Лоран Бине - HHhH Страница 52

Тогда, в мае месяце 1942 года, уже было признано, что убийства, которые совершаются айнзатцгруппами, оказываются слишком большим испытанием для солдат, в них участвующих, и расстрелы постепенно заменялись мобильными газовыми камерами. Новая система, говорит участникам совещания Гейдрих, чрезвычайно ловко придумана и при этом очень проста: если загнать евреев якобы для переезда в грузовик-фургон, устроенный так, что при пуске мотора выхлопные газы проходят в кузов через специальное отверстие, и включить двигатель на нейтральной передаче, минут через десять-пятнадцать все «пассажиры» задохнутся от угарного газа. Тут, разъясняет он, двойное преимущество: во-первых, можно истребить больше евреев разом, а во-вторых, нервы исполнителей казни останутся в сохранности. И есть еще одна подробность (исполнители считают ее забавной): тела задохнувшихся от газа розовеют[285]. Единственное неудобство: люди, задыхаясь, как правило, испражняются, и после каждой обработки евреев в мобильных камерах приходится драить загаженный пол кузова.

К тому же, продолжает разъяснения Гейдрих, эти передвижные газовые камеры технически недостаточно совершенны. «Скоро появятся новые решения – значительно улучшенные, куда более крупные по масштабам и обладающие куда большим коэффициентом полезного действия, – обещает он. И, пристально глядя на жадно слушающую аудиторию, добавляет резко: – Смертный приговор вынесен всем евреям Европы». А я думаю: айнзатцгруппы уже истребили более миллиона евреев – так неужели же кто-то из присутствующих до сих пор этого не понял?

Ловлю Гейдриха на том, что он второй раз приберегает эффект к концу речи такого рода. Раньше, незадолго до Ванзейской конференции, информируя Эйхмана о том, что фюрер принял решение уничтожить всех евреев физически, он сделал поразившую собеседника паузу. А ведь в обоих случаях, хоть ничего еще и не было объявлено официально, никакой неожиданности в сказанном не было. Мне кажется, Гейдрих испытывал удовольствие скорее не от того, что сообщает сенсационную новость, а от попытки вербализировать нечто неслыханное, немыслимое, от попытки хотя бы на словах воплотить в жизнь такую правду, какую и вообразить-то невозможно. Дескать, вот что я имею вам сказать, вы это уже знаете, но теперь это говорю вам я, и нам вместе предстоит это делать. Опьянение оратора, которому необходимо выразить невыразимое. Опьянение чудовища при упоминании чудовищных дел, глашатаем которых он назначен.

Градчанский столяр показывает им, где именно Гейдрих каждый день выходит из машины. Габчик и Кубиш осматриваются, говорят столяру, что, спрятавшись вон за тем углом, можно всадить в рейхспротектора пулю, – и слышат в ответ: «А вы попробуйте-ка после этого выбраться из Града!» Естественно: все здесь очень строго охраняется, и собеседник уверяет парашютистов, что слинять у них времени не хватит и живыми им из замка не выйти. Габчик и Кубиш готовы умереть, они с самого начала готовились к смерти, так было решено, – однако теперь им хочется по крайней мере попробовать уйти. Им хочется все сделать так, чтобы у них сохранился минимальный шанс выкрутиться, и желание это обоснованное: оба строят планы на «после войны». Среди участников чешского Сопротивления, среди всех чехов, которые рискуют жизнью, чтобы им помочь, есть храбрые и красивые молодые женщины. Я почти не знаю подробностей личной жизни моих героев, но мне известно, что после нескольких месяцев в пражском подполье Габчик размечтался о женитьбе на дочери Фафковых Либене, а Кубиш – на прекрасной Анне Малиновой с малиновыми губами. Не сейчас – когда кончится война… Нет, они не питают иллюзий. Они отлично понимают: есть не больше одного шанса из тысячи выжить в этой войне. Но они хотят использовать этот единственный шанс. Да, им приказано во что бы то ни стало выполнить свою миссию, но необязательно же при этом расставаться с жизнью. Потрясающая мысль!

Двое спускаются по Нерудовой, длинной улице, связывающей Градчаны с Малой Страной, проходят мимо дома «У золотого кольца», где в былые времена жили алхимики. Там, внизу, «мерседесу» предстоит крутой поворот. Надо посмотреть.

