Иван Падерин - Когда цветут камни Страница 52

— Максим… — прошептала Надя. — Я все время… все время думаю о тебе…

— Знаю, — ответил он и охватил лицо Нади своими большими ладонями. — Знаю, — повторил он, целуя ее в губы, щеки, глаза.

Между тем Миша нашел Вербу на берегу оврага, где расположилась минометная батарея. Задохнувшись на бегу, Миша долго не мог произнести ни слова. Он не, знал, как ему поступить: звать ли замполита к командиру полка, у которого сейчас Надя, или найти какой-нибудь повод, чтоб замполит немного задержался.

— Ты за мной? — спросил Верба.

Миша еще не успел решить этот вопрос и не торопясь стал рассказывать Вербе, как сегодня днем командир полка размешивал в стакане сахар химическим карандашом, хотя на блюдечке лежала чайная ложечка.

— Что бы это значило? Отчего это с ним?

— Отчего… Думает много.

— А почему такой сердитый? Почему в эти дни кидается на всех как зверь? Не знаешь, с какого боку подойти.

— Дивизия кровью истекает. У командира сердце такое, тяжко переживает беду соседа. Вот и ругается. Вижу, и тебе сегодня влетело.

— Мне-то, может, влетело не зря. Только вы, пожалуйста, не слишком торопитесь к нему.

— А в чем дело? Он занят?

— Когда я пошел за вами, он… собирался, кажется, отдохнуть… — Миша замялся. — Велел вас предупредить: завтра рано утром вам надо быть в Мюнхенберге.

— Знаю.

И тогда Миша, вздохнув, сказал:

— Там… Надя…

— А-а… Ну, вот что, Миша, я пока задержусь в штабе…

— Хорошо, я вас здесь подожду.

Утром чуть свет Максим Корюков и Верба подъехали к юго-западной окраине Мюнхенберга. Над городом кружили «юнкерсы» и «мессершмитты», сбрасывая зажигательные бомбы, затем начала обстрел дальнобойная артиллерия, расположенная где-то под Берлином. Жители Мюнхенберга, оставшиеся в своих домах, не увидели восхода солнца: улицы заволокло дымом, центр города утонул в море огня — ни проехать, ни пройти. Лишь смельчаки шоферы, доставлявшие на огневые позиции снаряды и мины, да офицеры связи, которым нельзя было тратить время на объезды, пересекали горящий город напрямик.

И так же, не обращая внимания на пожар, перебирался сюда командный пункт и первый эшелон штаба армии. Бугрин решил приблизить свой штаб к району главных боевых действий, хотя отдельные полки левого фланга отставали от основных сил.

Бугрин был уверен, что ночью Мюнхенберг будет взят. Так это и случилось. Корюков и Верба нашли командный пункт армии в кирпичном сарае на юго-западной окраине города. Здесь же разместилась оперативная группа танковой армии.

— Товарищ генерал, — по вашему вызову… — начал было докладывать Корюков. Но генерал махнул рукой:

— Подождите тут…

Рядом с Бугриным сидел командующий танковой армией.

Верба потянул Корюкова в сторону, и они стали молча наблюдать за происходящим.

Два командира склонились над картой: танковые соединения, ринувшиеся в прорыв после взятия Мюнхенберга, снова наткнулись на сильное сопротивление противника.

Перед выходом на шоссе Кюстрин — Берлин сплошные засады фаустников, на борьбу с которыми надо немедленно выдвигать стрелковые части. Танки остановились. Казалось бы, в этих условиях полк Корюкова немедленно получит задачу. Но Бугрин будто забыл о существовании такого полка. Забыл и о том, что по его вызову Корюков и Верба явились.

— Даю тебе для прикрытия танков еще одну дивизию, — сказал Бугрин командующему танковой армией.

— Только одну?

— Одну, одну, больше не могу. Вот слышишь, как кричат мои левофланговые?..

В самом деле, полевой телефон не умолкал. Наконец Бугрин приложил трубку к уху и, не дослушав, ответил:

— Знаю… держись. Что?.. Не дам. У тебя есть своя дивизионная артиллерия. Используй каждый ствол на полную мощность.

Вошел начальник штаба и доложил, что из района Неймалиш выдвигается до четырех полков пехоты с артиллерией. Вероятно, это усиленная дивизия.

— Какая там дивизия, паршивенький полчок с пушчонками без снарядов, — прервал Бугрин начальника штаба, хотя знал, что в районе Неймалиш действительно количество войск больше дивизии. — Куда они направляются?

— На Берлин.

— На Берлин!.. Не пускать. Передайте Пожарскому: не пускать этих паршивцев в Берлин. Завернуть…

Вбежал оперативный дежурный и сообщил, что дорога, ведущая от Мюнхенберга к окружной берлинской автостраде, куда прорвались авангардные части армии, перехвачена контратакующими слева батальонами противника. Начальник оперативного отдела попал под пулеметный обстрел: шофер ранен, машина в пробоинах.

