хлебного производства, то сколько в вашей бригаде было передовых, средних и просто на уровне, столько и будет! Пять к семи, семь к десяти, вот и вся пропорция. По этой пропорции и награждай. Не промахнешься. А, боишься, что промахнешься!.. Ну, тогда как знаешь… Сама, в общем, колдуй…

«Галка» рассерженно швырнула трубку на рычаг и повела глазами, ища, с кем бы разделить свой гнев. Нашла меня и давай:

— Их, понимаешь, учишь, а они, молодо-зелено, без внимания… Мол, сами с усами! А от усов польза разве что кошкам! Те, слышно, без усов, как без компаса. А у них, у молодых, мы компас. Ее, понимаешь, в профорги выбрали, Варвару, а она премию в общий котел. На всех одно — «Лебединое озеро»! В театр, молодой, захотелось, а про то не взяла, кто в бригаде. Не одни девки, бабы, чай, тоже. А у тех театр этот каждый день на дому. У одной муж, лебедь белая, как выпьет, так почище балеруна коленца выкидывает. У другой — Мирошкину взять — мужа-лебедя нет, зато лебедятами бог не обидел, двоих послал. А танцуют как! Почище театральных. Те, театральные, на ногах пляшут, а наши на головах…

«Да уж», — подумал я, вспомнив Мирошкиных, и сочувственно посмотрел на «галку». «Галка» растрогалась и представилась:

— Марь Ванна… начальник отдела кадров, а вас?

— Алексей, — ответил я, скрыв фамилию. — А с премией этой что будет?

Мария Ивановна нахмурилась:

— Озеро будет лебединое. Варька, она настырная!.. А потом пузыри будут. Когда Мирошкина Варьку в этом озере топить начнет. На общем собрании. Мирошкиной — той каждый рубль в подарок…

Она усмехнулась, но улыбка эта была горькой. И я знал почему…

Зазвонил телефон. Мария Ивановна выслушала, кинула в трубку: «Он уже здесь», и вспорхнула над столом: