Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга третья Страница 51

— Возможно, и старому, — произнесла Сабина с улыбкой (наконец-то!), — но стреляному ли?..

Януш не ответил улыбкой на улыбку. Напротив, он с серьезным видом рассматривал руки Сабины, которые покоились на краю стола.

Руки натруженные и заскорузлые, совсем крестьянские, знакомые с тяжелой работой. Некогда прекрасные — это было видно, — до чего же они теперь огрубели, покрылись мозолями и шрамами от обморожений. А может, не только черная работа наложила на них свой отпечаток?

— Видите ли, — сказал он, — с некоторых пор мое отношение к вам изменилось. Я разговариваю теперь как бы с солдатом. Не запечатлен ли на ваших ладонях след… винтовки?

Сабина оглядела свои руки, словно видела их впервые.

— Вы не знаете нашей жизни. Не представляете себе, какие женщины партизанят.

— Прекрасно знаю: всевозможные. Вижу и вас в этой роли.

— Это никогда не может быть ролью.

— Действительно, я изъясняюсь, как на балу. Так как же?

— Нет, нет. В самом деле нет. Самое большее — носила котлы с похлебкой.

Внезапным движением Сабина подняла рукав белой блузки. Чуть повыше запястья виднелся полустертый номер.

— Ах, — воскликнул Януш и снова сел. — Боже праведный, что вы делаете?

— Прячусь, — произнесла с улыбкой Сабина.

— Нет, нет, но зачем вы мне это показываете? Об этом никому не надо говорить.

— У меня есть относительно вас некоторые планы, — сказала Сабина довольно таинственно, — поэтому все равно пришлось бы рассказать.

— Я не совсем вас понимаю.

— Ведь должны же вы думать о том, что рано или поздно настанет время, когда все руины, землянки, траншеи перестанут дымиться… На развалинах вырастет трава. Все зазеленеет. Так будет. Правильно?

— Разумеется.

— И мне хочется знать, какова будет тогда роль человека.

— Опять роль, на этот раз из ваших уст. Мы точно разыгрываем какой-то спектакль.

— Возможно, — сказала Сабина. — Но у каждой роли, у каждого спектакля должен быть какой-то подтекст. Так вот я не вижу у вас этого подтекста. Вернее, вижу, что он неизменен.

Януш снова вскочил с места.

— Это великолепно, — воскликнул он, — именно так. Ведь должен найтись человек, который перенесет подтекст из одной эпохи в другую. Для того чтобы существовала общечеловеческая культура, необходима преемственность. Это мой долг: перенести из одной эпохи в другую известный мне подтекст. Невольно вы дали правильное определение. Вы сами ответили на первый вопрос — кто я такой.

— Не думаю, чтобы невольно, — произнесла с расстановкой Сабина, опуская взгляд на свои изуродованные руки. — Я давно знала об этом.

— О чем?

— Что вы пишете стихи…

Януш рассмеялся.

Он заговорил с легкой иронией и вместе с тем взволнованно.

— Тучи разбегутся, и засветит солнце. Распустятся цветочки, и защебечут пташки, все могилы в Пуще Кампиносской покроются сочной зеленью. И тогда на луг, поросший маргаритками, выйдет Орфей, он же Януш Мышинский… Выйдет с песней на устах, с лирой златою в руке, а товарищ Сабина ему заявит…

— Что она ему заявит?

— Ох, уж этого я вам не скажу. Не хочу вас огорчать. Но не понравятся ей ни лира, ни песнопения, не будет она любить маргаритки…

— Вот уж неправда! — вдруг воскликнула Сабина. — Вот уж неправда! Маргаритки должны цвести.

— Да. Но я буду писать стихи о войне.

Сабина иронически улыбнулась.

— О войне писать очень трудно, друг мой, — проговорила она уже совсем приятельским тоном. — Знаете, как написал Тихонов об Испании:

Что ни скажешь о жизни такой, Все не так, и не то, и все мало…

Вот так и о любой войне. Януш повторил:

— Все не так, и не то, и все мало…

— Слишком мало, мало, мало! — почти в исступлении проговорила Сабина.

— Чтобы говорить о войне, надо знать, где граница войны, — сказал Януш.

— То есть как? Что же собой представляет граница войны?

— Ну, война войной, но человеку присущи такие инстинкты, далеко выходящие за пределы войны… Вот об этом я и хотел бы знать.

Сабина испытующе посмотрела на Януша.

— Вы уж больше не пейте, — сказала она.

— Что вы! От этого только проясняется в голове. Меня взбудоражил визит к партизанам. Они всегда такие неприятные?

— Жизнь у них неприятная, — заметила Сабина.