— Это случайность, — сказал Бугрин, — сейчас еду на НП и посмотрю, что там за перехват.

И опять тревожный звонок телефона.

— Да… Не преувеличивай. По лесу бродят одиночки и от скуки постреливают, а ты принял их за контратакующие батальоны… Заворачивай их обратно во Франкфурт и продвигайся вперед. Да, да, вперед.

— Значит, левый фланг у тебя в самом деле почти открыт? — вставая, спросил командующий танковой армией.

— Как видишь. И больше одной дивизии не могу дать, не проси.

— Ладно, хватит мне пока одной, — согласился командующий танковой армией и вышел.

— Ну, а вы что прижались к стене, как отомкнутые штыки? — спросил Бугрин, наконец взглянув на Корюкова и Вербу.

— Прибыли получить боевую задачу, — ответил Корюков.

— «Задачу»… Вот съезжу на НП, посмотрю, далеко ли до Берлина, а пока погуляйте по Мюнхенбергу.

Корюков и Верба вышли от Бугрина, недоумевая, как это можно командиру и замполиту полка слоняться по городу в такое время.

К сараю подъехал генерал Скосарев. Корюков и Верба отдали ему честь. Он ответил им отмашкой руки: рука с трудом дотянулась до подбородка и скрылась под плащпалаткой. За эти дни Скосарев как-то сник, потускнел. И Верба знал почему.

Софья Сергеевна слишком увлеклась трофеями. Об этом говорили на совещании в политотделе армии. За барахольство ее лишили права находиться в войсках и не сегодня-завтра отправят восвояси с одним чемоданом. Скосарев ездил в штаб фронта защищать ее, но член Военного совета, выслушав его, приказал немедленно отправить Софью Сергеевну домой и тотчас же запросил от командующего армией служебную характеристику на самого Скосарева.

Сейчас Скосарев приехал к Бугрину поделиться мыслями о наступлении и между делом узнать, для чего командующий фронтом запросил, как стало известно Скосареву, его личное дело. Ведь у него по служебной линии только положительные характеристики. Он питал надежду, что все обойдется.

Бугрин выслушал Скосарева. Когда они подошли к машине, сказал:

— Сахар колют с гладкой стороны, дерево — с вершины.

— Не понимаю.

— Я и боялся, что ты не поймешь. А знаешь, что это значит для армии, когда заместитель командующего во время боя едет в штаб фронта защищать какую-то бабу?

— Не продумал, говорю тебе как другу…

— Тебя беспокоит, что противник, — продолжал Бугрин, — перенял у нас тактику «активной обороны». Это не страшно. Мы сами выдумали такую формулу, чтобы оправдать свои провалы, когда «активно оборонялись» от Бреста вплоть до Москвы. Ну и они теперь выдумывают.

— Однако совершенно ясно, что в район Франкфурта стянуто до тридцати дивизий противника, а сейчас эти дивизии активизируются, — напомнил Скосарев.

— Не активизируются, а пытаются вырваться из мешка. Жаль, что там только тринадцать, а не тридцать. Впрочем, когда зацепимся за Берлин — все прояснится. Оставайся в штабе и продолжай работу.

Шофер нажал на газ, и машина рванула вперед.

Бугрин, чувствуя, что Скосарев провожает его осуждающим взглядом, подумал: «Неудачно складывается у него служба в конце войны. И вся беда, вероятно в том, что он верит только в свои способности. Эх, друг, друг!»

Когда Скосарев пришел в армию вместо генерала Позднякова, назначенного с повышением в штаб фронта, Бугрину показалось, что он и Скосарева сможет рекомендовать в случае перестановки на свой пост командующего гвардейской армией.

Чего греха таить, кто из нас, из военных, кроме солдат, не думает о продвижении по должности и о повышении в звании? Это естественно: с годами приобретает человек командный опыт, расширяет жизненный кругозор.

«Ты помогал мне, хорошо помогал в налаживании работы транспорта, в доставке горючего, боеприпасов, соседние армии сидели без снарядов, переживали патронный голод, а мы жили в достатке даже в то время, когда армия ушла от своих баз… Тогда мне показалось, что ты — незаменимый человек. А теперь просишь поддержать тебя. Но сложное это дело — держать на ногах того, кто предпочитает ползать. В разгар таких событий надо, проявляя максимум инициативы, решительности, творчества помогать командирам соединений продвигаться вперед. А ты… Да, кажется, напрасно я просил маршала оставить тебя до конца сражения в армии. Заступился! Дескать, при чем тут Софья Сергеевна, он сам по себе инициативный генерал, дни и ночи в войсках… Похвалил, что называется, на свою голову! Побоялся сор из избы выносить: «В руководстве гвардейской армии всегда порядок и все хорошо». Похвалился, а теперь молчи вроде того мужика, что хвалил коня, а в гору воз на себе тащил. Тьфу!..»