Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 51

В человеке, одетом в бурку, Фрунзе узнал Махно, но виду не подал, не испугался, рявкнул грозно:

– Кто такие?

Махно тоже не испугался, хмыкнул что-то про себя и усмехнулся недобро:

– Свои, Михаил Васильевич. – Он также узнал Фрунзе. Потянулся к маузеру, висевшему у него на боку в деревянной кобуре.

Кутяков выдернул маузер раньше, саданул из него. Пуля пропела свою песню над самой головой Махно.

– А ну, осади назад! – потребовал Кутяков.

Этих нескольких секунд заминки оказалось достаточно, чтобы уйти от махновцев. Фрунзе пустил коня наметом, перескочил через разваливающийся плетень, на котором висели глиняные горшки, следом перескочил через второй плетень. Кутяков не отставал от командующего.

Замешкался только ординарец – подвела кобыла, вскинулась с тоскливым, будто бы предсмертным ржанием, из-за Махно вынесся гривастый усатый всадник, ахнул гортанно. Взвизгнула шашка, рассекая воздух, и ординарец тихо лег на шею лошади.

– Стреляйте по ним, стреляйте, – запоздало закричал Махно. – Это – Фрунзе!

Фрунзе на скаку обернулся, выстрелил из пистолета в батьку, но не достал – кони шли лихо, расстояние уже образовалось приличное, – отметил, что батьку обошли уже несколько всадников и устремились за ним. Кутяков также обернулся, выстрелил с локтя, выбил из седла одного из махновцев и прокричал обрадовано:

– Й-йесть!

Затем он уложил второго.

Фрунзе тоже несколько раз стрелял, но все мимо – слишком приплясывал на ходу любимый конь, не давал возможности прицелиться. В ушах свистел ветер. Свистели и пули – несколько штук, стайкой, одна за другой, обдали жаром голову, прошли у самого виска, хотя звука выстрелов Фрунзе не слышал. Ветер сбивал звук в сторону.

Иногда Кутяков обеспокоенно оглядывался на командующего: как бы не завалили под ним коня, если завалят, тогда все – Фрунзе попадет в плен. Отбить его не удастся – не дадут.

Конь командующего тем временем вырвался вперед – был он сильный, хорошо откормленный, заморенные, усталые махновские лошаденки не могли за ним угнаться.

Вдруг Фрунзе вскрикнул, приподнялся в седле и тут же осел, обернулся, выстрелил из пистолета…

Минут через десять махновцы отстали окончательно. Фрунзе свернул в лес, за ним – Кутяков, следом, тяжело дыша, с карабином в руках, подскакал адъютант.

– Пулемет бы, товарищ командующий, – просипел он, – хотя бы «люську» с одним диском… Махновцы бы себя так не вели. – В следующую секунду он осекся, увидел, что сквозь гимнастерку у Фрунзе проступает кровь. – Вы ранены?

– Зацепило немного. – Фрунзе расстегнул ремень, потом сполз с седла на землю, втянул сквозь зубы воздух в себя, выдохнул – от боли перед глазами все поплыло в сторону.

Кутяков тоже спрыгнул с седла, бросил повод коню под ноги.

– Я вас перевяжу, товарищ командующий.

Ранение было несложным, хотя и болезненным – пуля по скользящей ошпарила бок, разодрала кожу до ребер и вышла наружу под рукой.

– Это, Михаил Васильевич, не самое страшное ранение, – успокоил командующего Кутяков, – бывают такие, что без дрожи даже смотреть нельзя. А это… Это до свадьбы заживет, следа не останется.

– Да. – Фрунзе с трудом улыбнулся. – Учитывая, что я уже женат…

Махно произвел в своих частях перестройку: он разбил войско на две группы, во главе одной поставил Кожина, во главе другой – Куриленко. Оба были командирами боевыми, проверенными, не боялись ни воды, ни медных труб, батьку понимали не то чтобы с полуслова или с полувзгляда – с одного движения брови.

Группам батька велел постоянно двигаться параллельными курсами и поддерживать друг с другом связь. Если одна группа неожиданно ввяжется в бой, то вторая немедленно навалится на противника сбоку…

– Это очень важно, очень эффективно, – объяснял он командирам групп, – и вообще с этой тактикой вы знакомы лучше меня. Представляете, какой треск может подняться, когда вторая группа, свеженькая, придет на помощь первой, а? Или наоборот – первая второй, а?

Все-таки голова на плечах у батьки была толковая, варила очень неплохо…

Еще восемнадцатого мая двадцать первого года председатель Совета Труда и Обороны В. Ульянов (Ленин) послал Фрунзе следующую телефонограмму:

«Теперь главный вопрос всей Советской власти, вопрос жизни и смерти для нас – собрать с Украины 200–300 миллионов пудов.

Для этого главное – соль. Все забрать, обставить тройным кордоном войска все места добычи, ни фунта не пропускать, не давать раскрасть».

Хлеб и соль. Ильич, как всегда, глядел в корень, он предвидел будущий голод. Хлеб и соль – два главных продукта, которые не дадут человеку умереть. Соль – вообще статья особая, без нее хохлы – люди себе на уме, – не то чтобы пропадут, но сговорчивее сделаются обязательно, поэтому стратегически решение было правильное: взять под охрану регулярных частей все места добычи соли. Соль всегда можно поменять на хлеб.

Кстати, в тот год Россия – вся Россия целиком, а не только ее европейская часть – взяла лишь сорок шесть миллионов пудов хлеба, надежды были на украинский каравай, потому Ильич и просил не подкачать…

Телефонограмму он закончил жесткими словами: «Вы отвечаете за все!»

Если бы не Махно, Фрунзе постарался бы решить задачу и с хлебом, и с солью – все-таки под рукой у него находилось триста тысяч человек, огромная армия… А с севера шли новые телефонограммы: в России уже насчитывалось немало городов и сел, где голод начался…

На Украину той порой навалилась жара – свирепая, испепеляющая. Солнце не давало колосу возможности налиться соком, хлеб засыхал на корню, некоторые поля были сплошь сожжены, мертвые колосья окостенели, глядели острыми жестяными макушками в небо, при всяком малом прикосновении звенели недобро, страшно, металлический звон этот вышибал на коже сыпь.

Надо было спешно заниматься хлебом, урожаем, но Фрунзе, пока на воле находился Махно, не мог этого делать.

Отлежавшись в бронепоезде (рана была легкой), Фрунзе решил обработать махновцев по-своему, с неба, – посадил толкового штабиста за сочинение листовки, и тот сочинил несколько вариантов, один из которых Фрунзе принял. Вскоре на махновцев с борта низко летящего аэроплана обрушился бумажный дождь.

Батька мигом сообразил, что это такое, выхватил из кобуры маузер и пальнул аэроплану вслед:

– Сволочи!

Поймал один листок, плывущий по воздуху, – он сам лег ему в руки, пробежался по тексту глазами. Не выдержал, застонал. Потом выругался матом. Фрунзе предлагал махновцам сдаваться – листовка была подписана его именем, – гарантируя тем, кто сдастся, жизнь и амнистию.

В горячей схватке около села Константиновка, на полтавской земле, пал Федор Щусь. Похоронили бывшего матроса в роще, на чистой, пахнущей сухими травами опушке, склонили над могилой черное знамя. Махно, не стесняясь собравшихся, отер рукою влажно заблестевшие глаза, проговорил расстроенно:

– Ах, какого человека мы потеряли!.. Таких людей уже нет… И не будет.

Вскоре к батьке пришло сообщение, что Щуся выкопали красные. Махно привычно выматерился – надо же, им