Виктор Кондратенко - Без объявления войны Страница 51

Итак, я снова в комнате с пыльными бархатными креслами и концертным роялем. Пришел Твардовский и, раздосадованный, опустился в кресло:

— У меня только что состоялся разговор с редактором. Очевидно, мы не сойдемся характерами... А тут еще подключился один лукавый царедворец. Не хочу называть его имени. Придется мне собираться в Москву. А там уж куда пошлют.

— Думаю, все пройдет, все прокатится. А быть может... — Розенфельд ударил по клавишам и пропел: — Редактор узнает, кого не хватает. Полосу подпишет и не вспомнит про меня...

Но Розенфельд ошибся. Вспомнили, и довольно скоро. В полдень в нашу комнату вошел заместитель редактора Виктор Николаевич Синагов. В его поведении чувствовалась какая-то неловкость, и начал он издалека:

— Мы послали вас на самый ответственный участок фронта. Крикун сказал, что вы постарались и привезли интересный материал. Жаль, что не весь мы сможем теперь использовать. Как ни тяжело, но с вами, дорогой Миша, нам придется расстаться.

— А что случилось? Меня из редакции увольняют?

— Наоборот, идете на повышение. Получена телеграмма. Вы теперь на Юго-Западном фронте спецкор «Красной Звезды». Только что звонил генерал Галаджев. За работу в нашей редакции вам будет вручена правительственная награда.

— Вот как!.. — изумился Розенфельд.

— А у вас самая срочная работа, — обратился ко мне Синагов. — Вы встречались с полковником Родимцевым, были с ним в боях. Готовьте очерк для «Правды». И полосу о дивизии в запас для нашей газеты.

Розенфельд возвратился из политуправления радостный и воодушевленный. На его груди рядом с орденом Трудового Красного Знамени алела Красная Звезда.

Поздравить Михаила Розенфельда пришли все находившиеся в этот день в редакции корреспонденты и писатели. Капитан Леонид Вирон, распахнув дверь, воскликнул:

— Друзья! Разрешите мне, человеку не любящему поэзию, прочесть в эту минуту собственные стихи: «Когда, сияя орденами, мэтр очерка предстал пред нами, мы дружно крикнули «ура»! И поздравляли до утра».

Через день Миша уехал на инструктаж в Москву, а жизнь в редакции пошла своим чередом. Я ходил по заснеженному бульвару и обдумывал очерк о Родимцеве. Очерк мне не давался, потому что я чувствовал скованность, робел при мысли о том, что пишу для «Правды». Как там в Москве отнесутся к моей работе, понравится ли она? И невольно вспомнился Гоголь: «Красны у войска жупаны, а красна ли у войска сила?» С чего же начать? А начну я с Киева, расскажу, как гитлеровцы готовились захватить город, устроить парад на Крещатике и как этому в Голосеевском лесу помешали десантники Родимцева. «На рассвете немцы овладели укрепленным районом. Наши поредевшие полки отступали. С высокой горы гитлеровцы видели синеватую полоску Днепра. Вблизи лежал старинный славянский город». С этой мыслью я поспешил засесть за работу. Она увлекла меня. Хотелось как можно лучше написать о человеке, который так умело и храбро сражался с врагом. Прошло некоторое время с тех пор, как я вернулся из дивизии. Теперь, на расстоянии, отчетливей вырисовывался характер моего героя, и можно было по-иному, пристальней взглянуть на многие события.

Осталась неиспользованной одна только запись о подвиге казаха Есентая Данкина. Я перечитал ее. «Данкин сдал на КП полка донесение и хотел уже уходить, но присутствующий здесь член Военного совета бригадный комиссар Иван Самойлович Грушецкий заметил, что в руках бойца вместо винтовки один ствол.

— И это ваше оружие? — спросил он.

Тогда, два бойца выступили вперед и рассказали, что они видели, как восемь гитлеровцев окружили блиндаж командира стрелкового батальона. И тут появился связной Есентай Данкин. Немцы, сосредоточив все внимание на блиндаже, который они обстреливали, не замечали Данкина. Есентай не отступил, а смело пошел на врага. Трех гитлеровцев он заколол штыком, а потом в рукопашной схватке, размахивая винтовкой, как дубиной, обрушил на головы врагов неотразимые удары. Когда подоспела помощь, Данкин уже стволом винтовки добивал восьмого фашиста.

Бригадный комиссар Грушецкий взглянул на отважного бойца.

— Так доложите, кто вы?

— Красноармеец Данкин, связной минометной батареи.

— Нет, вы не только связной. Вы, Данкин, — богатырь».

Я решил написать очерк о Данкине и пошел выяснять в секретариате, на какой ближайший номер можно его готовить.

Там переверстывали номер. Крикун, оторвавшись от макета, просиял:

— Идет ваша запасная полоса. Вы еще ничего не знаете? Так вот, в струнку и слушайте: «Приказ Народного Комиссара Обороны СССР. За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецко-фашистскими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава, — читал вдохновенно ответственный секретарь, — преобразовать восемьдесят седьмую стрелковую дивизию в Тринадцатую гвардейскую стрелковую дивизию — командир дивизии полковник Родимцев А. И. Дивизии вручить гвардейское знамя». Каково? А у нас тут как тут полоса!