— Вот оно что, — сказал Януш. А потом внезапно добавил: — Жизнь вообще неприятна. Она ставит перед нами совершенно неожиданные вопросы.

— Например?

Януш задумался.

— Например: что-то случилось давным-давно, человек почти забыл о том, что случилось. И вдруг он начинает думать, что все было совсем иначе, чем ему казалось…

— Не понимаю, — сказала Сабина.

— Видите ли, есть одна вещь, которая не дает мне спать по ночам. Я уже говорил вам, что Ариадна была совсем другая… когда я встретил ее много-много лет спустя. Подурнела, стала невыносимой, истеричной. Мы встретились в Риме… и…

— Захватывающая история, — довольно кисло произнесла Сабина, но Януш не заметил ее тона.

— Однажды мы стояли на Монте Пинчио, у самого края тротуара. — Сидя за столом, он продемонстрировал, как это было, с помощью двух ножей и вилки. — Ведь я видел, что приближается автомобиль… Автомобиль ехал вот так! И тогда она сделала этот шаг. — Ножи с громким стуком выпали из его рук на стол, но Януш не обратил на это внимания. — Я мог ее остановить, схватить за руку. И ничего не сделал. Умышленно не сделал!..

Януш сидел на табуретке и не смотрел на Сабину. Женщина покачала головой.

— И охота же вам так фантазировать.

Януш поднял на нее глаза.

— Да, это фантазия, но она не дает мне спать по ночам. Я мог ее остановить — и не остановил. И это дало мне ощущение радости. Я любил свою жену и ее любил тоже. И обе не выжили — обе, принадлежавшие мне безраздельно…

— Принимайте на ночь валерьянку. Так вы далеко не уедете, — сказала Сабина.

Она встала и принялась убирать со стола. Януш сидел в глубоком раздумье, уронив голову на грудь.

— Мне кажется, — сказал он немного погодя, когда Сабина вернулась из кухни в комнату, — что ничего не получится ни из этой лиры, ни из маргариток.

— Невелика потеря — невелики и слезы, — произнесла Сабина тоном назидания.

Януш вспыхнул.

— Как вы со мной разговариваете! Я должен обидеться и сбежать. Уже поздно.

— В самом деле. Поздно, — сказала Сабина. — Вам уже пора уходить. Но я, собственно, еще не дошла до самой сути.

— Болтаем, болтаем, словно и нет войны, — сказал Януш. — Но разве можно в таком разговоре «дойти до сути»?

— Ах, я вовсе не имею в виду философскую суть, — возразила Сабина. — Действительно, это пустопорожняя болтовня. Ни у кого из нас после такого разговора ума-разума не прибавится.

— Ну, не знаю, — проговорил Януш, — я почерпнул очень много.

— Неужели? Надеюсь, не из моих высказываний.

— Нет, не из ваших. Из своих собственных. Некоторые мысли, которые я сейчас высказал, дали мне самому обильную пищу для раздумий. И потом этот самогон… Хлебный?

— Нет, из сахара. Понравился?

— Понравиться не понравился — разве самогон может нравиться, но он оживил мои мысли. Дал мне, как я сказал, толчок для раздумий. Я полагаю, это он высвободил во мне очень многое. Однако до какой же сути вы хотели договориться?

Сабина присела к столу, словно опять собиралась начать серьезный разговор.

— Я хотела бы с вами посоветоваться, — сказала она.

— По какому делу?

— По очень важному. Разумеется, важному для меня. Общее положение дел от этого, конечно, не изменится, но мне все же хотелось бы знать ваше мнение.

— Ну ладно, пани Сабина. Только к чему такое длинное вступление?

— Весь наш разговор был вступлением. Я хотела убедиться…

— Кто я? Так?

— Вот именно. И можно ли вам доверять.

— Ну и каков же результат?

— Думаю, что положительный. Так слушайте, пан Януш. — Она впервые назвала его «пан Януш». Это прозвучало несколько торжественно. — Я тут кое-кого прячу.

Януш откинулся назад.

— Зачем вы мне это говорите? Вероятно, он здесь надежно спрятан?

— Да, но он не хочет прятаться.

— Как? Разве ему не грозит опасность на каждом шагу?

— Это не еврей. Это русский офицер.

Януш свистнул.

— И вы его прячете?

— Прячу. Сидит в надежном укрытии. Никто, буквально никто о нем не знает, и он сидел бы так до конца войны в своем тайнике, но он не может выдержать.

— Ему скучно?

— Ну разумеется. Он еще очень молод. Ему удалось бежать из лагеря советских военнопленных под Сохачевом.

— Каким образом?

— Это уж его тайна. Я не стала расспрашивать. Видимо, прямо из эшелона.

— Надо быть счастливчиком.