Что бы ни думал по этому поводу Гейдрих, чешское Сопротивление еще шевелится. И даже более того. Для того чтобы команда «Антропоида» могла регулярно получать от столяра, которому недосуг ездить далеко, информацию о приездах и отъездах протектора, используется квартира на первом этаже дома, стоящего у самого подножия замка. И столяр – так часто, как требуется (предполагаю, каждый день), – подойдя к дому, стучит в стекло. Окно открывает девушка (их в квартире две, появляются они поочередно, столяр принимает их за сестер и, конечно же, считает подружками парашютистов… а может, так оно и было)[286]. Никто не произносит ни слова. Столяр отдает конверт со сложенным вчетверо листком бумаги и удаляется. Сегодня на бумаге написано: «9–5 (без)». То есть приехал в 9 утра, уехал в 17 без машины сопровождения.

Габчик и Кубиш столкнулись с неразрешимой проблемой: узнать заранее, поедет Гейдрих по городу с эскортом или без, совершенно невозможно. Никакой сколько-нибудь убедительной статистики из сообщений столяра не выведешь: то протектор едет один, то – непредсказуемо – с охраной. Если один – у них появится шанс выйти живыми из этой истории, если с охраной – не будет ни малейшего.

Парашютистам надо завершить свое дело успешно, и они решают положиться на судьбу, сыграть в эту жуткую лотерею: выбрать дату, не зная, «с» или «без». Не зная наперед, крайне рискованна их миссия или она – самоубийство.

От поворота к повороту. Молодые люди ездят туда-сюда на велосипедах, без конца повторяя маршрут Гейдриха, из Градчан в поместье и обратно. Замок Гейдриха находится в Паненске-Бржежанах – это деревушка неподалеку от Праги, оттуда на машине четверть часа до центра города. Часть маршрута представляет собой длинную прямую, с обеих сторон ни единого дома. Если им удастся остановить здесь машину, они смогут покончить с Гейдрихом без свидетелей. Им приходит в голову, что «мерседес» можно остановить с помощью стального троса, протянутого поперек дороги. Но как потом сбежать? Для этого им самим нужны машина или мотоцикл, а у чешского Сопротивления – ни того ни другого. Нет, придется сделать это в центре города и среди бела дня – когда повсюду люди. Но им необходим поворот. Все мысли Габчика и Кубиша – о петлях на дороге и ее изгибах. Они мечтают об идеальном вираже.

И в конце концов находят такое место.

Хотя… «идеальный» – не совсем точное слово.

У перекрестка в Голешовице (по-чешски – Holešovice) дорога идет чуть под уклон и разветвляется: одна ветка тянется вправо, к Влтаве, по ней обычно ездит Гейдрих, другая влево, в район Либень. У этого места куча преимуществ. Во-первых, поворот тут слепой, очень крутой, значит, «мерседес» должен сильно затормозить. Во-вторых, перекресток этот у подножия холма, там можно поставить своего человека, который предупредит о приближении «мерседеса». И наконец, расположение на полпути из Паненске-Бржежан в Градчаны. Это отнюдь не в центре, почти в пригороде, здесь хватает кустов, стало быть, есть возможность скрыться.

Но у этого самого поворота в Голешовице есть и недостатки. Здесь скрещиваются трамвайные пути, и если одновременно с «мерседесом» пойдет трамвай, то операция может сорваться, потому что он закроет машину или окажутся в опасности мирные жители.

Я никогда не совершал убийства, но мне кажется, что для него не существует идеальных условий. Наступает момент, когда надо решаться, да и в любом случае у них уже нет времени искать что-то получше. Значит, будет Голешовице, будет этот поворот, которого сегодня уже нет: его поглотили новое шоссе и прогресс, которому наплевать на мои воспоминания.

А я тем не менее вспоминаю, и с каждым днем, с каждым часом призраки прошлого становятся все более отчетливыми. У меня ощущение, что я так и стою целую вечность на этом перекрестке в Голешовице, у этого поворота.

Я поехал на несколько дней в Тулон отдохнуть, поселился в красивом доме и понемножку там пописываю. Дом этот необычный: здесь раньше жил эльзасец-типограф, который в силу своей профессиональной деятельности встречался с Элюаром и Эльзой Триоле (да, еще с Клоделем!). Во время войны он жил в Лионе и печатал фальшивые документы для евреев, а кроме того, собирал и хранил у себя книги издательства «Минюи»[287]. На тулонских землях типографа квартировали тогда немцы, но дом, похоже, никто не занимал, мебель и книги никто не трогал, и все осталось в неприкосновенности, все это и сейчас здесь.