Снова трость звонко постукивает о паркетный пол, и редактор не может обойтись без своих любимых словечек:

— Так, хорошенький мой, так... «Правда» напечатала ваш очерк о полковнике Родимцеве. Мы его издадим отдельной книжечкой в библиотеке газеты «Красная Армия». Пойдет он гулять по фронту. А завтра, хорошенький мой, будьте в семь утра на аэродроме. Полетите на У-2 вместе с генералом Галаджевым в Двадцать первую армию. Она будет проводить наступательные операции. Прошу обратить внимание на действие пэтээровцев — противотанковое ружье штучка новая. Если будет танк подбит бронебойщиками, сделайте все, чтобы этот материал попал немедленно в номер. Недавно Твардовский с Палийчуком написали стихи: «Бухнет в танк и — стоп, машина, результаты налицо. Танк горит. Ясна картина. Мировое ружьецо!» Так вот, вам надо найти смельчаков. К поездке подготовьтесь. Командировка у вас длительная.

Но о немедленных сборах в дорогу нечего думать. Моя комната с большим лакированным роялем гудит голосами.

В Воронеж с фронта приехал Дмитрий Кабалевский, зашел в редакцию, и Твардовский с Безыменским уговорили композитора дать авторский концерт. На Кабалевском плотный серый свитер. Связан колечками, и кажется, будто за роялем сидит не музыкант, а древний русский воин в кольчуге. Все мы слушали игру Кабалевского не шелохнувшись, покоренные музыкой. После концерта устроили ужин. Дмитрий Кабалевский по нашей просьбе не раз садился за рояль. Его просили играть еще и еще.

13

Рано утром я уже был на аэродроме. Мела поземка. Налетал порывистый ветер. Летчик хмуро посматривал на небо, словно раздумывая, лететь или не лететь. Но приехал генерал Галаджев.

— Летим, — сказал.

С самого начала почувствовалась бортовая качка. Ветер бросал легкий самолетик с одного крыла на другое. Под нами, как на качелях, качался заснеженный в утренних дымках Воронеж. Я узнал центр города и успел увидеть музыкальное училище, где на сдвинутых креслах возле рояля еще спал волшебник музыки Кабалевский.

В Новом Осколе Сергей Федорович Галаджев поручил мне заняться армейской газетой «Боевой натиск» и подготовить краткий обзор. На всю работу я получил четыре часа. Делать ее пришлось в темпе. Даже при таком беглом ознакомлении газета мне понравилась. Наши войска наступали. Газета стремилась всячески поддержать наступательный порыв. Она умело пропагандировала боевой опыт. Статьи, корреспонденции и очерки, помещенные в газете, отвечали ее названию. Да, это был боевой натиск. О чем я доложил начальнику Политуправления фронта.

— А что вы посоветовали редактору?

— Чаще пользоваться броскими шапками. Уделить внимание новому виду оружия — бронебойке. Дать поучительные статьи о боях в населенных пунктах.

— С этим можно согласиться. В основном они молодцы. Газету делают хорошую, — Галаджев накинул на плечи летную куртку. — Будем собираться в дорогу. Во втором эшелоне делать нам нечего. Все армейское начальство в Ржавце, поедем туда.

Пока я занимался газетой, генерал успел осмотреть госпитали, побеседовать с врачами и ранеными воинами, а потом переговорить с начальником армейского тыла. С первых шагов нашего знакомства Сергей Федорович Галаджев показался мне обаятельным и неутомимым в работе. Он стригся под машинку и носил простую гимнастерку. Вскоре к политотдельскому дому подкатили розвальни. Ездовой легонько свистнул, и вороные кони рванулись в снежный простор.

Когда-то здесь, на восточной окраине Киевской Руси, конные отряды ногайских мурз и крымских ханов предавали огню осажденные городища славян, а теперь в долине Северского Донца фашистские молодчики бомбили селения. Взрывная волна сорвала с крыш солому, и ветер далеко разнес ее по полям.

Вечерело. Храпели горячие кони. Скрипели полозья. Я думал об армии, в которую ехал. В редакции «Боевого натиска» узнал, что армия эта молодая, сформирована накануне войны Приволжским округом и сразу направлена была в район Гомеля. Боевые действия в Белоруссии начала в самых невыгодных условиях: часть эшелонов еще находилась в пути, растянувшись от Волги до Днепра, а некоторые дивизии уже заняли позиции от Могилева до Речицы и вели тяжелые оборонительные бои. Армия не только оборонялась. Наступая на бобруйском направлении, успешно обходила Могилевскую группировку противника, отвлекла на себя восемь пехотных дивизий и нанесла им серьезный урон. А во время удара танковой армады Гудериана на Чернигов и Конотоп 21-я, опасаясь окружения, вынуждена была отойти к Десне, и Ставка Верховного Главнокомандования включила ее в состав Юго-Западного фронта. И вот теперь это испытанное в боях соединение оказалось в долине Северского Донца.